оружия,  да  еще  с
одной рукой? И все же я набрался  терпения  и  ждал,  когда  придет  мое
время. Верил: если есть бог, он даст мне когда-нибудь этот шанс.

***

   В  начале  1948  года  по  лагерю  поползли   слухи,   что   японских
военнопленных в конце концов все-таки отправят на родину.  Якобы  весной
за ними придет судно. Я спросил у Бориса, правда ли это.
   - Все правильно, - ответил он. - Так  оно  и  есть.  Скоро  всех  вас
репатриируют в Японию. Мировая общественность, видите ли, недовольна. Мы
не можем вас больше здесь держать, заставлять работать. Но у меня есть к
тебе предложение, лейтенант. Может, останешься здесь, у  нас  -  уже  не
пленным, а свободным советским гражданином? На меня ты здорово  работал,
уедешь - где я замену найду? Тебе рядом со мной будет куда лучше, чем  в
Японии. Вернешься без гроша и будешь мучиться... Говорят, у вас там есть
нечего, народ с голода мрет. А здесь  у  тебя  все  -  деньги,  женщины,
власть.
   Серьезное предложение. Я знал слишком много секретов Бориса, и он, по
всей видимости, боялся меня отпускать. Стоило отказаться - и  он  вполне
мог  меня  ликвидировать,  чтобы  заткнуть  рот.  Но  страха  не   было.
Поблагодарив его, я сказал, что переживаю за родителей и сестру и  хотел
бы вернуться домой. Борис пожал плечами и больше ничего не сказал.
   Исключительный  шанс  покончить  с  Громовым   представился   однажды
мартовским вечером, когда до репатриации оставалось совсем  немного.  Мы
оказались с ним наедине  -  Татарин,  неизменно  находившийся  при  нем,
куда-то отлучился из комнаты. Еще не было девяти; я, как  обычно,  сидел
за бухгалтерией; Борис, редко засиживавшийся в конторе  так  поздно,  за
столом писал письмо. Он потягивал из стакана коньяк, авторучка бегала по
лежавшему перед ним листу бумаги. На вешалке вместе с его кожаным пальто
и шляпой висел пистолет в кожаной кобуре. Не  тот  громоздкий  неудобный
ствол,  что  имелся  на   вооружении   Советской   армии,   а   немецкий
"вальтер-ППК".  Говорили,  что   Борис   отобрал   его   у   эсэсовского
подполковника, взятого  в  плен  при  форсировании  русскими  Дуная.  На
рукоятке "вальтера", всегда начищенного до  блеска,  были  выгравированы
похожие на две маленькие молнии буквы - SS. Я много  раз  наблюдал,  как
Борис чистил свой пистолет, и знал, что в обойме всегда - восемь  боевых
патронов .
   Раньше Борис ни разу не оставлял кобуру с оружием на вешалке. Никогда
не  терявший  бдительности,  работая  за  столом,  он  неизменно  держал
пистолет под рукой, в правом ящике. В тот вечер он почему-то  был  очень
оживлен, много говорил и поэтому, наверное, забыл об  осторожности.  Вот
он, мой шанс! Сколько раз я прокручивал в голове, как одной рукой снимаю
оружие с предохранителя, быстро досылаю  патрон  в  патронник.  Наконец,
решившись, я встал со своего места и прошел мимо вешалки, делая вид, что
мне понадобилась какая-то бумага. Борис погрузился  в  письмо  и  в  мою
сторону не смотрел. Не останавливаясь, я на  ходу  вытянул  пистолет  из
кобуры. Небольшой, он целиком помещался в ладони, и по тому, как надежно
и удобно лежал в ней, я сразу понял,  какое  это  замечательное  оружие.
Встав напротив Бориса, я снял пистолет с предохранителя, зажал его между
колен и правой рукой взвел  затвор.  Патрон  с  негромким  металлическим
лязгом вошел в патронник. При этом  звуке  Борис  поднял  взгляд,  и  он
уперся в наведенное ему в голову дуло.
   Он покачал головой и вздохнул.
   - Вынужден огорчить  тебя,  лейтенант,  но  пистолет  не  заряжен,  -
проговорил Борис, надевая колпачок на авторучку. -  По  весу  же  понять
можно, есть в нем патроны или нет. Достаточно чуть-чуть рукой покачать -
вот так, вверх-вниз. Восемь патронов  калибра  7,  65  мм,  вес  порядка
восьмидесяти граммов.
   Его словам я не поверил, тут  же  направил  дуло  ему  в  лоб  и  без
колебаний спустил курок. Но услышал только сухой щелчок. Борис не  врал:
патронов в пистолете не было. Опустив оружие, я стоял перед  ним,  кусая
губы. Думать ни о  чем  не  мог.  Выдвинув  ящик  стола,  Громов  достал
пригоршню патронов и на ладони показал  мне.  Он  заранее  вынул  их  из
обоймы, поставил мне ловушку. Все было подстроено.
   - Я давно догадался, что ты хочешь меня убить, -  спокойно  продолжал
Борис. - Все время представлял, как будешь это делать. Разве не  так?  А
ведь я предупреждал: не надо будить воображение,  а  то  можно  и  жизни
лишиться. Ну да бог с ним со всем. Ты просто не способен меня убить.
   Борис взял пару патронов и бросил на пол. Они  со  стуком  покатились
мне под ноги.
   - Настоящие, боевые, - сказал он. - Я не шучу. Ну что? Давай, заряжай
и стреляй. Это твой последний шанс.  Хочешь  меня  убить?  Тогда  целься
хорошенько. Но если промахнешься, обещай, что  никому  не  расскажешь  о
том, чем я здесь занимаюсь. Мои дела должны остаться в тайне.  Как  тебе
сделка?
   Я кивнул головой в знак согласия: "Хорошо, обещаю".
   Снова зажав пистолет в коленях, я надавил  рычажок,  вынул  обойму  и
вставил в нее два патрона. Одной  рукой  получалось  не  очень  здорово,
вдобавок меня колотила мелкая дрожь. Борис хладнокровно следил за  моими
движениями. На губах его даже мелькнула улыбка. Вставив обратно  обойму,
я навел пистолет точно между глаз Громова и, уняв дрожь в пальцах, нажал
курок. Прогремел выстрел, но пуля даже  не  задела  Бориса  -  прошла  в
нескольких миллиметрах от  уха  и  застряла  в  стене.  Мелкая  пыль  от
штукатурки полетела во все стороны. Я не считал себя  совсем  никудышным
стрелком, но промазал, хотя стрелял всего с двух метров. В Синьцзине я с
удовольствием ходил на стрельбище.  С  одной  рукой  стрелять,  конечно,
труднее, зато правая была у меня сильнее, чем  у  обычных  людей,  да  и
"вальтер" -  пистолет  надежный  и  хорошо  откалиброванный  -  позволял
прицелиться точно. Как можно было промахнуться? Я снова  взвел  курок  и
прицелился. Сделал глубокий вдох, сказав себе: "Ты  должен  его  убить!"
Тогда можно будет считать, что жизнь прожита не напрасно.
   - Целься лучше, лейтенант. Этот  патрон  -  последний.  -  Улыбка  не
сходила с лица Бориса.
   В этот миг на выстрел в комнату влетел Татарин с огромным  пистолетом
в руке.
   - Не лезь! - рявкнул на него Громов. - Пусть стреляет. Убьет -  тогда
делай что хочешь.
   Татарин послушно кивнул и направил на меня свой пистолет.
   Я выставил  вперед  правую  руку  с  зажатым  в  ней  "вальтером"  и,
прицелившись  прямо  в  надменную  ледяную  улыбку  Бориса,  с  покорным
равнодушием выстрелил. Пистолет дернулся в руке, но я держал его крепко.
Хороший получился выстрел. Только пуля снова прошла мимо - буквально  на
волосок от головы, угодив  в  часы  на  стене  за  спиной  Бориса.  Часы
разлетелись вдребезги. А он даже бровью не повел. Откинувшись на  спинку
стула, не сводил с меня змеиных глаз. Пистолет с громким стуком упал  на
пол.
   Несколько секунд мы молчали,  никто  не  пошевелился.  Наконец  Борис
встал  и,  не  спеша  наклонившись,  поднял  выпавший  из  моих  пальцев
"вальтер". Задумчиво посмотрев на пистолет в руке, чуть покачал  головой
и сунул его в висевшую  на  вешалке  кобуру.  Потом  два  раза  легонько
похлопал меня по руке, будто хотел утешить.
   - Ведь говорил же я, что ты убить меня не сможешь. Говорил?  -  Борис
достал из кармана  пачку  "Кэмел"  и,  щелкнув  зажигалкой,  закурил.  -
Стрелял нормально. Просто ты на это не  способен.  Не  дано,  понимаешь?
Потому  и  упустил  свой  шанс.  Придется  тебе  возвращаться  домой   с
проклятием. Не видать тебе счастья, где бы  ты  ни  был.  Ты  никого  не
будешь любить, и тебя никто не полюбит. Я  тебя  проклинаю.  Убивать  не
буду, нет. И не потому, что такой добрый. За эти годы я порядочно народу
на тот свет отправил, и, наверное, еще немало пойдет тем  же  маршрутом.
Но я никого не убиваю без нужды. Прощай, лейтенант Мамия.  Через  неделю
ты уедешь в Находку. Бон вояж, как говорят французы. Больше мы  с  тобой
не увидимся.
   Это была моя последняя встреча с Борисом Живодером. Спустя  неделю  я
покинул лагерь; меня вместе  с  другими  пленными  отправили  поездом  в
Находку, где нас тоже ожидало немало злоключений. Наконец, в начале 1949
года я вернулся в Японию.

***

   Сказать по правде, Окада-сан, я совершенно не представляю,  имеет  ли
для Вас мой длинный и странный рассказ  хоть  какое-то  значение.  Может
быть, это сплошное старческое нытье. Я непременно хотел  рассказать  Вам
эту историю. У меня было чувство, что я должен это сделать. Прочитав мое
письмо, Вы поняли, что я все проиграл, всего лишился. Стал ни на что  не
способен. Сбылись предсказания и проклятия: я никого не люблю, меня тоже
никто не любит. Ходячая тень - вот что от меня осталось. Придет время  -
и я просто растворюсь в темноте. Теперь, посвятив Вас в  свою  жизнь,  я
могу уйти со спокойной душой.
   Живите с миром, и чтобы Вам никогда не пришлось ни о чем жалеть".

35
Опасное место * Люди перед телевизором * Человек Пустое Место

   Дверь приоткрылась  внутрь  комнаты.  Коридорный  с  легким  поклоном
вошел, держа поднос двумя руками. В своем укрытии за вазой я ждал, когда
он выйдет из номера, и думал, что делать дальше.  Можно  войти  в  номер
после того, как коридорный удалится восвояси. За этой дверью  с  номером
208 определенно кто-то есть. Если события дальше будут  развиваться  так
же, как в прошлый раз (а все к тому и шло), значит, дверь должна быть не
заперта. Или номер подождет и лучше пойти  за  коридорным?  Тогда,  быть
может, я попаду туда, откуда он появляется.
   Я колебался, не зная, на чем остановиться, и  в  конце  концов  решил
последовать за коридорным. В номере 208 притаилась какая-то опасность  -
нечто такое, что может погубить меня. Мне хорошо запомнился  тот  резкий
стук во мраке, резанувший глаз серебристый отблеск  какого-то  предмета,
похожего  на  нож.  Надо  быть  осторожным.   Сначала   поглядим,   куда
направляется этот тип. А сюда можно вернуться потом. Только как? Пошарив
в карманах брюк, я обнаружил бумажник, немного мелочи, носовой платок  и
маленькую шариковую ручку. Провел линию на ладони, чтобы убедиться,  что
в ней есть паста. Ага! По пути можно ставить метки на стенах -  тогда  я
смогу найти дорогу обратно. Должен найти.
   Отворилась дверь, и на пороге  возник  коридорный.  В  руках  у  него
ничего не было - поднос он оставил  в  номере.  Затворив  дверь,  парень
выпрямился и, снова принявшись  насвистывать  "Сороку-воровку",  быстрой
походкой стал удаляться. Я отделился от тени вазы и пошел за  ним.  Там,
где коридор  разветвлялся,  я  рисовал  шариковой  ручкой  на  оклеенной
бежевыми обоями стене маленькие синие крестики. Коридорный  ни  разу  не
оглянулся. У него была какая-то  особая  походка.  Он  спокойно  мог  бы
выступать на  Всемирном  Конкурсе  Коридорных  И  Официантов  На  Лучшую
Походку.  Весь  его  облик  говорил:  "Вот  как  надо:  голова   кверху,
подбородок вперед, спина  прямая,  движения  рук  -  в  такт  музыке  из
"Сороки-воровки", шаги большие". Парень проходил поворот  за  поворотом,
поднимался и спускался по ступенькам. Лампы в коридоре светили то  ярче,
то тусклее; их свет, преломляясь в многочисленных углублениях  и  нишах,
отбрасывал причудливые тени.  Чтобы  остаться  незамеченным,  я  немного
приотстал, но потерять  своего  проводника  не  боялся,  даже  когда  он
исчезал за углом, - свистел он громко и держаться за ним было совсем  не
сложно.
   Подобно тому как  рыба,  поднимающаяся  вверх  по  течению,  в  итоге
выходит на спокойную воду, коридорный вышел в просторный вестибюль.  Тот
самый, где я когда-то видел по телевизору  Нобору  Ватая.  В  вестибюле,
который тогда был переполнен  людьми,  сейчас  было  тихо:  у  огромного
телеэкрана  сидели  всего   несколько   человек   и   смотрели   новости
"Эн-эйч-кей". Подойдя ближе,  парень  оборвал  свист,  чтобы  не  мешать
собравшимся перед телевизором людям,  пересек  вестибюль  и  скрылся  за
дверью с надписью: "Только для персонала".
   Я стал прогуливаться по вестибюлю с видом человека, который не знает,
как убить время. Пересаживался с одного дивана  на  другой,  разглядывал
потолок, проверял мягкость ковра у себя  под  ногами.  Потом  подошел  к
телефону-автомату и опустил в него монету, но аппарат, как и  телефон  в
номере, не подавал признаков жизни.  Взял  трубку  внутреннего  телефона
отеля, набрал на всякий случай номер 208 - но с тем же результатом.
   Сев на стул в стороне от собравшихся перед телевизором,  я  незаметно
стал их изучать. В группе оказалось двенадцать человек - девять мужчин и
три женщины; в основном им было где-то от тридцати до сорока,  и  только
двое выглядели за пятьдесят. Мужчины в пиджаках или  куртках  свободного
покроя, с галстуками скромных расцветок,  в  кожаных  туфлях.  Они  мало
отличались друг от друга, если не брать в расчет разницу в росте и весе.
Женщины все выглядели на тридцать с небольшим, хорошо одетые и аккуратно
накрашенные. Их вполне можно  было  принять  за  участниц  закончившейся
встречи одноклассников, хотя  сидели  они  отдельно  друг  от  друга  и,
видимо, не были знакомы. И вообще все эти люди, похоже, собрались  здесь
случайно и просто внимательно и молча наблюдали за тем, что  происходило
на телеэкране. Никто ни разу не  обменялся  репликами,  не  взглянул  на
соседа, не кивнул.
   Со своего места в отдалении я не  отводил  от  телевизора  глаз.  Шли
новости. Так, ничего  интересного  -  где-то  открыли  новую  дорогу,  и
губернатор перерезает ленточку; в поступивших в  торговую  сеть  детских
цветных карандашах нашли  какие-то  вредные  вещества  и  решили  изъять
карандаши из продажи; в Асахикаве прошел сильный снегопад, из-за  плохой
видимости и обледенения туристический автобус столкнулся  с  грузовиком,
водитель грузовика  погиб,  несколько  туристов,  ехавших  на  отдых  на
горячие  источники,  получили  травмы.  Диктор  спокойно  зачитывал  эти
сообщения по порядку, как  будто  раскладывал  перед  собой  карточки  с
цифрами. Мне вспомнился  телевизор  в  доме  прорицателя  Хонды,  всегда
включенный на "Эн-эйч-кей".
   Мелькавшие в новостях кадры и образы  казались  необычайно  живыми  и
яркими и  в  то  же  время  -  совершенно  нереальными.  Мне  жаль  было
тридцатисемилетнего водителя грузовика,  погибшего  в  этой  катастрофе.
Никто не пожелает себе такой смерти  -  в  засыпанной  снегом  Асахикаве
корчиться в агонии от невыносимой боли в разорванных внутренностях. Но я
не был знаком с этим водителем, а  он  не  знал  о  моем  существовании,
поэтому мои  жалость  и  сострадание  не  относились  лично  к  нему.  Я
сочувствовал не ему, а просто человеку, которого  вдруг  настигла  такая
ужасная смерть. В этой обыденности сочетались реальность -  и  в  то  же
время полное ее отсутствие. Отвлекшись от телевизора, я еще раз  оглядел
просторный, пустынный вестибюль, однако  взгляд  так  ни  на  чем  и  не
остановился. Персонала не видно, маленький бар еще не  открыт.  Интерьер
оживляла лишь большая картина на стене, изображавшая какую-то гору.
   Снова обернувшись к телевизору,  я  увидел  крупным  планом  знакомое
лицо. Нобору Ватая. Я выпрямился на стуле и напряг слух. С Нобору  Ватая
что-то случилось. Но что?  Я  пропустил  начало.  Вместо  фотографии  на
экране возник репортер. В пальто и галстуке, он  стоял  с  микрофоном  в
руке перед входом в какое-то большое здание.
   -  ...был  доставлен  в  больницу  Токийского  женского  медицинского
университета и помещен в отделение интенсивной терапии.  Известно  лишь,
что у него проломлен  череп,  он  находится  в  тяжелом  состоянии,  без
сознания. На вопрос, представляет ли полученная травма угрозу для жизни,
врачи не могут сейчас сказать ничего определенного. Подробная информация
о его состоянии  здоровья  будет  сообщена  позже.  Больница  Токийского
женского медицинского университета, центральный вход...
   Камера  вернулась  в  телестудию.  Глядя  в  объектив,  диктор   стал
зачитывать листок, который ему поднесли:
   -  Депутат  палаты   представителей   Нобору   Ватая   стал   жертвой
хулиганского нападения и получил тяжелую  травму.  Согласно  только  что
поступившей информации, сегодня в  половине  двенадцатого  утра  в  офис
депутата в столичном районе Минато во время его встречи  с  посетителями
вошел молодой мужчина. Он несколько раз сильно ударил господина Ватая по
голове бейсбольной битой... - (На  экране  появилось  фото  здания,  где
размещается офис Нобору Ватая.) - ...и нанес ему тяжелую травму. Мужчина
представился посетителем и пронес биту в офис в длинном футляре, в каких
обычно носят чертежи.  По  свидетельству  очевидцев,  он  набросился  на
господина Ватая, не сказав ни слова. -  (Показали  помещение,  где  было
совершено преступление. На полу валялся перевернутый стул, рядом -  лужа
черной крови.) - Все  произошло  так  неожиданно,  что  ни  депутат,  ни
находившиеся в это время в офисе люди не смогли  оказать  сопротивления.
Убедившись, что господин  Ватая  потерял  сознание,  нападавший  покинул
место преступления, унеся с собой биту. Очевидцы  говорят,  что  он  был
одет в темно-синее полупальто  и  шерстяную  лыжную  шапочку  такого  же
цвета; на глазах темные солнечные очки. Рост - около 175 сантиметров, на
лице с правой стороны что-то вроде родимого  пятна,  возраст  -  порядка
тридцати  лет.  Полиция  ведет  поиск  преступника,   которому   удалось
скрыться. Его местонахождение  неизвестно.  -  (Показали  работающую  на
месте происшествия полицию, а потом - оживленные улочки Акасаки.)
   "Бейсбольная бита? Родимое пятно?" - пронеслось в голове.  Я  закусил
губу.
   -  Нобору  Ватая  -  известный   ученый-экономист   новой   волны   и
политический обозреватель. Весной этого года  он  был  избран  депутатом
палаты представителей, пойдя по стопам своего  дяди,  господина  Ёситака
Ватая, и быстро получил признание  как  влиятельный  молодой  политик  и
полемист. Ему, новичку в парламенте, прочили  большое  будущее.  Полиция
отрабатывает две версии: речь идет о возможной связи этого  преступления
с политикой и о личной неприязни или мести. Повторяем последнюю  главную
новость: сегодня, близко к  полудню,  совершено  нападение  на  депутата
палаты представителей Нобору Ватая. Он доставлен в  больницу  с  тяжелой
травмой головы, которую ему нанес  бейсбольной  битой  хулиган.  Никаких
подробностей о его  состоянии  пока  не  сообщают.  А  теперь  к  другим
новостям...
   Телевизор  будто  кто-то  выключил.  Голос  диктора  прервался,  и  в
вестибюле  все  смолкло.  Напряжение   спало,   люди,   сидевшие   перед
телевизором,  немного  расслабились.  Осталось  впечатление,   что   они
специально собрались здесь, чтобы услышать это сообщение о Нобору Ватая.
Даже когда телевизор отключился, никто не поднялся  с  места.  Никто  не
вздохнул, не кашлянул - вообще не издал ни звука.
   Кто же заехал битой Нобору Ватая? По описанию, преступник  -  вылитый
я. Темно-синее полупальто, темно-синяя шерстяная шапка, солнечные  очки.
Пятно на лице. Рост, возраст... И бейсбольная бита. Я все  время  держал
свою биту в колодце, а теперь она куда-то  исчезла.  Если  Нобору  Ватая
проломили голову той самой битой, значит, кто-то  специально  утащил  ее
для этого из колодца.
   В этот момент одна из смотревших телевизор женщин - худая, с  рыбьими
скулами - вдруг обернулась и  взглянула  на  меня.  Белые  сережки  были
продеты в самую середину длинных мочек. Развернувшись в мою сторону, она
смотрела не  отрываясь.  Взгляды  наши  встретились,  но  ее  глаза  все
продолжали меня буравить; лицо словно  застыло.  Сидевший  рядом  с  ней
лысый мужчина, ростом и фигурой напоминавший хозяина химчистки у нас  на
станции, будто проследив за  ее  взглядом,  тоже  вытаращился  на  меня.
Следом один  за  другим  уставились  и  остальные  -  словно  наконец-то
заметили, что я сижу тут