омнате  они  слышали  фонтаны  и  от  присутствия  Мелисы   его   постель
становилась чем-то  вроде  Венеции,  -  стоило  ли  обращать  внимание  на
водянистые супы и соусы, которыми из большей  частью  кормили  за  обедом?
Мелиса была нежна в довольна - могла ли  Джустина  наложить  на  это  свою
руку? Через несколько дней после свадьбы миссис Эндерби пригласила  Мозеса
в свою контору и сказала, что ежемесячно ему будет предъявляться  счет  на
триста долларов за комнату и стол. Тогда у него возникло  подозрение,  что
любовь к женщине, которая не может уехать из определенного  места,  иногда
создает множество проблем, но это было только  подозрение,  и  он  вежливо
согласился  платить  дань.  Еще  несколько  дней  спустя,  вернувшись   из
Кредитно-финансового товарищества, он застал свою жену  -  впервые  с  тех
пор, как  познакомился  с  нею,  -  в  слезах.  Прибыл  свадебный  подарок
Джустины. Джакомо вытащил их широкую и  неуклюжую  супружескую  кровать  и
поставил  вместо  нее  две  одинаковые  кровати,  узкие  и  твердые,   как
грифельная доска. Мелиса стояла у двери балкона и плакала из-за  этого,  и
тогда Мозесу показалось, что,  пожалуй,  он  недооценил  глубину  сходства
между своей златокожей женой и этой свирепой, хорошо сохранившейся каргой,
ее опекуншей. Он осушил слезы Мелисы, а за обедом поблагодарил Джустину за
кровати. После обеда он и Джакомо отнесли парные кровати в  кладовую,  где
они раньше стояли, и вернули на место прежнюю. Наблюдая  этим  вечером  за
раздевающейся Мелисой (за ее плечом он видел в лунном свете лужайки,  парк
и  бассейн)  и  стараясь  прогнать  мысль,  что   эти   крепостные   стены
представляют для нее реальность, что шипы на розах, обвивающих эти  стены,
кажутся ей очень острыми, он спросил, не могут ли они уехать раньше осени,
и она напомнила ему, что он обещал не просить об этом.
   Через несколько дней утром, подойдя  к  своему  стенному  шкафу,  Мозес
обнаружил, что все его костюмы исчезли, кроме грязного летнего  полосатого
костюма, который был на нем накануне.
   - О, я знаю, что случилось,  дорогой,  -  сказала  Мелиса.  -  Джустина
забрала твои костюмы и отдала в церковь для  продажи  с  благотворительной
целью. - Она нагишом встала с постели и с беспокойством подошла  к  своему
стенному шкафу. - Смотри, что она сделала. Она взяла мое желтое платье,  и
серое, и голубое. Я пойду в церковь и заберу их.
   - Ты хочешь сказать, что она без спросу взяла мои костюмы  для  продажи
на благотворительном базаре?
   - Да, дорогой; Ода никак не может понять, что в "Светлом  приюте"  есть
хоть что-нибудь, что ей не принадлежит.
   - И как долго это продолжается?
   - Много лет.
   Мелисе удалось за несколько долларов выкупить  свои  платья  и  костюмы
Мозеса, и, забыв об этом  эпизоде,  он  продолжал  вести  свою  насыщенную
любовью жизнь. Мозес уже давно  перестал  питать  отвращение  к  "Светлому
приюту", которое возникло в нем, когда он лазил, спотыкаясь, по  крыше,  и
замок  стал  казаться  ему  прекрасным  жилищем  на  первые  месяцы  после
женитьбы, так как даже скамьи в  саду  поддерживали  женщины  с  огромными
мраморными грудями, а в зале его  взгляд  то  и  дело  падал  на  голых  и
миловидных мужчин и женщин, в любовном экстазе  преследующих  друг  друга.
Они были на стульях с вышитыми сиденьями, они  тянулись  друг  к  другу  с
верхушек массивных подставок для дров в камине, они поддерживали свечи  на
обеденном столе и стеклянную чашу, из которой Джустина пила  воду,  глотая
пилюли. Даже лилии в саду Мозес включал в свой любовный ансамбль, и, когда
Мелиса срывала их и приносила целыми охапками, от которых во  все  стороны
распространялся поистине траурный аромат, он пускался в пляс  от  радости.
Из вечера в вечер они выпивали немного виски у  себя  в  комнате,  немного
хереса в зале, кое-как высиживали до  конца  за  жалким  обедом,  а  затем
вместе уходили к бассейну. Однажды вечером после обеда  они,  извинившись,
собирались уйти, как вдруг Джустина сказала:
   - Мы будем играть в бридж.
   - Мы будем плавать, - сказал Мозес.
   - Фонари около бассейна не горят, - сказала Джустина. -  Вы  не  можете
плавать в темноте. Завтра  я  велю  Джакомо  привести  фонари  в  порядок.
Сегодня мы будем играть в бридж.
   Они играли в бридж до начала двенадцатого и в это) вечер, проведенный в
обществе старого генерала, графа и миссис Эндерби, чуть не задохнулись  от
скуки. Когда на следующий день Мозес  и  Мелиса,  извинившись,  собирались
уйти, Джустина была тут как тут.
   - Фонари у бассейна еще не исправлены, - сказала она, - и  я  не  прочь
сыграть еще раз в бридж.
   В  этот  вечер  и  в  следующий,  играя  в   бридж,   Мозес   испытывал
беспокойство: ему казалось знаменательным, что только он  один  уезжал  из
"Светлого приюта", что со времени своей свадьбы он  не  видел  в  доме  ни
одного незнакомого или нового лица и что, насколько он знал, даже  Джакомо
никогда не выходил за пределы парка. Он пожаловался Мелисе, и та  сказала,
что она пригласит кого-нибудь в субботу в гости, и на следующий  же  вечер
за обедом попросила у Джустины разрешения позвать соседей.
   - Конечно, конечно, - сказала Джустина, - конечно, вам хочется, чтобы в
доме бывала молодежь, но я не могу допустить, чтобы вы  принимали  гостей,
пока не вычищены ковры. Я прикинула, что  через  неделю-другую  они  будут
вычищены, и тогда вы сможете устроить небольшую вечеринку.
   В субботу утром Джустина передала через миссис Эндерби, что она  устала
и проведет уик-энд  у  себя  в  комнате,  и  Мелиса,  поощряемая  Мозесом,
позвонила  трем  молодым  супружеским  парам,  жившим  по   соседству,   и
пригласила их в воскресенье на коктейль. В  воскресенье  под  вечер  Мозес
затопил камин в зале и  принес  из  тайника  бутылки.  Мелиса  приготовила
закуску, и, усевшись на единственный удобный диван,  они  стали  поджидать
гостей.
   Погода была дождливая, и дождь наигрывал  приятную  мелодию  на  крышах
старого здания. Услышав, что по аллее приближается машина.  Мелиса  зажгла
свет, прошла по залу и пересекла ротонду. Мозес  услышал  в  отдалении  ее
голос, приветствовавший Тренхолмов, поправил дрова  в  камине  и  стоял  в
ожидании, когда муж и жена, благодаря своей молодости и  приятным  манерам
казавшиеся безобидными, вошли в комнату. Мелиса подала  сухое  печенье,  и
после того как приехали Хау  и  Ван-Биберы,  негромкие  звуки  их  голосов
приятно смешались о музыкой дождя. Потом Мозес  услышал  в  дверях  сиплый
суровый голос Джустины:
   - Что это значит. Мелиса?
   - Ах, Джустина, - храбро сказала Мелиса.  -  Я  думаю,  вы  знакомы  со
всеми.
   - Может быть, я и знакома, - сказала Джустина, - но что они тут делают?
   - Я пригласила их на коктейль, - ответила Мелиса.
   - Это очень некстати. Особенно сегодня. Я сказала Джакомо, что он может
снять и почистить ковры.
   - Мы можем перейти в зимний сад, - робко предложила Мелиса.
   - Сколько раз я тебе говорила, Мелиса, что не хочу, чтобы ты  принимала
гостей в зимнем саду!
   - Я сейчас позову Джакомо, - сказал Мозес Джустине. - Погодите, я налью
вам немного виски.
   Мозес подал  Джустине  виски,  она  уселась  на  диван  я  принялась  с
обворожительной улыбкой разглядывать лишившихся дара речи гостей.
   - Если ты настаиваешь, Мелиса, на том, чтобы приглашать сюда гостей,  -
сказала она, - то я хочу, чтобы ты советовалась со мной. Если мы не  будем
осторожны, дом наполнится карманными ворами и бродягами.
   Гости отступили к двери, и Мелиса проводила их в ротонду. Вернувшись  в
зал, она села на стул не рядом с Мозесом, а напротив своей опекунши. Мозес
никогда не видел ее такой мрачной.
   Дождь прекратился. У самого горизонта тяжелые тучи разорвалась,  словно
пронзенные копьем, и волна яркого света  хлынула  в  образовавшуюся  щель,
разлилась по лужайке, проникла сквозь стеклянную дверь, озарив зал и  лицо
старой  женщины.  Сверкание  сотни  окон  замка  увидят  за  много   миль.
Монахини-урсулинки, наблюдатели за жизнью  птиц,  водители  автомобилей  и
рыбаки будут любоваться зданием, как бы купающимся в пламени. Ощущая  свет
у себя на лице и сознавая, что  он  идет  ей,  Джустина  улыбнулась  своей
самовлюбленнейшей улыбкой, сопровождая ее аристократическим  взглядом,  от
которого весь мир казался увешанным зеркалами.
   - Я делаю это только потому, что очень люблю тебя,  Мелиса,  -  сказала
она и стала шевелить  пальцами,  украшенными  бриллиантами,  изумрудами  и
стекляшками, любуясь их игрой в гаснущем свете.
   Теперь в комнате настала тишина, как в форелевой заводи.  Джустина  как
бы приманивала  ложными  обещаниями,  а  Мелиса  наблюдала  за  ее  тенью,
падавшей сквозь воду на песчаное дно,  пытаясь  отыскать  долю  истины  во
вкрадчивых словах своей опекунши. Лицо Джустины блестело от румян, а брови
сверкали от черной краски, и Мозесу казалось, что где-то сквозь maquillage
[грим (фр.)] проступает облик старухи. Ее лицо скоро сморщится, она  будет
носить черные платья, голос станет надтреснутым, и она будет вязать одеяла
и свитеры для своих  внучат,  вносить  в  дом  розы  перед  заморозками  и
разговаривать преимущественно о друзьях и родственниках,  покинувших  этот
мир.
   - Этот дом - тяжелая обуза, - сказала Джустина, - и нет никого, кто  бы
помог мне нести ее. Я с радостью передала бы все тебе, Мелиса, по я  знаю,
что, если ты умрешь раньше Мозеса, он продаст его первому встречному.
   - Обещаю не делать этого, - весело сказал Мозес.
   - Ах, если б я могла быть уверенной в этом, - вздохнула Джустина. Потом
она встала, все еще сияя, и подошла к своей воспитаннице. -  Но  пусть  не
останется между нами никакой неприязни, любимая, если  даже  я  расстроила
вашу маленькую вечеринку. Я предупреждала тебя относительно ковров, но  ты
никогда не отличалась сообразительностью. Мне  ничего  не  стоило  обвести
тебя вокруг пальца.
   - Я не потерплю этого, Джустина, - сказал Мозес.
   - Не вмешивайтесь, Мозес.
   - Мелиса - моя жена.
   - Вы не первый ее муж и  будете  не  последним,  и  у  нее  была  сотня
любовников.
   - Вы злая, Джустина.
   - Я злая, как вы говорите, и грубая, и невоспитанная, но,  выйдя  замуж
за мистера Скаддона, я обнаружила, что могу обладать всеми этими  пороками
и еще худшими - и все равно найдется достаточно людей, готовых лизать  мне
пятки.
   Затем она снова подарила его  своей  очаровательнейшей  улыбкой,  и  он
впервые понял, какой поистине могущественной женщиной была в  лучшую  пору
своей жизни эта бывшая учительница танцев и  как  сильно  напоминала  она,
изгнанница из опустевших герцогств в верхней части Пятой авеню  и  пыльных
королевств с Риверсайд-Драйв,  этакую  рейнскую  принцессу  былых  времен.
Потом она нагнулась, поцеловала Мелису и, изящно ступая, вышла из комнаты.
   Губы Мелисы были сжаты,  словно  она  старалась  сдержать  гнев.  Мозес
быстро подошел к ней, думая, что  сможет  рассеять  атмосферу  катастрофы,
которую старуха оставила после себя в комнате, но, когда он  опустил  руки
на плечи Мелисы, она, изогнувшись, отстранилась.
   - Хочешь еще чего-нибудь выпить?
   - Да.
   Он налил виски и положил кусочек льда в ее стакан.
   - Пойдем наверх.
   - Хорошо.
   Она шла впереди - она не хотела, чтобы он был рядом. Неожиданная стычка
испортила  ее  благодушное  настроение,  и  она  вздыхала,  поднимаясь  по
лестнице. Стакан с виски она держала перед собой обеими руками, как  будто
это была чаша Грааля. Казалось, от нее веяло усталостью  и  мукой.  У  нее
было милое обыкновение раздеваться на виду, но на этот вечер  она  ушла  в
ванную комнату и захлопнула дверь. Она появилась оттуда  в  тусклом  сером
платье, которого Мозес прежде  никогда  не  видел,  бесформенном  и  очень
старом, судя по тому, что оно было изъедено молью. Ряд  железных  пуговиц,
штампованных в виде корабликов с  распущенными  парусами,  шел  от  узкого
ворота до обвислого подола, и  очертания  ее  талии  и  груди  терялись  в
складках серой ткани. Она села за туалетный стол и сняла серьги,  браслеты
и жемчужное ожерелье, затем, отделив прядь волос, стала ее расчесывать.
   Мозес теперь знал, что женщины могут принимать различные облики, что  в
исступлении любви они способны перевоплотиться в любого зверя  и  в  любую
земную красу - огонь, гроты, прелести сенокосной поры - и создать в  вашем
воображении ярчайший образ, подобный игре света на воде;  его  не  пугало,
что этот дар превращения мог быть использован для того, чтобы осуществлять
корыстные и  мелочные  замыслы,  направленные  к  самовозвеличению.  Мозес
пришел к выводу, что благоразумия ради следует всегда помнить  о  личинах,
чаще всего принимаемых женщинами, которых он  любил.  Тогда  он  не  будет
застигнут врасплох, если любвеобильная женщина вдруг по причине, известной
только ей самой, превратится в  старую  деву.  Тогда  он  не  подвергнется
опасности потерять надежду, помогающую ему сохранять терпение, так как  он
убедился, что женщины, хотя и способны по желанию менять  свой  облик,  не
могут долго выдержать взятую на  себя  роль  -  если  он  будет  терпеливо
сносить фокусничанье, душевное расстройство или ложную скромность, от  них
вскоре не останется и следа. Сейчас он наблюдал  перемены,  происшедшие  с
его златокожей женой, пытаясь понять, что она изображала.
   Она изображала целомудрие - злосчастное и  неумолимое  целомудрие.  Она
изображала несчастную старую деву. Она презрительно взглянула туда, где на
полу лежала сброшенная им одежда, отводя в  то  же  время  взгляд  от  его
голого тела.
   - Я хочу, Мозес, чтобы ты научился подбирать  за  собой  свои  вещи,  -
сказала она монотонным голосом, который был ему совершенно незнаком. В нем
звучала деланная ласковость одинокой  и  терпеливой  женщины,  вынужденной
из-за ухудшения денежных  обстоятельств  заботиться  о  грязном  мальчике.
Сделав все возможное, чтобы волосы ее стали гладкими, она встала и мелкими
шажками направилась к двери.
   - Я иду вниз.
   - Подожди минуту, дорогая.
   - Думаю, если я сейчас сойду вниз,  то  смогу  помочь.  Ведь  у  бедной
прислуги так много работы.
   Ее улыбка была сплошным лицемерием. Она выплыла из комнаты.
   Решимость Мозеса претерпеть до конца этот грубый маскарад поставила его
в довольно глупое положение, и, когда он одевался, его прежде  нахмуренное
лицо сияло притворным весельем. К полуночи ей  надоест  играть  эту  роль,
подумал он, а до тех пор с удовлетворением его желания придется подождать:
но он не переставал его испытывать, это ощущение полноты и  силы,  ставшее
еще более острым при электрическом свете. Спустившись в зал,  он  заметил,
что бутылки, по неосторожности оставленные там, были присвоены  Джустиной,
и понял, что больше никогда их не увидит. Он выпил бокал плохого хереса  и
закусил арахисом. Мелиса стояла среди  лимонных  деревьев,  обрывая  сухие
листья. Казалось, она вздыхала даже за  этим  занятием.  Теперь  она  была
бедной родственницей, невзрачной личностью,  которая  не  призвана  играть
большую роль в  жизни  и  философски  удовлетворяется  мелочами.  Закончив
приведение в порядок лимонных деревьев, она взяла со  стола  пепельницу  и
нарочитым жестом высыпала ее содержимое в камин. Когда прозвенел  колокол,
она подкатила кресло генерала к двери, предварительно  нежно  закутав  его
ноги пледом, а за  столом  едва  притронулась  к  еде  и  разговаривала  о
больнице для собак и кошек.
   До десяти они играли в бридж, затем Мелиса деликатно зевнула и сказала,
что очень устала. Мозес извинился; его охватило уныние при виде того,  как
она семенит впереди него по залу.  На  лестнице  он  обнял  ее  за  талию,
которую ему пришлось ощупью отыскать в складках серого платья, и поцеловал
в щеку. Она не попыталась высвободиться из  его  объятий.  Наверху,  в  их
комнате, он закрыл дверь, отгородившись от всего остального дома,  и  стал
ждать, что она будет делать дальше. Она подошла к  стулу,  взяла  печатное
объявление местной фабрики химической чистки и принялась читать его. Мозес
осторожно забрал бумажку и поцеловал Мелису.
   - Все в порядке, - сказала она.
   Он стал раздеваться, думая с ликованием, что через минуту она  будет  в
его объятиях, но вопреки его ожиданиям она  подошла  к  туалетному  столу,
вывалила из позолоченной коробочки  множество  шпилек,  отделила  пальцами
прядь волос, свернула ее кольцом  и,  плотно  прижав  к  голове,  заколола
шпилькой. Мозес надеялся, что она смастерит только  несколько  локонов,  и
посмотрел  на  часы,  готовясь  прождать  десять-пятнадцать   минут.   Ему
нравилось, когда волосы у Мелисы лежали свободно, и он с каким-то  мрачным
предчувствием наблюдал за  тем,  как  она  брала  одну  прядь  за  другой,
сворачивала  ее  кольцом  и  прикалывала  шпильками  к  голове.   Впрочем,
осуществлению его надежд задержка от этого не грозила, и желание в нем  не
ослабевало; пытаясь  развлечься,  он  взял  журнал  и  стал  просматривать
объявления, но в преддверии того царства любви, которое так  скоро  должно
было открыться перед ним, иллюстрации казались ему  бессмысленными.  Когда
все волосы над лбом Мелисы были прочно приколоты к голове,  она  принялась
укладывать их с боков, и Мозес понял, что ему придется изрядно  подождать.
Он сел, спустил ноги на пол и закурил сигарету. Ощущение  полноты  и  силы
достигло апогея, и ему  не  помогли  бы  ни  холодные  ванны,  ни  длинные
прогулки под дождем, ни  юмористические  карикатуры,  ни  стаканы  молока.
Мелиса стала закалывать  волосы  на  затылке,  и  вдруг  ощущение  полноты
незаметно перешло в ощущение боли, распространившееся от бедер  куда-то  в
глубь живота. Он вынул изо рта сигарету, натянул пижамные брюки и вышел на
балкон. Он услышал, как Мелиса закрыла  дверь  ванной  комнаты.  Затем  со
вздохом подлинного горя он услышал шум напускаемой в ванну воды.
   Купание Мелисы никогда не  продолжалось  меньше  трех  четвертей  часа.
Часто Мозес весело дожидался ее, но сегодня его ощущения были  мучительны.
Он оставался на балконе, выискивая и называя по именам те звезды,  которые
знал, и курил. Через три четверти часа, услышав, как она вытащила пробку в
ванне, он вернулся в  комнату  и  растянулся  на  кровати,  чувствуя,  что
страстное желание в нем достигло новых вершин чистоты и счастья. Из ванной
комнаты он слышал звон бутылочек по стеклу, стук открываемых и закрываемых
ящиков. Потом Мелиса отворила дверь ванной и вышла - не голая, а в длинной
тяжелой ночной рубашке, деловито ковыряя в зубах зубочисткой.
   - О Мелиса, - сказал он.
   - Мне кажется, ты не любишь меня,  -  сказала  она.  Это  был  скучный,
бесстрастный голос старой девы, и он напомнил  Мозесу  о  чем-то  скучном:
дыме и пыли.
   - Иногда я думаю, что ты вовсе не любишь меня, - продолжала она,  -  и,
уж конечно,  ты  придаешь  слишком  большое  значение  сексу,  о,  слишком
большое. Беда в том, что тебе не о чем думать. Я хочу сказать, что  ты,  в
сущности, не интересуешься делами. Большинство мужчин  очень  интересуются
своими делами. Джей Пи обычно бывал такой  усталый,  когда  возвращался  с
работы, что с трудом съедал свой обед. Большинство мужчин слишком  устают,
чтобы каждое утро, каждый день и каждый вечер думать о любви. Они  устают,
и волнуются, и ведут нормальный образ жизни. Ты не любишь своей работы,  а
потому все время  думаешь  о  сексе.  По-моему,  это  не  потому,  что  ты
действительно развращен. А просто потому, что ты ничем не занят.
   Мозесу слышался скрип мела. В его спальню проник дух классной  комнаты,
и его розы, казалось, завяли. В зеркале он видел прелестное  лицо  Мелисы,
непроницаемое и своенравное, созданное для того, чтобы выражать страсть  и
нежность, и, думая о ее неисчерпаемых возможностях, он недоумевал,  почему
она ими не пользуется. Некоторым объяснением могло служить то, что  с  ним
возникали трудности - взлеты и аварийные посадки чувственности, что иногда
он выпускал газы и