илы  были
небеспредельны, а ему приходилось бороться с сильным отливом. Увидев,  как
кто-то вышел на крыльцо яхт-клуба, он стал махать  руками  и  кричать,  но
никто не мог его ни услышать, ни увидеть; отдохнув с минуту на  спине,  он
поплыл к далекому берегу. Он испытал приятное чувство, ощутив  под  ногами
песок.  Старая  судейская  моторка  была  привязана  к   пристани;   Мозес
отшвартовал ее и направил в туман, пытаясь угадать,  в  каком  направлении
движется "Торн". Затем он заглушил мотор и принялся кричать:
   - Розали, Розали, Розали, Розали!..
   Немного спустя она ответила; он увидел очертания "Торна" и  сказал  ей,
какой конец надо бросить ему, и, взяв на руки, перенес ее с носа "Торна" в
моторку. Она смеялась, и после  всех  треволнений  ее  веселость  казалась
Мозесу огромным достоинством, которого он  прежде  в  ней  не  подозревал.
Затем они  подобрали  ялик  и  взяли  курс  на  берег;  когда  "Торн"  был
пришвартован, они вошли в старое здание клуба.  По  его  виду  можно  было
подумать, что оно построено старухами и мышами; на самом деле его сплавили
вниз по реке из Сент-Ботолфса. Мозес затопил в бильярдной камин, и они там
обсушились - и остались бы  подольше,  если  бы  не  вошел  старый  мистер
Старджис, чтобы поупражняться в ударах.
   В этот день Гонора кончила вязать коврик - поляну красных  роз,  и  это
обстоятельство  вместе  с  унылым  резким  ветром  с  моря   побудило   ее
отправиться наконец на Западную ферму, чтобы познакомиться с приезжей. Под
дождем она прошла напрямик полями от  Бот-стрит  до  Ривер-стрит  и  вошла
через боковую дверь, крича:
   - Эй, есть кто дома?!
   Никто не ответил. Дом был пуст. Гонора не отличалась  любопытством,  но
все же поднялась по лестнице в комнату для гостей посмотреть,  не  там  ли
девушка. Наспех застланная  постель,  разбросанная  по  стульям  одежда  и
полная пепельница настроили ее недружелюбно и подозрительно, и она открыла
дверь стенного шкафа. Она находилась в стенном шкафу, когда услышала,  как
Мозес и Розали поднимаются по лестнице и как Мозес  говорит:  "Какой  вред
может быть от того, что доставит нам обоим такое удовольствие?" Когда  они
входили в комнату. Гонора закрыла дверь шкафа.
   Что еще слышала  Гонора  -  а  слышала  она  предостаточно,  -  нас  не
касается. Наша хроника  не  клинический  отчет.  Мы  хотим  лишь  отметить
затруднительное положение, в котором очутилась старая дама - родившаяся  в
Полинезии,  окончившая  школу   мисс   Уилбар,   филантропка   и   "добрый
самаритянин", - всего лишь в поисках истины забравшаяся дождливым  днем  в
тесный стенной шкаф.



10

   Никто не видел, как ушла в тот день Гонора из дома Лиэндера, но если бы
кто-нибудь и видел, он не мог бы сказать, плакала она  или  нет,  так  как
струйки дождя текли по ее лицу, когда она шагала  через  луг  Уэйлендов  к
Бот-стрит.   Интенсивность   ее   переживаний,    возможно,    объяснялась
воспоминаниями о мистере де Састаго, чьи титулы и замки оказались  пшиком.
Она прожила добродетельную жизнь, и ее приверженность нравственной чистоте
была  непреклонна,  и  вознаграждением   ей   послужило   видение   жизни,
оказавшееся столь же эфемерным, как пламя спички на ветру. Она  ничего  не
понимала. Как и следовало  ожидать,  она  ничем  не  выдала  Мэгги  своего
замешательства. Она переоделась в сухое платье,  выпила  свой  портвейн  и
после ужина села читать Библию.
   В десять часов Гонора помолилась, погасила  свет  и  легла  в  постель.
Только она погасила свет, как почувствовала, что  возбуждена  и  не  может
заснуть. Она не могла заснуть из-за темноты. Она ее  боялась.  Она  храбро
смотрела в темноту, стараясь убедить себя, что там нет ничего,  что  могло
бы внушить  страх,  но  ей  казалось,  что  в  темноте  кто-то  шевелится,
нарастает какое-то движение, будто со всех сторон  приходят  и  собираются
толпой чьи-то фигуры или  какие-то  привидения.  Гонора  откашлялась.  Она
пыталась закрыть глаза, но это только усилило иллюзию,  что  темнота  была
населена. Она снова открыла глаза, решив смотреть прямо на  фантастические
образы, если уж этого нельзя избежать.
   Фигур, хотя она не могла  их  ясно  видеть,  было  немного.  Как  будто
двенадцать или четырнадцать  -  достаточно,  чтобы  окружить  ее  кровать.
Казалось, они  танцевали.  Их  движения  были  уродливы  и  бесстыдны,  и,
пристально всматриваясь в темноту, Гонора могла  различить  их  очертания.
Там были тыквообразные головы, скалившие клыки; там  были  чопорные  маски
котов и пиратов, какие продают ребятам накануне Дня всех святых; там  были
скелеты,  палачи  в  масках,  расширяющиеся  кверху   прически   знахарей,
фотографии которых она видела в журнале "Нейшнл джиогрефик"; там было все,
что когда-либо казалось ей странным и неестественным.
   - Я Гонора Уопшот! - сказала она вслух. - Я Уопшот. В  нашем  роду  все
смелые.
   Она встала  с  кровати,  включила  свет,  разожгла  огонь  в  камине  и
протянула руки к теплу. Свет и огонь как бы рассеяли нелепые образы.
   - Я Уопшот, - повторила она. - Я Гонора Уопшот.
   Она просидела у огня до полуночи, затем легла в постель и заснула.
   Рано утром она оделась и после завтрака быстро прошла по  своему  саду,
чтобы поспеть на автобус, идущий в Травертин. Дождь кончился, но день  был
пасмурный - последнее воспоминание о минувшей грозе. Пассажиров в автобусе
было мало. Через несколько минут после отъезда какая-то женщина встала  со
своего места в задней части автобуса и села рядом с Гонорой.
   - Я миссис Киссел, - сказала она. - Вы меня не  помните,  но  я  узнала
вас. Вы Гонора Уопшот. Мне очень неловко, но я  должна  сказать  вам  одну
вещь; я заметила, когда вы вошли в автобус...  -  миссис  Киссел  понизила
голос до шепота, - что у вас все платье  спереди  расстегнуто.  Мне  очень
неловко, но я считаю, что всегда лучше сказать человеку...
   - Спасибо, - сказала Гонора. Она запахнула пальто.
   - Я считаю, что всегда лучше  сказать  человеку,  -  продолжала  миссис
Киссел. - Я бываю всегда благодарна,  когда  люди  мне  говорят.  Мне  все
равно, кто  они  такие.  Это  напоминает  мне  об  одном  случае,  который
произошел со мной. Несколько лет назад мистер Киссел и я поехали во  время
его отпуска в Мэн. Мистер Киссел родом  из  Мэна.  Он  окончил  Боуденский
колледж. Мы поехали в спальном вагоне. Поезд прибыл на станцию рано утром,
и я пережила несколько ужасных минут, одеваясь у себя в купе. До  этого  я
никогда не ездила в спальном вагоне. И вот, когда мы сошли  с  поезда,  на
платформе было очень мало народу. Начальник  станции  стоял  там,  ожидая,
по-видимому, почту или что-нибудь в этом роде. И вот, он подошел прямо  ко
мне. Я никогда его не видела и не могла понять, что ему надо.  И  вот,  он
подошел прямо ко мне и сказал: "Мадам, - сказал он шепотом, - мадам, у вас
не зашнурован корсет". - Миссис Киссел закинула голову и рассмеялась,  как
молоденькая. - О, я никогда прежде его не  видела,  -  сказала  она,  -  и
никогда не увижу его снова, но он подошел прямо ко мне и сказал мне это, и
я не была в претензии. О, я ничуть не была в  претензии.  Я  поблагодарила
его, пошла в дамскую комнату и привела корсет в порядок, а затем мы  взяли
кэб и поехали в гостиницу. В те дни еще были кэбы.
   Гонора обернулась и внимательно посмотрела на миссис Киссел, охваченная
завистью: такой простодушной и доброжелательной  казалась  соседка  и  так
мало забот было у нее. К этому времени они доехали до Травертина, и, когда
автобус остановился, Гонора вышла и зашагала вверх по улице  к  мастерской
маляра-живописца.



11

   На следующий день рано утром Лиэндер шел по пропахшей рыбой тропинке  к
причалу, где стоял "Топаз". С десяток пассажиров ждали его,  чтобы  купить
билеты и сесть на пароход. Тут Лиэндер заметил на рулевой  рубке  какое-то
объявление. Он сразу же  подумал  о  Гоноре,  и  ему  захотелось  поскорее
узнать, что она замышляет. Объявление было написано  на  доске  и  стоило,
наверно, долларов пять. Оно гласило:

   "НЕ ВХОДИТЬ! ЭТА ЯХТА ПРОДАЕТСЯ.
   ЗА СПРАВКАМИ ОБРАЩАТЬСЯ К ГОНОРЕ УОПШОТ, 27, БОТ-СТРИТ".

   На мгновение сердце у Лиэндера оборвалось: казалось, он упал  духом.  А
потом обозлился. Объявление было привешено  к  рубке,  а  не  прибито,  он
схватил его и собрался бросить в реку, но сообразил, что доска  хорошая  и
может на что-нибудь пригодиться.
   - Сегодня рейса не будет, - сказал он пассажирам.
   Затем он сунул доску под мышку и мимо  группы  ожидающих  направился  к
площади.  Большинство  поселковых   торговцев,   разумеется,   знали   про
объявление, и многие из них наблюдали за Лиэндером. Он никого не видел и с
большим трудом удерживался, чтобы не заговорить вслух с самим  собой.  Как
мы знаем, ему шел седьмой десяток; сутуловатый, со слегка переваливающейся
походкой, но еще очень красивый старик, с густой шевелюрой и  мальчишеским
выражением лица. Доска была тяжелая, и рука у него затекла,  так  что  ему
несколько раз пришлось перекладывать доску с одного бока на другой, прежде
чем он добрался  до  Бот-стрит.  К  тому  времени  он  совсем  взвинтился.
Здравого смысла в нем почти не осталось. Краем доски он  стал  колотить  в
дверь Гоноры.
   Гонора шила. Ей понадобилось некоторое время,  чтобы  дойти  до  двери.
Прежде всего она достала свою  палку  и  обошла  кругом  гостиную,  убирая
отовсюду карточки Мозеса и Каверли. Она побросала их на пол за диван.  Она
сделала это потому, что, хотя ей нравилось  видеть  вокруг  себя  карточки
мальчиков, она все же не хотела, чтобы кто-нибудь  из  Уопшотов  обнаружил
столь явное проявление ее привязанности. Затем она оправила платье и пошла
к двери. Лиэндер колотил не переставая.
   - Если ты отобьешь краску с моей  двери,  -  крикнула  она  ему,  -  ты
уплатишь за это!
   Как только она открыла дверь, Лиэндер ворвался в холл и прорычал:
   - Что, черт возьми, это означает?!
   - Не чертыхайся, - сказала она. Она зажала уши  руками.  -  Я  не  хочу
слышать, как ты чертыхаешься.
   - Чего ты от меня хочешь, Гонора?
   - Я не слышу ни одного твоего слова, - сказала она. - Я не хочу слушать
твою ругань.
   - Я не ругаюсь! - прокричал он. - Я перестал ругаться.
   - Судно мое, - сказала Гонора, отнимая руки от ушей. - Я могу делать  с
ним все, что захочу.
   - Ты не можешь продать его.
   - Могу и продать, - сказала Гонора. - Сыновья д'Агостино  хотят  купить
его для рыбной ловли.
   - Я хочу сказать, что "Топаз" находится в моем распоряжении, Гонора!  -
Голос его звучал отнюдь не просительно, он все еще кричал. - Ты отдала его
мне. Я привык к нему. Это мое судно.
   - Я дала его тебе только на время.
   - Это черт знает что, Гонора: члены одной  семьи  не  могут  исподтишка
делать друг другу гадости.
   - Я не хочу слушать твою  ругань,  -  сказала  Гонора.  Ее  руки  снова
взлетели вверх.
   - Чего ты хочешь?
   - Я хочу, чтобы ты перестал ругаться.
   - Почему ты это сделала? Почему ты сделала это за моей  спиной?  Почему
не сказала мне, что ты затеяла?
   - "Топаз" принадлежит мне. Я могу делать с ним все, что захочу.
   - Мы всегда всем делились, Гонора. Этот ковер принадлежит мне. Это  мой
ковер. - Он говорил о дорожке в холле.
   - Твоя дорогая мать подарила этот ковер мне, - сказала Гонора.
   - Она дала его тебе на время.
   - Она хотела, чтобы он был моим.
   - Это мой ковер.
   - Ничего подобного.
   - Я отплачу тебе той же монетой. - Лиэндер положил доску с  объявлением
на пол и ухватился за конец дорожки.
   - Оставь этот ковер, Лиэндер Уопшот! - вскричала Гонора.
   - Это мой ковер.
   - Сию же минуту оставь этот ковер. Ты слышишь?
   - Он мой. Это мой ковер.
   Лиэндер потащил к двери дорожку, которая была до того грязной,  что  он
расчихался от многолетней пыли. Тут  Гонора  схватилась  за  другой  конец
ковра и позвала Мэгги. Мэгги вышла из кухни и уцепилась за тот  же  конец,
что и Гонора, - все трое чихали, и все принялись тащить.  Это  была  очень
некрасивая сцена, но если  мы  признаем  незаурядность  Сент-Ботолфса,  то
должны признать и тот факт, что это был  край  выстроенных  назло  соседям
заборов и смертельных ссор и что близнецы  Пинчоты  всю  жизнь  прожили  в
доме, который был разделен проведенной  мелом  чертой.  Лиэндер,  конечно,
потерпел поражение. Разве может мужчина победить в такой схватке?  Оставив
ковер во владении Гоноры и Мэгги, он вылетел из дома такой взбудораженный,
что не знал, куда идти, и, направившись по Бот-стрит к тогу, вышел в поле,
сел на душистую траву и принялся  жевать  сочные  кончики  стеблей,  чтобы
прошла горечь во рту.
   На протяжении жизни Лиэндера число пристанищ для мужчин  в  его  родном
поселке  сократилось  до  одного.  Конная  гвардия  была   расформирована,
Атлантический клуб  закрылся,  и  даже  яхт-клуб  уплыл  вниз  по  реке  в
Травертин. Только и осталось что помещение  пожарной  дружины  "Ниагарский
брандспойт", так что Лиэндер вернулся в поселок и,  пройдя  мимо  пожарной
машины, поднялся по лестнице в зал  собраний.  В  воздухе  стоял  чудесный
запах бифштексов, сохранившийся со вчерашнего ужина, но в зале  никого  не
было, кроме старого Перли Старджиса, а Перли спал. На стенах висело  много
фотографий Уопшотов: Лиэндер в молодости,  Лиэндер  и  Гамлет,  Бенджамин,
Эбенезер, Лоренцо и Тедиас. При виде своих фотографий в молодости  Лиэндер
почувствовал  себя  несчастным  и,  подойдя  к  окну,  уселся  в  один  из
шезлонгов.
   Его гнев, вызванный поведением Гоноры, сменился глубокой тревогой.  Она
что-то замышляла, и ему хотелось знать, что именно. Он  перебирал  в  уме,
что она может сделать, и вдруг осознал, что она может сделать все, что  ей
только заблагорассудится. "Топаз" и ферма принадлежали ей. Она платила  за
обучение в школе и проценты  по  закладной.  Она  оплачивала  даже  уголь,
наполнявший их подвал. Все это  она  предложила  самым  любезным  образом,
какой только можно вообразить. "У меня есть необходимые для этого  деньги,
Лиэндер, - сказала она. -  Почему  бы  мне  не  помочь  моим  единственным
родственникам?" Это была его вина - ее не за что упрекать,  -  это  он  не
предвидел последствий такой  щедрости.  Лиэндер  знал,  что  Гонора  любит
вмешиваться не в свое дело, но пренебрег этим обстоятельством, убежденный,
что жизнь уготовила ему свои дары - карпов в  протоке,  форелей  в  горных
ручьях, куропаток во фруктовом саду и деньги в кошельке  Гоноры,  -  иначе
говоря, преисполненный сознания, что мир обязан веселить его и  доставлять
ему наслаждения. Затем в его сознания пронеслись образы жены и сыновей,  в
рубище стоящих среди снежной бури, что было, в конце  концов,  не  так  уж
невероятно, ибо разве Гонора не могла при желании пустить их всех по миру?
Воспоминание о семье пробудило в нем пылкие чувства. Он защитит и  приютит
ее. Он защитит ее дубинками,  камнями,  голыми  кулаками.  Однако  это  не
изменит факта, что Гонора была владелицей всего. Все принадлежало ей. Даже
лошадь-качалка на чердаке. Он должен был жить иначе.
   Но из окна Лиэндер  видел  синее  небо  над  деревьями  на  площади,  и
окружающий мир мгновенно очаровал его. Разве в таком раю  может  произойти
что-нибудь плохое?
   - Проснитесь, Перли, проснитесь, и мы сыграем  с  вами  в  триктрак!  -
крикнул он.
   Перли проснулся, и они до полудня играли в триктрак  на  спички.  Потом
они позавтракали в булочной и  еще  поиграли  в  триктрак.  Днем  Лиэндеру
неожиданно пришло в голову, что ему недостает лишь денег. Бедный  Лиэндер!
Мы не можем наделить его мудростью и изобретательностью,  которыми  он  не
обладал, и приписать ему министерскую широту ума. Вот что он сделал.
   Он пересек площадь и поднялся  по  лестнице  Картрайтовского  блока.  В
конторе телефонной компании он поздоровался с миссис Марстон,  симпатичной
седой  вдовой,  окруженной  бесчисленными  комнатными  цветами,   которые,
казалось, пышно росли и расцветали в благодатном климате ее мягкого нрава.
Лиэндер поговорил с ней о дожде, а затем прошел  по  коридору  к  кабинету
врача, где с дверной ручки, как  детский  нагрудник,  свисало  объявление:
"ВХОДИТЕ".  В  приемной  была  маленькая  девочка  с  перевязанной  рукой,
прижавшаяся головой к груди матери, и  старый  Билли  Томпкинс,  державший
пустую склянку из-под пилюль. Мебель как будто перенесли туда  с  какой-то
веранды, и плетеный стул, на который  сел  Лиэндер,  запищал  так  громко,
словно он уселся на мышиное гнездо. На обоях были изображены  сцены  охоты
на лис - своры гончих, изгороди и  всадники,  -  и  в  этих  повторяющихся
рисунках Лиэндер видел символ  жизнеспособности  поселка,  склонности  его
жителей выбирать для себя необычайные и самые  различные  жизненные  пути.
Дверь следующей комнаты открылась, и вышла молодая  темнокожая  беременная
женщина. Затем мать ввела  к  врачу  девочку  с  перевязанной  рукой.  Они
пробыли там недолго. Затем пошел Билли Томпкинс с пустой склянкой  из  под
пилюль. Он вышел, держа в руке рецепт, а Лиэндер вошел.
   - Чем могу быть вам полезен, капитан Уопшот? - спросил доктор.
   - Я играл в триктрак с Перли Старджисом в пожарке, - сказал Лиэндер,  -
и мне пришла в голову одна мысль. Не можете ли вы  дать  мне  какую-нибудь
работу?
   - О, боюсь, что это невозможно, - довольно любезно ответил доктор. -  У
меня нет даже медицинской сестры.
   - Я имел в виду не такую работу, - сказал Лиэндер. -  Кто-нибудь  может
нас услышать?
   - Не думаю, - ответил доктор.
   - Возьмите меня для опытов, - сказал Лиэндер.  -  Пожалуйста,  возьмите
меня. Я решил, что это как раз то, чего я хочу. Я подпишу все что  угодно.
Я никому не скажу. Оперируйте меня.  Делайте  со  мной  все,  что  хотите.
Только дайте мне немного денег.
   - Вы сами не знаете, о чем говорите, капитан Уопшот.
   - Возьмите меня, - настаивал Лиэндер. - Я очень  интересный  экземпляр.
Чистокровный янки. Подумайте, какая кровь течет в  моих  жилах.  Сенаторы.
Ученые. Капитаны дальнего плавания. Герои.  Школьные  учителя.  Вы  можете
написать медицинское исследование. Составите себе имя, будете знамениты. Я
расскажу вам историю нашей семьи. Я сообщу вам всю нашу  родословную.  Мне
все равно, что вы сделаете со мной. Только дайте мне немного денег.
   - Уйдите, пожалуйста, отсюда, капитан Уопшот.
   - Это принесет некоторую пользу человечеству,  не  так  ли?  -  спросил
Лиэндер.  -  Это  принесет  пользу  человечеству.  Обещаю  вам  никому  не
говорить. Я поклянусь на Библии. У вас будет лаборатория, о которой  никто
не узнает. Я никому не скажу. Я буду приходить туда, когда вы назначите. Я
буду приходить туда по ночам, если вы захотите. Я скажу миссис Уопшот, что
уезжаю путешествовать.
   - Уйдите, пожалуйста, отсюда, капитан Уопшот.
   Лиэндер взял шляпу и ушел.  На  площади  женщина  с  того  берега  реки
кричала что-то по-итальянски своему сыну.
   - Говорите по-английски, - сказал ей Лиэндер. - Говорите  по-английски.
Вы в Соединенных Штатах.
   В старом "бьюике" он поехал домой на ферму.
   Он устал - и обрадовался, когда увидел огни своей фермы.  Ему  хотелось
есть и пить, и аппетит его как бы распространялся на ландшафт  и  на  дом.
Лулу что-то сожгла. В холле пахло горелым. Сара была в маленькой гостиной.
   - Ты видел объявление? - спросила она.
   - Да, - сказал Лиэндер. - Она приходила сюда сегодня?
   - Да. Она была здесь днем.
   - Она повесила его на рулевую рубку, - сказал Лиэндер. - Я  думаю,  она
повесила его сама.
   - О чем ты говоришь?
   - Об объявлении.
   - Да ведь оно на столбе ворот.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Объявление на столбе ворот. Она прибила его туда сегодня днем.
   - Она хочет продать ферму?
   - О нет.
   - О чем оно, о чем же оно? О чем оно, черт побери?
   - Лиэндер, прошу тебя...
   - Я не могу ни с кем разговаривать.
   - Ты не должен так разговаривать.
   - Ну о чем же оно? Скажи мне, Сара, о чем оно?
   -  Она  считает,  что  мы  должны   сда