строфа.  Мужчина  погиб,  а  молодую
женщину приютили в доме.
   - Бедняга, - сказала Гонора о мертвом, но больше ничего не прибавила.
   Мэгги слышит шаги почтальона по аллее, сквозь обитую медью щель в двери
падают письма и рассыпаются по полу. Мэгги поднимает почту -  писем  около
дюжины - и кладет на стол рядом с тарелкой Гоноры. Гонора едва удостаивает
взглядом свою почту. Возможно,  там  письма  от  ее  старых  друзей,  чеки
Эплтонского банка, счета, просьбы и приглашения. Никто об этом  ничего  не
узнает: Гонора взглядывает на стопку конвертов, хватает  ее  и  бросает  в
огонь. Мы, конечно, удивлены - почему она сжигает свою корреспонденцию, не
читая? - но, когда она возвращается от камина к своему стулу, ее лицо  как
бы светится настолько явным торжеством, что, пожалуй,  это  может  служить
достаточным объяснением.  Восхищаясь  тем,  что  с  легкостью  может  быть
понято, мы охотно готовы составить себе  образ  некой  ласковой  старушки,
доброй по отношению к  своей  служанке  и  вскрывающей  письма  серебряным
ножом, но насколько больше поэзии видит Гонора в  том,  чтобы  отбрасывать
притязания жизни в тот момент, когда они предъявляются. Проглотив завтрак,
она встает и, не поворачивая головы, кричит Мэгги:
   - Если кто-нибудь спросит меня, я в саду!
   Марк, ее садовник, уже за работой. Он приходит в семь.
   - Доброе утро, Марк, - весело здоровается Гонора, но  Марк  глухонемой.
До Марка у Гоноры перебывали все здешние садовники. Последний перед Марком
был итальянец, который плохо  себя  вел.  Он  бросил  на  землю  грабли  и
крикнул: "Она нехорошо работать у вас, мисса Гонора!  Она  нехорошо.  Сади
это, вырывай то, каждые пять минута передумывать, она нехорошо".  С  этими
словами он ушел из сада, оставив Гонору в слезах. Мэгги выбежала из  кухни
и обняла старую хозяйку,  утешая:  "Не  обращайте  на  него  внимания,  не
обращайте  на  него  внимания,  мисс   Уопшот.   Все   знают,   какая   вы
замечательная. Все знают, какая вы замечательная  женщина".  Марк,  будучи
глухим, защищен от ее вмешательства, и когда она  говорит  ему,  чтобы  он
пересадил все розовые кусты, толку от этого не больше,  чем  если  бы  она
обращалась к стенке.
   Гоноре трудно опускаться на колени, но  она  опускается  и  работает  в
своем саду часов до десяти. Потом она входит в дом, не торопясь моет руки,
надевает  шляпу,  перчатки,  берет  сумку  и  направляется  через  сад   к
перекрестку, где садится в  автобус,  идущий  в  Травертин.  Был  ли  этот
поистине тайный отъезд заранее обдуман или нет, никто  так  никогда  и  не
узнает. Если Гонора приглашает людей к  чаю  и  ее  нет  дома,  когда  те,
нарядившись  в  лучшее  платье,  приходят,  это  не  означает,   что   она
сознательно хотела сделать так, чтобы они почувствовали себя  неловко,  но
такой поступок был вполне в ее духе. Во  всяком  случае,  через  несколько
минут после того, как она выходит из  сада,  инспектор  Эплтонского  банка
звонит у ее парадных дверей. За все годы, в течение которых Гонора жила на
доход  с  капитала  Лоренцо,  она  не  подписала  ни   одного   документа,
одобряющего действия банка. И вот инспектору было  сказано,  чтобы  он  не
возвращался из Сент-Ботолфса, пока не получит ее подписи. Некоторое  время
он звонит у дверей. Наконец Мэгги распахивает окно  и  сообщает  ему,  что
мисс Уопшот в саду. Говорить с Марком,  разумеется,  бесполезно,  и  когда
инспектор снова звонит у дверей, Мэгги кричит ему:
   - Если в саду ее нет, то где она, я не знаю - может быть, на ферме, где
живут остальные Уопшоты. Это в той стороне, на дороге номер сорок. Большой
дом у реки.
   Инспектор отправляется на дорогу номер сорок как раз  в  то  мгновение,
когда Гонора садится в автобус, идущий в Травертин.
   В отличие от других пассажиров  Гонора  не  опускает  десяти  центов  в
кассу. По ее словам, она не желает затруднять себя. Каждое  рождество  она
посылает транспортной  компании  чек  на  двадцать  долларов.  Ей  писали,
звонили по телефону, направляли домой  представителей,  но  все  напрасно.
Автобус ветхий, и сиденья, так же  как  и  некоторые  из  окон,  скреплены
изоляционной лентой.  Дребезжание  и  стук  создают  странное  впечатление
хрупкости. Это одна  из  тех  линий,  которая  как  бы  предназначена  для
перевозки всех  униженных  и  оскорбленных  -  мягкосердечных,  запуганных
женщин, едущих за покупками, горбунов и пьяниц. Гонора смотрит в  окно  на
реку и дома - на живописный пейзаж, на фоне которого прошла почти  вся  ее
жизнь; здесь  ее  знали  как  Изумительную  Гонору,  Великолепную  Гонору,
Великую Гонору Уопшот.  Когда  автобус  останавливается  в  Травертине  на
перекрестке, она идет вверх по улице к рыбному магазину  мистера  Хайрама.
Сам мистер Хайрам находится в помещении за  магазином,  открывает  корзину
соленой рыбы. Гонора обходит прилавок и идет прямо  к  небольшому  баку  с
морской водой для омаров. Она кладет на  пол  сумку  и  палку,  засучивает
рукав, погружает руку в бак и  вытаскивает  здоровенного  четырехфунтового
омара как раз в ту минуту, когда мистер Хайрам появляется в магазине.
   - Бросьте его обратно, мисс Гонора! - кричит он. - Они не  уснули,  они
еще не уснули.
   - Пустяки, они мне ничего не сделают, - говорит Гонора. - Дайте  только
бумажный мешок.
   - Джордж Уолф только что принес их, - говорит мистер Хайрам, суетясь  в
поисках бумажного мешка. - Если один из этих четырехфунтовых ухватит  вас,
вы можете остаться без пальца.
   Он  подает  раскрытый  бумажный  мешок.  Гонора  опускает  туда  омара,
поворачивается и снова погружает руку в бак. Мистер  Хайрам  вздыхает,  но
Гонора  быстро  вытаскивает  еще  одного  омара  и  кладет  его  в  мешок.
Расплатившись с мистером Хайрамом, она выносит своих  омаров  на  улицу  и
идет к углу, где стоит автобус, поджидая пассажиров  в  Сент-Ботолфс.  Она
протягивает мешок с омарами водителю.
   - Держите, - говорит она. - Я через несколько минут вернусь.
   Гонора направляется к мануфактурному  магазину,  но,  когда  идет  мимо
магазина стандартных цен, ее привлекает запах сосисок. Она  усаживается  у
стойки.
   - Ваши сосиски так чудесно пахнут, - говорит она буфетчице, - что я  не
могу удержаться от соблазна съесть штучку. Знаете, моя  двоюродная  сестра
Джустина когда-то играла здесь на рояле. О, она бы умерла, если бы  звала,
что я это помню...
   Гонора съела две сосиски и блюдечко мороженого.
   - Это было чудесно, - говорит она девушке за  стойкой  и,  собрав  свои
пожитки, идет вниз  но  улице,  снова  к  остановке  автобуса,  как  вдруг
замечает над входом в кинотеатр "Нептун"  анонс:  "РОЗА  ЗАПАДА".  Что  за
беда, думает Гонора, если старая женщина посмотрит фильм; но, купив  билет
и входя в темный непроветренный зал, она  испытывает  все  муки  человека,
вынужденного совершить  нравственно  нечистоплотный  поступок.  У  нее  не
хватает мужества преодолеть свои недостатки.  Она  знает:  идти  в  темное
помещение, когда  мир  вокруг  залит  светом,  плохо.  Да,  плохо,  и  она
несчастная грешница. Она покупает коробочку жареной  кукурузы  и  занимает
боковое место в последнем  ряду  -  уклончивую  позицию,  которая  как  бы
смягчает тяжесть ее вины. Она жует жареную кукурузу и подозрительно следит
за развитием фильма.
   Тем временем Мэгги держит ее ленч с краю на плите, чтобы он не остыл, а
ее омары, борясь за свою жизнь в бумажном мешке, совершили  путешествие  в
Сент-Ботолфс и теперь возвращаются в Травертин. Мистер Бурстайн, инспектор
банка, побывал на Западной ферме. Сара была любезна и постаралась помочь.
   - Я сама не видела Гонору,  -  сказала  она,  -  но  мы  ее  ждем.  Она
интересуется какой-то мебелью, стоящей у нас в сарае. Может быть, она там.
   Мистер Бурстайн идет к сараю. Он городской парень, и величина  сарая  и
густые запахи пробуждают в нем тоску по дому. Большой желтый  паук  ползет
но полу сарая прямо  к  нему,  и  он  стороной  обходит  уродливую  тварь.
Лестница ведет  на  сеновал.  Две  ступеньки  сломаны,  а  третья  вот-вот
сломается. Когда Бурстайн взобрался на сеновал, там никого  не  оказалось,
хотя утверждать это наверняка было бы трудно, так  как  сеновал  освещался
одним окном, густо затканным паутиной и занесенным сенной трухой.
   Гонора смотрит фильм дважды.  Покидая  кинотеатр,  она  чувствует  себя
усталой и опечаленной, как всякая грешница. Выход  из  кинотеатра  тянется
наподобие туннеля под уклон до самого тротуара. Небольшой участок тротуара
здесь выложен каким-то скользким  камнем;  там  было  мокрое  пятнышко  от
растаявшего льда мороженщика или от молока из детской бутылочки.  А  может
быть, это даже чей-нибудь плевок. Гонора поскользнулась  и  грохнулась  на
камень. Сумка отлетает в одну сторону, палка в другую, а треугольная шляпа
сползает на нос, Девушка иди женщина - сущая ведьма -  видит  все  это  из
окошка кассы, и сердце у все замарает, так как в этой упавшей старухе  она
усматривает безжалостность времени. Она ощупью находит ключ  от  кассового
аппарата и запирает деньги.  Потом  открывает  дверь  своей  башенки,  или
святилища, и спешит туда, где лежит Гонора. Она опускается  перед  ней  на
колени.
   - Ах, мисс Уопшот, - говорит она. - Дорогая мисс Уопшот...
   Опираясь на руки, Гонора приподнимается и становится на  колени.  Затем
медленно поворачивает голову к новоявленной самаритянке.
   - Оставьте меня в покое, - говорит она. - Пожалуйста, оставьте  меня  в
покое.
   Голос не суровый и не повелительный. Это скорей тихий,  жалобный  голос
огорченного ребенка, мольба  о  том,  чтобы  не  унижали  ее  достоинства.
Подходит все больше и больше народу. Гонора  все  еще  стоит  на  коленях,
упираясь руками в тротуар.
   - Пожалуйста, оставьте меня в  покое,  -  говорит  она  собравшимся.  -
Пожалуйста, займитесь своими делами. Пожалуйста, уйдите и оставьте меня  в
покое. - Они понимают, что ее устами говорит страх обнаружить страдание, и
отходят на несколько  шагов.  -  Пожалуйста,  оставьте  меня  в  покое,  -
повторяет она, - пожалуйста, займитесь своими делами.
   Она  поправляет  шляпу  и,  опираясь  на  палку,  поднимается.   Кто-то
протягивает ей сумку. Платье у нее порвано и запачкано, но она идет  прямо
сквозь толпу туда, где ждет автобус на Сент-Ботолфс.  Водитель,  привезший
ее утром в Травертин, пошел домой ужинать, и его сменил молодой парень.
   - Что вы сделали с моими омарами? - спрашивает его Гонора.
   Водитель сообщает, что омары доставлены;  у  него  хватает  догадки  не
требовать с нее плату за проезд. Итак, они едут по  дороге  вдоль  реки  в
Сент-Ботолфсе; Гонора слезает на перекрестке и через заднюю калитку входит
в свой сад.
   Марк хорошо поработал. В сумерках - ибо сейчас  уже  почти  темно  -  у
дорожек и клумб аккуратный вид. Гонора осталась довольна сегодняшним днем,
и ей понравился фильм. Полузакрыв  глаза,  она  все  еще  видит  красочные
равнины и индейцев, скачущих вниз по склону холма.  В  этот  летний  вечер
окна ее кухни освещены и открыты, и, приближаясь к ним, она  видит  Мэгги,
которая сидит за кухонным столом со  своей  младшей  сестрой.  Она  слышит
голос Мэгги.
   - "Окунь! - говорит Мэгги. - Окунь! - говорит она, и стучит крышкой  от
блюда, и вся кипит от ярости. - С чего это тебе взбрело в  голову,  что  я
хочу к завтраку окуня?" Несколько недель  она  твердила,  что  ей  хочется
кусочек окуня, и я вчера на собственные  деньги  купила  двух  окуньков  у
мальчишки  Таунсенда  и  хорошенько  их  зажарила.  И  вот  как  она  меня
поблагодарила! "Окунь! - говорит она. - С чего тебе взбрело в голову,  что
я хочу на завтрак окуня?"
   Мэгги говорит без горечи, без  всякой  горечи.  Они  с  сестрой  громко
хохочут при воспоминании о Гоноре, которая в это время стоит в темноте под
освещенными окнами собственного дома.
   - Ну что ж, - продолжает Мэгги, - тут я слышу, что мистер Макграт  идет
по аллее и опускает почту в щель для писем, и я иду в холл за ее  письмами
и отдаю их ей. И знаешь, что она с ними сделала? - Мэгги от смеха качается
взад и вперед на своем стуле. - Она  берет  эти  письма  -  их  было  штук
двенадцать - и бросает в камин. О господи, да с ней веселее, чем  в  самом
лучшем цирке!
   Гонора проходит мимо окна по газону, но они не  слышат  ее  шагов:  они
слишком громко смеются. На полпути к входной двери Гонора  останавливается
и обеими руками тяжело опирается на  палку,  охваченная  таким  неописуемо
сильным волнением, что она сама себя спрашивает, не служит ли это  чувство
одиночества  и   растерянности   доказательством   непостижимости   жизни.
Мучительная боль пронзает  ее,  колени  слабеют;  она  так  горячо  жаждет
понимания, что обращает взор к небу и  произносит  что-то  вроде  молитвы.
Затем она собирается с силами, входит в парадную дверь и весело кричит  из
холла:
   - Это я, Мэгги!
   Наверху, у себя в спальне, она выпивает полный стакан  портвейна.  Пока
она переобувается, звонит телефон. Это  бедный  мистер  Бурстайн,  снявший
номер в гостинице "Вайадакт-хаус", которую отнюдь не  назовешь  подходящим
местом для порядочного человека.
   - Ну, если вы хотите меня видеть,  приходите,  и  вы  меня  увидите,  -
говорит Гонора. - Меня не так трудно найти.  Если  не  считать  поездок  в
Травертин, я почти семь лет никуда не выезжала из Сент-Ботолфса. Поезжайте
и скажите вашим начальникам в  банке,  что  если  им  хочется  кого-нибудь
прислать ко мне для разговора,  то  пусть  выберут  человека,  у  которого
хватит смекалки не только на то, чтобы отыскать старую женщину.
   Засим она вешает трубку и спускается  в  столовую,  чтобы  с  аппетитом
поужинать.



7

   Утренний свет и шаги Уопшотов в верхнем холле  разбудили  девушку.  Она
прежде всего почувствовала, что находится в  неизвестном  ей  месте,  хотя
немного было мест, где она не испытывала бы такого же ощущения. В  комнате
пахло  колбасой,  и  даже  утренний  свет  -  золотистый  со   всеми   его
голубоватыми тенями - казался ей настолько чужим, что причинял боль; и она
вспомнила, как в первую ночь в туристском лагере  проснулась  оттого,  что
намочила постель. Затем она вспомнила катастрофу - все, что было, - но  не
со всеми подробностями;  несчастье  смутно  рисовалось  ее  сознанию,  как
валун, слишком большой, чтобы его сдвинуть, и слишком крепкий,  чтобы  его
разбить и увидеть, из  чего  он  состоит.  Все  происшедшее  стояло  в  ее
сознании как темный камень.  Простыни  -  полотняные  и  влажные  -  вновь
пробудили в ней боль неизвестности, и ей хотелось понять,  почему  человек
чувствует  себя  таким  измученным  и  несчастным  в  том  мире,  где  ему
предначертано жить. Она встала с кровати и обнаружила,  что  все  ее  тело
затекло и болит. В стенном  шкафу  она  нашла  свое  платье  и  в  кармане
несколько сигарет. Вкус сигареты  немного  уменьшил  мучительное  ощущение
необычайности, и Розали отнесла раковину, заменявшую пепельницу,  к  своей
кровати и снова легла.  Ее  трясло,  она  дрожала  и  безуспешно  пыталась
заплакать.
   Теперь в доме, во всяком случае в той его части, где она  лежала,  было
тихо. Она услышала, как мужской голос крикнул кому-то: "До свидания!"  Она
увидела,  что  на  стене  рядом   с   картиной,   изображавшей   маленькую
девочку-голландку, висело несколько  пальмовых  ветвей,  сохранившихся  от
вербного воскресенья, и все же она надеялась, что это не  дом  священника.
Потом она услышала, что в нижнем холле  зазвонил  телефон  и  кто-то  стал
кричать:
   - Алло, Мейбл! Может быть, я сегодня не приду.  Нет,  она  мне  еще  не
заплатила. У нее нет денег. Они получают деньги только от  Гоноры.  У  нее
нет денег. Нет, я не могу больше занять под мою  страховку.  Говорю  тебе,
говорю тебе: я оставила их в дураках, уже  не  раз  оставляла.  Мне  самой
нужны туфли, чтобы по  пятьдесят  раз  в  день  бегать  вверх  и  вниз  по
лестнице. У них в доме появился новый человек. Ты  слышала  о  катастрофе?
Прошлой ночью здесь случилась катастрофа. Машину занесло, и мужчина погиб.
Ужасно. С ним была Девушка, и ее принесли сюда, она и сейчас тут. Я  потом
тебе расскажу. Я говорю - потом тебе расскажу. Она теперь тут,  и  у  меня
работы от этого прибавилось. Как Чарли? Что у  вас  сегодня  на  ужин?  Не
подавай ветчинного хлеба, его  вам  не  хватит.  Я  говорю  -  не  подавай
ветчинного хлеба. Открой коробку лосося и приготовь Чарли салат повкусней.
Ветчинного хлеба не хватит. Я ж тебе только что  сказала.  Открой  коробку
лосося и купи какие-нибудь булочки повкуснее. На сладкое спеки ему  пирог.
Они получили хорошие яблоки для пирогов. Сходи в лавку Титусов, купи яблок
для пирогов, они получили массу яблок для пирогов, я  видела  их  третьего
дня, в лавке Титусов получили яблоки для пирогов. У него  все  еще  запор?
Они получили яблоки для пирогов, и спеки ему яблочный пирог. Делай, как  я
говорю. О катастрофе расскажу,  когда  увидимся.  Сколько  пробудет  здесь
девушка, не знаю. Не знаю. Теперь мне надо стелить постели. До свидания.
   После этого в доме снова стало тихо, а  затем  Розали  услышала  чьи-то
шаги по лестнице и приятный звон тарелок на подносе. Она  вынула  изо  рта
сигарету.
   - Доброе утро, - сказала миссис Уопшот. - Доброе утро, Розали.  Я  буду
называть вас Розали. Мы здесь ведем себя без церемоний.
   - Доброе утро.
   - Прежде всего скажите-ка мне,  как  позвонить  вашим  родителям.  Они,
конечно, беспокоятся. Хотя что я говорю? С этим можно повременить.  Прежде
всего я хочу, чтобы вы  хорошенько  позавтракали.  Дайте  я  поправлю  вам
подушки.
   - О, я страшно боюсь, что не смогу проглотить  ни  кусочка,  -  сказала
девушка. - Это страшно мило с вашей стороны, но я просто не смогу.
   - Но ведь вы не должны съесть все, что на подносе,  -  ласково  сказала
миссис Уопшот. - Вы должны съесть только  что-нибудь.  Почему  бы  вам  не
попытаться съесть яйца? Это все, что вам, нужно съесть; но яйца съесть  вы
должны.
   Тут девушка заплакала. Она отвернулась, положив голову  на  подушку,  и
стала смотреть в угол комнаты, где увидела, должно  быть,  высокую  горную
цепь - таким отсутствующим и надрывающим сердце был ее взгляд. Слезы текли
по ее щекам.
   - О,  простите,  -  сказала  миссис  Уопшот,  -  пожалуйста,  простите.
Наверное, вы были помолвлены с ним. Наверно...
   - Дело не в этом, - всхлипывая, сказала девушка. - Я это из-за  яиц.  Я
терпеть не могу яиц. Когда я жила дома, меня заставляли есть яйца, и  если
я не съедала яйца на завтрак, тогда я должна была съесть их в обед. Я хочу
сказать - все, что я должна  была,  но  не  могла  съесть,  всегда  просто
оставляли мне на обед, а яйца были отвратительные.
   - Ну что ж, может быть, вы скажете, что бы  вы  хотели  на  завтрак?  -
спросила миссис Уопшот.
   - Я с удовольствием съела бы немного арахисового масла. Не можете ли вы
дать мне бутерброд с арахисовым маслом и стакан молока?..
   - Что ж, думаю, это вполне возможно, - сказала миссис Уопшот;  захватив
поднос и улыбаясь, она вышла из комнаты и спустилась по лестнице.
   Она не обиделась на то, что к приготовленному ею завтраку  отнеслись  с
пренебрежением, и была счастлива, что девушка у нее в  доме,  так  как,  в
сущности, она была одинокой женщиной, которая радовалась любому  обществу.
Она мечтала иметь  дочь,  страстно  мечтала,  маленькую  девочку,  которая
снежными вечерами сидела бы у нее на коленях, училась бы шить  и  печь  на
кухне  сахарное  печенье.  Когда  она  делала  бутерброд  для  Розали,  ей
казалось, что мечта ее жизни стала явью, что знакомство с  чужой  девушкой
доставит ей много радости. Они будут вместе  собирать  чернику,  совершать
длинные прогулки по  берегу  реки,  а  по  воскресеньям  сидеть  рядом  на
церковной скамье. Когда она снова  пришла  наверх  с  бутербродом,  Розали
сказала, что хочет встать. Миссис Уопшот возражала, но  в  просьбе  Розали
был некоторый резон.
   - Я почувствую себя  гораздо  лучше,  если  в