о он был закрыт. На витрине висело объявление: "Магазин закрыт,
чтобы служащие могли побыть со своими  семьями".  Время  от  времени  весь
Талифер охватывала бессмысленная паника. Кое-кто из мужчин и женщин впадал
в пессимизм и укрывался в убежищах, чтобы помолиться  и  напиться  вдрызг;
впрочем, на Каверли это производило не большее  впечатление,  чем  выходки
адвентистов в дни его детства, когда они иногда закутывались  в  простыни,
взбирались на Пасторский холм и ждали воскресения  из  мертвых  и  второго
пришествия. Мысль о всеобщей катастрофе то и  дело  тревожила  воображение
людей во всем мире. Братья поехали дальше к торговому центру и  нашли  там
открытый винный магазин. Мозес сказал, что ему нужны  наличные  деньги,  и
владелец магазина выдал ему сто долларов взамен чека, на  котором  Каверли
сделал передаточную надпись. Когда они  вернулись  домой,  Мозес  наполнил
свою трость и приступил к серьезной выпивке. В четыре часа  Каверли  отвез
брата в гражданский аэропорт и попрощался с  ним  у  главного  входа;  для
обоих в этом прощании как бы смешались горячая любовь и соперничество.
   Через три дня из винного магазина позвонили по телефону и сообщили, что
чек Мозеса банк не оплачивает. Каверли  заехал  туда  и  дал  взамен  свой
собственный чек.  В  четверг  позвонили  из  мотеля,  расположенного  близ
аэропорта.
   - Я видел вашу фамилию в телефонной книге, - сказал незнакомый голос, -
и фамилия у вас такая странная, что я подумал, не родственники  ли  вы.  У
нас живет человек по имени Мозес Уопшот. Он здесь с  субботы  и,  судя  по
количеству пустых бутылок, выпивал, по-моему, около двух кварт в день.  Он
никому не мешал, но если он не выливал спиртные напитки в раковину, то его
ждут неприятности. Я и подумал, что, если он ваш родственник, вам  следует
это знать.
   Каверли сказал, что сейчас же выезжает, но когда он добрался до мотеля,
Мозеса там уже не было.



27

   Сомнительно,  чтобы  Эмиль  когда-нибудь   любил   Мелису,   чтобы   он
когда-нибудь питал настоящую любовь к кому-либо,  кроме  себя  и  призрака
своего отца. Иногда он думал о Мелисе и всякий раз приходил к  заключению,
что его не в чем упрекать, что, какие бы страдания она ни перенесла, он за
них не отвечает. После  того  как  его  уволили  из  магазина  Нэроби,  он
некоторое время слонялся без дела, но вскоре поступил на  работу  в  новый
универсам, открывшийся на холме, в здании  со  шпилем.  Формально  он  был
принят на должность помощника кладовщика, но, нанимая его,  мистер  Фрили,
управляющий магазином, объяснил ему, что у него будут другие  обязанности.
Магазин открылся два месяца тому назад, но дела шли плохо,  покупательницы
из  поселка  были,  как  избалованные   дети,   капризны,   а   иногда   и
раздражительны; ведь в их жизни не было таких стимулов, как  стремление  к
какой-либо цели и нужда. В день открытия магазина они  на  глазах  мистера
Фрили штурмовали двери и уносили букетик живых орхидей,  который  вручался
каждому покупателю; однако, когда цветов не осталось, он увидел,  как  они
прямо с каким-то бессердечием вернулись к своим старым друзьям, в магазины
фирм "Грэнд Юнион" и "А. и П.". Они,  как  саранча,  расхватывали  у  него
некоторые товары, которые он продавал  себе  в  убыток,  а  за  остальными
продуктами шли в другое место. Но ведь его магазин так великолепен,  думал
он. Широкая стеклянная дверь открывалась по сигналу фотоэлемента, и  взору
покупателя представал целый музей продовольственных товаров - стеллажи  за
стеллажами консервов, груды мороженой домашней птицы, а  дальше  в  рыбном
отделе маленький маяк над резервуаром с морской водой, в  котором  плавали
омары. Звучала негромкая музыка, помещение было залито мягким светом.  Для
детей в магазине были всякие развлечения, а для  лакомок  -  сладости,  но
никто - почти никто - в эту дверь не входил.
   Универсам  в  Проксмайр-Мэноре  был  одним  из  целой  сети   магазинов
подобного рода, и статистики из главного управления, разумеется, учитывали
капризы избалованных покупательниц. Женщины не склонны к верности, и можно
было ожидать, что раньше или позже они начнут заглядывать в музей  мистера
Фрили. Надо только выждать и поддерживать магазин в  блестящем  состоянии.
Однако женщины медлили дольше, чем полагали статистики, и мистер  Фрили  в
конце концов получил разрешение прибегнуть к  рекламному  трюку.  В  канун
пасхи  в  траве  на   территории   поселка   надлежало   спрятать   тысячу
пластмассовых яиц. В них во всех были сертификаты, дающие право  бесплатно
получить в магазине дюжину свежих куриных яиц. Двадцать пластмассовых  яиц
содержали сертификаты  на  получение  флакона  дорогих  французских  духов
емкостью в две унции. В десяти были сертификаты  на  получение  подвесного
лодочного  мотора,  а  пять  штук  -  позолоченных  -  давали   право   на
трехнедельный отдых для двух лиц, с оплатой всех расходов в  первоклассных
отелях Мадрида, Парижа, Лондона, Венеции или Рима. Отклик был потрясающий,
и  магазин  наполнился  покупателями.  Они  рассудили,  что  яйца  спрячет
кто-нибудь из работников магазина, и  хотели  выяснить,  кому  именно  это
поручено. "Опыт нам показал, - прочел мистер Фрили в инструкции, -  что  в
любом населенном пункте среди домашних хозяек  оказывается  немало  таких,
которые ни перед чем не остановятся, только бы узнать, кто  будет  прятать
яйца и где именно.  В  некоторых  случаях  это  приводило  к  удивительным
проявлениям безнравственности". Нанимая Эмиля,  мистер  Фрили  как  раз  и
намеревался поручить ему спрятать яйца. Наведи он справки у Нэроби, он  ни
в коем случае не взял бы Эмиля, но лицо юноши показалось  ему  открытым  и
даже добродетельным. У себя в кабинете он  посвятил  Эмиля  в  подробности
дела и показал план, на котором размечено, где должны быть спрятаны  яйца.
Сделать это нужно было в ночь перед пасхой, между двумя  и  тремя  часами.
Эмиль сверх жалованья получит двадцать пять долларов, а  чтобы  обеспечить
сохранность тайны, мистер Фрили не будет с  ним  разговаривать  до  кануна
пасхи. Пока что Эмиль будет прикреплять ценники к консервным банкам.
   В канун пасхи магазин закрылся в шесть часов. Последняя лилия в  горшке
была продана, но некоторые хозяйки все еще не уходили, пытаясь выведать  у
подносчиков товаров тайну яиц. В четверть  седьмого  двери  магазина  были
заперты. В половине седьмого выключили свет,  и  мистер  Фрили  остался  в
кабинете  один  с  приготовленными  пластмассовыми  яйцами.  Он  вынул  из
несгораемого шкафа план и  стал  его  изучать.  Через  несколько  минут  в
кабинет поднялся Эмиль. Все остальные служащие ушли  домой.  Мистер  Фрили
показал Эмилю драгоценные яйца и вручил план. Сейчас они  сложат  яйца  на
заднем сиденье машины Эмиля, а в два часа ночи он будет ждать на  тротуаре
перед домом Эмиля, и оттуда они начнут выполнение своей задачи. Прежде чем
вынести  из  кабинета  мистера  Фрили  коробки  с  яйцами,  оба  тщательно
осмотрели пустые  бункера  и  порожние  картонные  ящики  в  задней  части
магазина,   чтобы   убедиться,   не   спряталась   ли   там   какая-нибудь
покупательница. Яйца заполнили багажник и заднее сиденье машины Эмиля, Они
начали свою работу в сумерках, а закончили, когда уже совсем стемнело. Они
пожали друг другу руки с приятным замиранием сердца,  как  заговорщики,  и
расстались. Домой Эмиль ехал осторожно, словно яйца за его спиной были  не
только ценными, но и хрупкими. Он чуть ли  не  осязал  заключенную  в  них
власть приносить счастье и волновать. За домом Эмиля был старый гараж,  он
поставил туда машину и запер дверь на висячий замок. Эмиль был возбужден и
побаивался, как  бы  не  произошло  что-нибудь  неладное.  Тайна  не  была
раскрыта, но и не была полностью сохранена. Он знал, что по  меньшей  мере
десяток служащих магазина путем исключения пришли к подозрению, что  он  и
есть тот самый человек, которому доверены драгоценные яйца, и ему пришлось
выдержать их расспросы.
   Миссис Кранмер, решив, что Мелиса только покушалась  на  невинность  ее
сына, вернулась к прежней мирной жизни с Эмилем. Несмотря на свой  возраст
и  перенесенные  горести,  миссис  Кранмер  все  еще  была  способна,  как
школьница, вступать в горячую дружбу. Она  легко  обижалась,  если  соседи
относились к ней с пренебрежением, и легко приходила в восторг, если к ней
проявляли  внимание.  Недавно  у  нее  появилась  новая   приятельница   в
Ремзен-Парке - приятное разнообразие в жизни, которое ей ничего не стоило,
- и миссис Кранмер подолгу разговаривала с ней по  телефону.  Когда  Эмиль
пришел домой, она разговаривала по телефону. В ожидании, пока мать  кончит
беседу, он прочел газету. Специалисты по  рекламе,  работавшие  у  мистера
Фрили, поместили в газете объявление на всю  последнюю  полосу,  да  какое
объявление! Там были виды пяти европейских городов и заверение в том,  что
стоит вам утром хорошенько пошарить в траве у себя  перед  домом  -  и  вы
можете собираться в дорогу.
   Миссис Кранмер с сыном поужинали в  кухне.  Вымыв  посуду,  мать  снова
уселась у телефона. Теперь она  говорила  о  яйцах,  и  Эмиль  понял,  что
сегодня вечером в поселке будет  много  разговоров  на  эту  тему.  Миссис
Кранмер в голову не приходило, что выбор мог пасть на ее сына,  и  он  был
этим доволен. После ужина он смотрел телевизор. Около девяти  он  услышал,
как залаяла собака. Прошел через прихожую в  свою  комнату  и  выглянул  в
окно, но у гаража никого не было. В половине одиннадцатого он лег спать.
   Мистер Фрили в этот вечер был очень счастлив. Магазин начал процветать,
и у него было ощущение,  что  поездки  в  Мадрид,  Париж,  Лондон,  Рим  и
Венецию, которые скоро будут спрятаны в росистой  траве,  суть  проявления
его собственной щедрости, его собственной безграничной доброты.  Поцеловав
в кухне жену, он подумал, что для него она  осталась  такой  же  желанной,
какой была много лет тому назад, когда он женился на ней, ну  а  если  это
было и не совсем  так,  она  по  крайней  мера  держалась  на  уровне  тех
изменений, какие время и возраст произвели в нем. Он пылко  и  восторженно
желал ее и поглядывал на часы, проверяя, сколько времени  ему  еще  ждать,
прежде  чем  они  останутся  вдвоем.  В  духовке  стояло  жаркое,  и  жена
освобождалась от его объятий, чтобы полить маслом поджаривающееся мясо,  а
затем - чтобы накрыть на стол, вынести детскую ванночку и собрать игрушки;
и, глядя на нее, пока она занималась всеми этими необходимыми  делами,  он
видел, как ее лицо бледнело от усталости, и сознавал, что к тому  времени,
когда она вымоет посуду, отгладит  пижамы,  споет  колыбельные  песенки  и
выслушает молитвы ребят, у нее, наверно, не останется сил, чтобы  ответить
на его страстные ласки. При мысли об этом различии в половой потенции  ему
стало как-то не по себе, и после ужина он пошел прогуляться.
   Небо было темное и низкое, но, если бы даже потел дождь, подумал мистер
Фрили, это было бы для предстоящего ему  дела  лучше,  чем  если  бы  ярко
светила луна. Очутившись в Партении, он виновато подумал о том,  как  мало
яиц будет там спрятано. Из-за магазинов самообслуживания и других  перемен
здешние  лавки  почти  совсем  опустели.  На  стенах  пестрели  скабрезные
надписи, а в одной из витрин под  объявлением  "сдается"  были  выставлены
похоронные венки из сухого мха и искусственного самшита.  Один  из  венков
имел форму сердца, какое рисуют в посланиях  под  Валентинов  день;  через
верхнюю часть сердца проходила надпись "Мать и Отец". Это была Уотер-стрит
- вотчина местного хулиганья. Мистер Фрили заметил впереди в подъезде трех
хулиганов, их лица показались ему знакомыми.
   Неделей раньше мистер Фрили ходил на пасхальный вечер в  среднюю  школу
послушать, как поет его дочь. Он пришел поздно  и  стоял  в  задних  рядах
зрителей,  около  двери,  ожидая,  подобно  всем   другим   родственникам,
выступления своего ребенка. Он никогда не считал, что  его  дочь  наделена
какими-то особыми талантами, но ей  поручили  петь  соло.  Жалко,  что  он
запоздал и не нашел свободного места. Около  него  стояла  группа  местных
хулиганов; они шаркали ногами и перешептывались, что мешало ему  с  полным
вниманием  слушать  пение  ребят.  Этих  типов,  по-видимому,  концерт  не
интересовал. Они все  время  то  входили,  то  выходили,  и  мистер  Фрили
подумал, как мало у них интересов. Они не участвовали в спортивных  играх,
не учились, не катались на коньках на замерзшем пруду  и  не  танцевали  в
гимнастическом зале; однако они всегда зловеще крутились возле  тех  мест,
где собиралась молодежь, торчали в подъездах или, как  в  этот  вечер,  на
пороге, то выходя на свет, то исчезая в темноте.
   Но вот пианист заиграл аккомпанемент к соло его дочери,  и  он  увидел,
как девочка робко вышла из рядов хора и стала впереди. В ту же минуту один
из хулиганов покинул свое место в полутьме у дверей и подошел  к  девушке,
стоявшей перед мистером Фрили.  Они  заслонили  ему  дочь.  Он  подвинулся
влево, потом вправо, но хулиган с девушкой все  время  ему  мешали,  и  он
видел свою дочь лишь урывками. Но ни одно движение хулигана не  укрывалось
от его взора. Он видел, как тот обнял девушку за плечи.  Слышал,  как  тот
что-то шептал ей на ухо. Затем,  когда  послышалось  пение  "Я  знаю:  мой
Спаситель жив", он увидел, как хулиган сунул руку в вырез платья  девушки.
Мистер Фрили грубо схватил парня и девушку за плечи и оттолкнул их друг от
друга; при этом он так громко закричал, что  его  дочь  бросила  со  сцены
взгляд туда, где начался шум. Он крикнул:
   - Прекратите или убирайтесь! Здесь не место заниматься такими делами.
   Он дрожал от гнева и, чтобы удержаться и не ударить парня в лицо, вышел
из зала на ступеньки школьного подъезда.
   С трудом ему удалось закурить сигарету. Он до того  разволновался,  что
подумал, уж не от страха ли за свою дочь он так вышел из себя. Впрочем, он
был уверен, что его - отца и гражданина - привела в  ярость  омерзительная
сцена, которая только что разыгралась на его глазах и так  не  вязалась  с
пением пасхального гимна в доме, призванном - во всяком случае, по идее  -
быть приютом невинности. Докурив, мистер Фрили вернулся  в  зал.  Хулиганы
расступились, пропуская его, и он подумал, что никогда прежде не ощущал на
себе такой эманации неприкрытой ненависти, какая исходила от них.
   Хулиганы в подъезде на Уотер-стрит  стояли  в  такой  же  выжидательной
позе, выказывая такую же любовь к полумраку, и его охватило  отвращение  к
ним, словно они были не просто  представителями  чуждого  ему  класса  или
жителями другого квартала, а примчались  с  какой-то  враждебной  планеты.
Подойдя ближе, он увидел, что они передают друг другу бутылку виски. Он не
стал упрекать их в беззаконии и порочности. Беззаконие и  порочность  были
тем, к чему они стремились. Поравнявшись  с  подъездом,  он  ощутил  запах
виска, а затем его ударили по затылку, и он мгновенно потерял сознание.
   Будильник разбудил Эмиля в половине  второго.  Пока  он  брился,  порыв
ветра хлопнул дверью комнаты и разбудил его  мать.  Внезапно  разбуженная,
она тяжело вздохнула и  голосом,  казалось  принадлежавшим  гораздо  более
старой женщине, сказала:
   - Эмиль, ты заболел?
   - Нет, мама, - ответил он. - Все в порядке.
   - Ты заболел? Тебя что-то беспокоит, дорогой? Эти  холодные  пирожки  с
крабами - может быть, тебе от них нехорошо?
   - Нет, мама, - сказал Эмиль. - Это все пустяки.
   - Ты заболел? - все еще не совсем проснувшись, спросила миссис Кранмер;
затем,  откашлявшись,  она  заговорила  отчетливей,  и  сознание  ее  тоже
заработало отчетливей. - Эмиль! - воскликнула она. - Это яйца.
   - Мне надо сейчас уйти, мама, - сказал Эмиль. -  Ничего  серьезного.  К
завтраку я вернусь.
   - О, это яйца, да?
   Эмиль слышал, как скрипнула кровать, когда мать села и спустила нога на
пол, но он успел прошмыгнуть мимо двери  ее  комнаты,  прежде  чем  миссис
Кранмер добралась до порога, и сбежал по лестнице.
   - К завтраку вернусь! - крикнул он. - И все тебе расскажу.
   Он нащупал в кармане сложенный лист бумаги с планом и вышел на крыльцо.
   На небе сияли звезды. Пора была слишком ранняя, и еще ничего не  цвело,
кроме   подснежников,   кое-где   взошедших   на   клумбах,   и    пестрых
симплокарпусов, единственных полевых цветов, уже появившихся в ложбине;  в
воздухе, однако, веяло нежным ароматом земли,  столь  же  прекрасным,  как
аромат роз, и Эмиль остановился, чтобы наполнить им свои легкие и  голову.
В свете уличных фонарей и звезд мир казался чудесным и -  при  всей  своей
убогости - даже молодым, словно у этого  поселка  все  было  еще  впереди.
Земля,  слегка  прикрытая  листьями,  мхом,  виноградным  луком  и  ранним
клевером, словно готовилась принять вверенные Эмилю сокровища.
   Когда  в  четверть   третьего   мистер   Фрили   не   появился,   Эмиль
забеспокоился. Было так тихо, что он издалека услышал бы шум машины, но он
ничего не слышал. Он хотел, чтобы ему  помогли  выполнить  возложенную  на
пего задачу, и не хотел приниматься за дело  в  одиночку,  но  в  двадцать
минут третьего решил, что пора приступать. Он отпер ворота гаража, которые
были перекошены и громко заскрипели по  гравию.  Эмиль  глянул  на  заднее
сиденье. Груз был в целости. Когда он задним ходом вывел старую машину  на
улицу, единственный свет во всем околотке горел  в  гостиной  его  матери.
Эмиль  был  слишком  возбужден,  чтобы  подумать,  каких  бед  она   может
натворить, а она сумела натворить больших бед. Она позволила  по  телефону
своей новой приятельнице в Ремзен-Парк.
   - Эмиль только что отправился прятать яйца, - сказала она. - Он  только
что выехал. Точно не знаю, но у меня такое впечатление, что он  собирается
прятать их поблизости от Кольца Делос.  Как  вы  думаете,  похоже  это  на
мистера Фрили - все отдать этим богатым снобам и позабыть о своих  друзьях
в Ремзен-Парке? Разве это на него похоже?
   Часа через два, думал Эмиль, переводя рычаг  на  первую  скорость,  его
миссия будет выполнена, осталось совсем немного, и  тут  он  понял,  какую
тяжелую ответственность на себя возложил. В доме на углу  горел  свет,  по
окошко было маленькое, узкое, плотно завешенное, и Эмиль решил,  что  это,
наверно, ванная. Пока он смотрел на окно, свет  погас.  С  верхнего  конца
Тернер-стрит, от площадки для гольфа, Эмилю был  виден  весь  поселок;  он
видел, что все окутано черной успокоительной тьмой, видел, как крепко спят
люди в  домах,  и  мысль  о  множестве  мужчин,  женщин,  детей  и  собак,
блуждавших по лабиринтам своих сновидений, вызвала у него улыбку. Он стоял
возле капота своего автомобиля, читая при свете фар инструкцию. Восемь яиц
на углу Делвуд-авеню и Алберта-стрит, три - на Алберта-стрит, десять  -  у
пересечения Кольца Делос и Честнат-лейн.
   Хазарды жили на углу Делвуд-авеню и  Алберта-стрит.  Миссис  Хазард  не
спала. Около двух часов она проснулась от страшного сна и теперь сидела  у
открытого окна и курила. Она думала о яйцах - тех,  что  давали  право  на
путешествие,  -  и  о  том,  будет  ли  хоть  одно  из  них  спрятано   на
Алберта-стрит. Ей хотелось посмотреть  Европу.  В  этом  ее  чувстве  было
больше зависти, чем подлинного желания. Ей не столько хотелось  посмотреть
мир, сколько посмотреть то, что видели другие. Когда она читала в  газете,
что Венеция постепенно погружается в море и что пизанская "падающая башня"
вот-вот рухнет, она испытывала не грусть по поводу исчезновения этих чудес
света, а острую горечь при мысли о том, что Венеция  исчезнет  под  водой,
прежде чем она, Лора Хазард, там побывает. Кроме того, она воображала, что
прямо создана для того, чтобы полностью оценить прелести путешествия.  Это
было как раз по ней. Когда друзья и родственники возвращались из Европы  с
фотографиями  и  сувенирами,  миссис  Хазард,   слушая   их   рассказы   о
путешествии, не могла от