Во втором томе своего дневника он  описывает
события, сопровождавшие знаменитое возвращение отца.

   "Сегодня, - писал Лоренцо, - мы  получили  известия  о  судне  "Топаз",
капит. мой отец. Оно задержалось на три м-ца. Сквайр Брекит с брига "Луна"
сказал нам, что такелаж "Топаза" сильно поврежден бурей, что он два месяца
чинился на Самоа и теперь может прибыть со дня на день. Мать, Тетя  Рут  и
Тетя Пейшенс слышали, что у мыса Хейлз сильный прибой, и я запряг лошадь в
фаэтон и поехал туда.
   Сегодня к нам зашел Дэвид Маршман, старший помощник с брига "Луна";  он
попросил разрешения поговорить с Матерью наедине и для этого был  проведен
в маленькую гостиную. Ему не подали чаю, и, когда он ушел, Мать уединилась
со своими сестрами, и они долго шептались. Никто из дам не стал ужинать, и
я поел один в кухне вместе с Китайцем. Вечером я  зашел  в  лавку  Коди  и
взвесился. Я вешу 165 фунтов.
   День был  приятный  и  теплый;  ветер  южный.  В  течение  дня  прибыли
следующие корабли:  "Упругость"  из  Гибралтара,  капит.  Тобайес  Моффет;
"Золотой Дож" из Нового Орлеана, капит. Роберт Фолджер; "Венера" из  Кито,
капит. Эдг. Смолл; "Единорог" из Антверпена, капит. Джош. Келли. Купался в
реке. Под вечер чудеснейший ливень напитал сухую землю.
   Сегодня около полудня раздались  крики:  "Пожар!  Пожар!",  и  вот  все
увидели, что крыша дома мистера Декстера загорелась. Немедленно  доставили
воду в таком изобилии, что пожар сразу же был потушен. Крыша  лишь  слегка
пострадала. Вечером я пошел в лавку Коди и взвесился. Я вешу  165  фунтов.
Когда я был в лавке Коди, Ньюэл Генри  отвел  меня  в  сторону  и  сообщил
дальнейшие сведения о "Топазе". Он имел чертовскую наглость  сказать  мне,
что мой Отец задержался не  из-за  повреждения  такелажа,  а  потому,  что
пристрастился к безнравственному образу жизни,  а  именно  к  неумеренному
пьянству и разврату с туземками. Я ударил его  ногой  в  задницу  и  пошел
домой.
   Этим утром в конторе меня  посетил  сквайр  Принс,  председатель  Клуба
березовых розог - организации  местной  молодежи,  ставившей  своей  целью
воспитание мужества и высоких моральных качеств. На  вечер  был  вызван  в
клуб по жалобе сквайра Генри на то, что я  ударил  его  ногой  в  задницу.
Маршман, старший помощник с брита "Луна", засвидетельствовал  правильность
утверждений Генри, а  Г.Принс,  выступавший  в  роли  защитника,  произнес
весьма изысканную и трогательную речь в осуждение  всякого  рода  сплетен,
независимо от того, содержат  ли  они  зерно  истины  или  нет.  Присяжные
высказались за меня и оштрафовали жалобщика на 3 дюж. первосортных  яблок.
Когда вернулся домой, Мать и ее сестры пили ромовый пунш.
   Сегодня, как раз на рассвете, малолетний  сын  капит.  Уэба  попал  под
лошадь и к вечеру умер. Пошел в лавку Коди и  попросил  взвесить  меня.  Я
вешу 165 фунтов. Гулял с дамами на выгоне. Мать и ее сестры  пили  ромовый
пунш.
   Был занят сегодня тем, что развозил на тачке  навоз  по  саду.  Мать  и
сестры пили ромовый пунш. Их расстроил рассказ Маршмана о Самоа, но они не
должны были бы  осуждать  отсутствующего  и  забывать  о  том,  что  плоть
вожделеет вопреки разуму. В прошлом году  я  потратил  значительную  часть
свободного времени на  самоусовершенствование,  но  я  нахожу,  что  много
времени было потрачено чрезвычайно глупо и что, гуляя в сумерках по выгону
с  целомудренными,  привлекательными,   благовоспитанными   барышнями,   я
испытывал лишь животную страсть. Как-то прошлым летом я приступил к чтению
"Современной Европы" Рассела. Я  прочел  два  тома,  которые  нашел  очень
интересными, и при  первой  возможности  закончу  чтение  этого  труда.  С
помощью  ретроспективного  взгляда  на  прошлое  я,  возможно,   приобрету
достаточно мудрости, чтобы с большим успехом  управлять  своим  будущим  и
улучшить его. Для достижения этого и для исправления  моего  характера  да
придет мне на помощь всемогущий бог и да направит он меня во  всех  благих
начинаниях.
   Сегодня  в  город  прибыл  передвижной  зверинец  и  остановился  около
гостиницы "Ривер-хаус". Вечером  я  пошел  туда  поглядеть  на  диковинных
зверей.  В  половине  седьмого  открыли  двери  палатки;  к  тому  времени
собралось множество молодых женщин, которые толпились там вместе со своими
кавалерами, как огромное стадо  овец  перед  стригалем.  Было  чрезвычайно
противно смотреть на хрупких женщин, в том числе самых почтенных, а  также
на миловидных, стройных и высоких юношей, которые теснились, и давились, и
толкались, и пихались, стараясь удержаться  поближе  к  входу  в  палатку,
чтобы захватить лучшие места. Наконец двери  открылись,  и  все  бросились
вперед.  Несколько  сторожей,  напрягая  все  силы,  едва   сдерживали   и
регулировали  поток  входивших,  и  палатка  вскоре  набилась  битком.  По
счастью, мне досталось место, откуда я,  смотря  между  головами  стоявших
впереди, мог видеть диковинных зверей:  льва,  трех  обезьян,  леопарда  и
дрессированного медведя -  бессловесную  тварь,  обученную  танцевать  под
музыку и складывать числа.
   Сегодня  в  восемь  часов  вечера  Сэм  Троубридж  приехал  верхом   из
Солс-Хилла с известием, что усмотрен "Топаз". И  дома  и  в  городе  среди
других владельцев судна началось большое оживление и  волнение.  Поехал  с
Судьей Томасом в его фаэтоне к устью реки, и Джон Пендлтон доставил нас на
"Топаз". Застал Отца в прекрасном  расположении  духа;  он  привез  мне  в
подарок роскошный кинжал, называемый "крис". Пил в каюте мадеру с Отцом  и
с  Судьей  Томасом.  Груз  -  джут.  Судно  поднялось  вверх  по  реке   и
пришвартовалось; спустили сходни к тому месту, где были Мать и ее  сестры,
явившиеся встретить Отца. У них в руках были зонтики. Когда Отец подошел к
дамам, Тетя Рут подняла свой зонт высоко вверх и нанесла свирепый удар ему
по затылку. Тетя Хоуп злобно ударила его по левому борту, а Мать напала на
него с носа. Когда дамы угомонились, Отца сразу же отвезли,  в  фаэтоне  в
приемную доктора Хауленда, где ему наложили на  ухо  три  шва,  и  где  он
провел ночь в моем обществе, и где  мы  пили  вино,  ели  орехи  и  весело
коротали время, несмотря на боль, которую он испытывал".

   Первые тома дневника Лоренцо были самыми лучшими: они  рассказывали  об
оживлении на реке и о летних вечерах, когда слышно было,  как  упражняется
на лугу сент-ботолфская конная гвардия, - и это было до некоторой  степени
удивительно, так как он сумел развить свой ум, дважды подряд был избран  в
законодательное  собрание  штата  и  основал  Сент-Ботолфское  философское
общество; но приобретенные знания ничего не дали ему как  писателю,  и  он
больше не смог написать так хорошо, как о передвижном зверинце.  Он  дожил
до восьмидесяти лет, никогда  не  был  женат  и  оставил  свои  сбережения
племяннице Гоноре, единственной дочери его младшего брата Тедиаса.
   Тедиас  отправился  на  острова   Тихого   океана   в,   так   сказать,
искупительное путешествие. Он и его жена  Элис  прожили  там  миссионерами
восемнадцать  лет,  раздавая  томики  Евангелия,  наблюдая  за  постройкой
церквей из коралловых глыб, исцеляя больных и хороня  мертвых.  Внешне  ни
Тедиас, ни Элис не были похожи на тот образ, который мы обычно  составляем
себе о миссионере по призванию. Широко улыбаясь, они  смотрят  с  семейных
фотографий - красивая добродушная чета.  Но  оба  целиком  посвятили  себя
своему призванию, и Тедиас рассказывал в письмах, как однажды  вечером  он
приближался на пироге с балансиром к острову, где  его  ждали  с  охапками
цветов нагие и прелестные женщины.  "Какой  вызов  моему  благочестию",  -
писал он.
   Гонора родилась на Оаху и была отослана в Сент-Ботолфс, где ее воспитал
дядя Лоренцо. Детей у нее не было. У Эбенезера детей  не  было,  но  Аарон
родил Гамлета и Лиэндера. Гамлет не имел законного  потомства,  а  Лиэндер
женился на Саре Каверли и родил Мозеса и Каверли, которых мы видели, когда
они наблюдали за праздничной процессией.



3

   Лошадь мистера Пинчера проскакала по Хилл-стрит  сотню  ярдов  -  может
быть, двести, - а затем,  выбившись  из  сил,  перешла  на  крупную  рысь.
Толстяк Титус следовал в своей машине за колесницей, рассчитывая прийти на
помощь членам-учредительницам Женского клуба,  но,  когда  он  нагнал  их,
картина была настолько мирной и похожей на увеселительную прогулку, что он
развернулся  и  поехал  обратно  в  поселок  посмотреть   дальнейший   ход
процессии. Опасность миновала для всех, кроме кобылы мистера Пинчера. Одни
бог знает, какого напряжения это стоило ее сердцу и легким, даже ее воле к
жизни. Кобылу звали Леди, она жевала табак  и  была  для  мистера  Пинчера
дороже, чем миссис Уопшот и все ее приятельницы. Он любил ее кроткий  нрав
и восхищался ее упорством; возмущенный тем, что у нее под хвостом взорвали
хлопушку, он кипел гневом. До чего же докатится этот мир? Он всем  сердцем
жалел свою старую кобылу, и его нежные чувства окутывали ее широкую  спину
словно одеялом.
   - Леди направляется домой, - обернувшись, крикнул он миссис  Уопшот.  -
Она хочет домой, и я не буду ей мешать.
   - Может быть, вы дадите нам сойти? - спросила миссис Уопшот.
   - Пока я не стану ее  останавливать,  -  сказал  мистер  Пинчер.  -  Ей
досталось гораздо больше, чем всем вам. Теперь она хочет  домой,  и  я  не
собираюсь ее останавливать.
   Миссис Уопшот и ее приятельницы примирились с мыслью  о  том,  что  они
пленницы. В конце концов, никто из  них  не  ушибся.  Графин  разбился,  и
столик  опрокинулся,  но  остался  цел.  Конюшня  Леди,  как  они   знали,
находилась на Хьюит-стрит, а это означало, что они поднимутся  на  холм  и
окраинами спустятся к Ривер-стрит; но  день  выдался  великолепный,  и  им
представилась  прекрасная  возможность   насладиться   пропитанным   солью
воздухом и летним пейзажем, а к тому же у них не было выбора.
   Старая кобыла начала взбираться на Уопшот-Хилл. Оттуда поверх  деревьев
открылся чудесный вид на раскинувшийся в долине поселок. На северо-востоке
тянулись   кирпичные   стены   фабрики   столового    серебра,    виднелся
железнодорожный мост и мрачный  викторианский  шпиль  вокзала.  В  стороне
центра  города  высился  более  бесстрастный  шпиль  -  церкви  унитариев,
построенной в 1780 году. Когда они ехали, часы на  ней  пробили  половину.
Колокол был отлит в Антверпене и издавал мелодичный, чистый звон. Секундой
позже пробил полчаса колокол церкви Христа Спасителя  (1870  год),  унылый
гул которого  напоминал  звуки  ударов  по  сковороде.  Этот  колокол  был
привезен из Алтуны. Немного не доезжая  вершины  холма,  повозка  миновала
очаровательный  белый  дом  миссис  Дринкуайн,   огороженный   частоколом,
утопающим  в  красных  розах.  Белизна  дома,   перистые   листья   вязов,
пунктуальные церковные колокола, даже слабый запах моря вызывали  у  наших
путешественниц стремление смотреть сквозь пальцы  на  превратности  жизни,
так как простой здравый смысл подсказывал необходимость забыть, что миссис
Дринкуайн некогда была кастеляншей у "Ли и  Дж.Дж.Шуберта"  и  об  изнанке
жизни ей было известно больше, чем Луи Фердинанду  Селину  [Луи  Фердинанд
Селин (1894-1961) -  французский  писатель,  автор  "Путешествия  на  край
ночи"].
   Но с вершины Уопшот-Хилла трудно было не покрыть поселок густым  темным
лаком благопристойности и странного очарования, - трудно  было  не  делать
этого, равно как  не  сокрушаться  об  упадке  некогда  шумного  портового
города, отмечая, что Грейт-Писмайр превратился теперь в Олдер-Вейл  и  что
таверна "Маринерс-Джаг" стала теперь кафе, принадлежащим Грейс Луис. Внизу
перед миссис Уопшот  и  ее  друзьями  простиралась  красота  бесспорная  и
неподражаемая, созданная на радость смельчакам;  однако  был  и  упадок  -
больше судов-сувениров, чем настоящих, - но к  чему  об  этом  печалиться?
Оглядываясь на  поселок,  мы  как  бы  оказываемся  в  положении  местного
уроженца (живущего с женой и  детьми  в  Кливленде),  который  почему-либо
вернулся на родину - за наследством, черенками боярышника  или  футболкой;
когда он в хорошую погоду бродит по улицам,  не  все  ли  ему  равно,  что
кузница стала  теперь  художественным  училищем.  Проходя  в  сумерках  по
площади, наш приятель из Кливленда, возможно, отметит, что этот упадок или
изменение духа города не повлияли на его собственную человеческую природу,
и кем бы он ни был - человеком,  приехавшим  за  наследством,  или  пьяным
матросом, ищущим проститутку, - для него не имело  значения,  освещало  ли
ему путь мерцание свечей в кафе, мимо которых  он  шел;  сущность  его  от
этого не менялась.
   Но наш приятель из Кливленда был только гостем -  он  уедет,  а  мистер
Пинчер и его пассажирки не уедут. Теперь, когда они  миновали  дом  миссис
Дринкуайн и перевалили через вершину  холма,  внизу  их  взорам  предстали
западные окрестности поселка - поля и леса и в отдалении Пасторский  пруд,
где  утопилась  Партиния  Браун   и   где   бесполезный   теперь   ледник,
накренившись, постепенно погружался в синюю воду. С высоты, на которой они
находились, они видели, что  вокруг  поселка  не  было  никаких  стен  или
ограждений, и все  же,  когда  колесница  начала  медленно  спускаться  по
западному склону Уопшот-Хилла и приблизилась к дому  Ребы  Хеслип,  они  с
удивлением подумали, как могла Реба провести всю свою  жизнь  в  ничем  не
огороженном  месте.  Всякий  раз,  когда  Ребу  знакомили  с  каким-нибудь
приезжим, она восклицала: "Я родилась во  внутреннем  святилище  масонской
ложи!" Конечно, она имела в виду, что здание, в котором  теперь  масонская
ложа, раньше было домом ее отца;  но  далеко  ли  ушла  бы  она  со  своей
выспренней, восторженной манерой выражаться в деловом городе вроде Чикаго?
Она была страстной противницей вивисекции и посвятила себя тому, чтоб было
изменено или вовсе отменено празднование рождества -  праздника,  который,
по ее мнению, поощрял и увековечивал  гибельную  расточительность,  ложные
представления и экономическую развращенность. В  сочельник,  соединив  оба
своих пристрастия, она расхаживала среди толпы, распевавшей рождественские
гимны, и раздавала антививисекционистские брошюры. Дважды ее  арестовывала
"фашистская полиция", как она выражалась. Она была  владелицей  такого  же
белого дома,  как  у  миссис  Дринкуайн,  и  к  его  дверям  было  прибито
объявление:

   ЭТО ДОМ ОЧЕНЬ СТАРОЙ ДАМЫ, ОТДАВШЕЙ ПОСЛЕДНИЕ
   ДЕСЯТЬ ЛЕТ СВОЕЙ ЖИЗНИ БОРЬБЕ С ВИВИСЕКЦИЕЙ.
   МНОГИЕ МУЖЧИНЫ ИЗ ЕЕ СЕМЬИ УМЕРЛИ ЗА СВОЮ РОДИНУ.
   ЗДЕСЬ НЕТ НИЧЕГО ЦЕННОГО ИЛИ ПРЕДСТАВЛЯЮЩЕГО
   КАКОЙ-ЛИБО ИНТЕРЕС. САЛЮТУЮ ВАШЕМУ ФЛАГУ!
   ГРАБИТЕЛИ И ВАНДАЛЫ, ПРОХОДИТЕ МИМО!

   Объявление пожелтело от времени: оно  висело  там  уже  десять  лет,  и
проезжавшие дамы почти не обратили на него внимания.
   На лужайке перед домом Ребы был рассохшийся ялик, засаженный петуниями.
   Спускаясь по западному склону Уопшот-Хилла, когда вся  тяжесть  повозки
переместилась вперед на оглобли, кобыла двигалась медленно. За домом  Ребы
дорога шла небольшим леском, чаровавшим взгляд игрой  света  и  тени;  эта
роща произвела на всех, даже на мистера  Пинчера,  радостное  впечатление,
словно она была каким-то напоминанием о рае, каким-то чудесным воплощением
красоты летней природы; хотя подобные пейзажи у большинства из них  висели
на стенах в гостиной, однако местность, по которой они ехали - а над  ними
мелькали пятна света, - была  не  фотографией  и  не  картиной.  Все  было
реальностью, и сами они были из плоти и крови.
   Миновав лес, они очутились возле усадьбы Питера Ковела.
   Питер был  фермером.  Он  возделывал  небольшой  участок  под  рыночные
культуры: сахарную кукурузу, гладиолусы, майоран и картофель, -  а  прежде
зарабатывал немного денег постройкой каменных стен.  Могучий  мужчина  лет
семидесяти, владелец устарелых орудий и полуразрушенного сарая,  державший
на кухне цыплят, а в гостиной кошек, здоровый, подчас пьяный,  никогда  не
сквернословивший, он выкапывал из земли камни, в чем ему помогала  кобыла,
еще более старая, чем Леди, и складывал из них стены, которые  определенно
переживут  поселок,  какова  бы  ни  была  его  дальнейшая  судьба.  Пусть
перегородят  реку  плотиной  и  затопят  его,   устроив   на   его   месте
водохранилище  (это  вполне  возможно),  и  в  летнюю  засуху  люди  будут
приезжать или прилетать - в будущем, - чтобы полюбоваться-стенами  Ковела,
когда они выступят из воды,  уровень  которой  понизится;  или  пусть  вся
местность зарастет кустарником, молодыми кленами и сарсапарелью, все равно
рыбаки и охотники, взбираясь на стены, скажут, что некогда здесь явно было
пастбище. Дочь Ковела, Элис, из любви к старику отцу  не  вышла  замуж,  и
даже теперь по воскресеньям они рука об руку поднимались на холм, захватив
с собой подзорную трубу, чтобы наблюдать за судами в бухте. Элис разводила
колли. На доме висело  объявление:  "ПРОДАЮТСЯ  КОЛЛИ".  Кому  нужны  были
колли? Лучше бы она растила детей или торговала яйцами.
   Все непроданные колли лаяли на повозку, когда она проезжала мимо.
   За домом Ковелов протекала Браунс-Ривер - маленькая речка, или ручей, с
деревянным мостом, издававшим раскаты театрального грома,  когда  по  нему
проезжали. На другом берегу реки  находилась  ферма  мистера  Плузински  -
коричневый домик  со  стеклянными  украшениями  на  громоотводах  и  двумя
кустами роз в палисаднике. Плузински  были  иностранцами  и  не  гнушались
тяжелой работы; они держались особняком,  хотя  их  старший  сын  заслужил
право бесплатно обучаться в колледже. Их ферма,  расположенная  правильным
прямоугольником  и  снабженная   необходимым   инвентарем,   была   полной
противоположностью усадьбе Питера  Ковела;  хотя  они  не  умели  говорить
по-английски, они казались на земле здешней долины куда  более  уместными,
чем старый янки.
   За домом мистера Плузински дорога  поворачивала  вправо,  и  наши  дамы
увидели прекрасный греческий портик дома Теофилеса  Гейтса.  Теофилес  был
председателем  Покамассетского  банка  и   страхового   общества;   будучи
поборником честности и бережливости, он каждое утро  до  ухода  на  работу
колол перед своим домом дрова. Дом его не был ветхим, но требовал окраски,
и это, как и колка дров, должно было означать, что честная  бедность  выше
показной роскоши. На лужайке на  столбе  висело  объявление:  "ПРОДАЕТСЯ".
Теофилес получил в наследство  от  отца  травертинские  и  сент-ботолфские
предприятия коммунальных услуг и продал их с большой выгодой. В тот  день,
когда была заключена эта сделка, он  вернулся  домой  и  прибил  к  столбу
объявление о продаже лужайки. Дом, конечно, не продавался. Объявление было
вывешено лишь с той целью, чтобы возник слух, будто он продал  предприятия
в  убыток,  и  чтобы  сохранить  за  ним  репутацию  бедного,  печального,
богобоязненного  и  перегруженного  работой  человека.  Еще  одно.   Когда
Теофилес приглашал на вечер гостей, предполагалось, что они  придут  после
ужина и отправятся в сад играть в прятки.
   Проезжая мимо усадьбы Гейтса, дамы  могли  вдалеке  различить  шиферную
крышу  дома  Гоноры  Уопшот  на  Бот-стрит.  Гонора  им  наверняка  бы  не
показалась.  Когда-то  Гонора  была  представлена  президенту  Соединенных
Штатов и,  пожимая  ему  руку,  сказала:  "Я  приехала  из  Сент-Ботолфса.
Полагаю, вы знаете, где  это.  Говорят,  Сент-Ботолфс  похож  на  пирог  с
тыквой. Без верхней корки..."
   Они увидели миссис Мортимер Джонс, которая шла по дорожке своего сада и
ловила сачком бабочек. На ней  было  широкое  домашнее  платье  и  большая
соломенная шляпа.
   За участком Джонсов был дом Брустеров и еще одно объявление:  "ДОМАШНИЕ
ПИРОГИ И ТОРТЫ". Мистер Брустер был инвалидом, и миссис Брустер  содержала
мужа и дала двум сыновьям возможность окончить колледж на те  деньги,  что
зарабатывала выпечкой кондитерских изделий. Сыновья преуспели