отсюда подобру-поздорову, не то я  тебя  на  всю  жизнь
искалечу. Я тебе глаза вышибу. Нос сверну. Уши оборву.
   Каверли нанес удар правой с бедра,  и  Мэрфи  упал.  Он  был  громадный
детина, но трус. Каверли остановился в некотором замешательстве. А  Мэрфи,
стоя на четвереньках, подался вперед и впился зубами ему в голень. Каверли
истошно заорал. Бетси и миссис Мэрфи выскочили из своих кухонь. Как раз  в
этот миг в воздух поднялась ракета и в сумраке ярко озарила поселок и  всю
долину, так что вокруг стало светло, как в солнечный летний день; на траве
отчетливо выделились темные тени  дерущихся,  тени  их  домов  и  деревьев
гинкго. Воздушные волны все дальше  и  дальше  уносили  сотрясающий  землю
грохот, и наконец он стал не громче слабого  пощелкивания  железнодорожных
стрелок. Ракета набирала высоту, свет угасал, и обе  женщины  увели  своих
мужей домой.
   Ах, отец, отец, зачем ты вернулся?
   Вычислительный и административный центр, где  работал  Каверли,  издали
представлял собой большое одноэтажное здание, но в этом единственном этаже
находились только  выводы  лифтовых  шахт  и  офисы  службы  безопасности.
Остальные  отделы  и  службы,  а  также  склады  помещались  под   землей.
Единственный  доступный  взорам  этаж  был  выстроен  из  стекла,   цветом
напоминавшего воду,  в  которую  подмешали  нефти.  Темноватое  стекло  не
ослабляло дневного света, но изменяло его. За тусклыми стеклянными стенами
виднелось ровное пастбище и  строения  заброшенной  фермы.  Там  был  дом,
коровник, несколько деревьев и штакетник; эти  заброшенные  постройки,  за
которыми высились пусковые  установки,  таили  в  себе  какое-то  грустное
очарование. То были следы прошлого, и, как бы там ни жилось людям на самом
деле,  казалось,  будто  жизнь  тогда  была  вольготная  и   полнокровная.
Покинутая ферма вызывала в воображении вереницу обыденных картин  сельской
жизни - костры на полянах, ведра парного  молока  и  хорошенькие  девушки,
мелькающие среди яблонь, - тем разительнее был  контраст.  Отрешившись  от
этого  зрелища,  вы  видели  перед  собой  темное   стекло   цвета   воды,
подкрашенной нефтью, и переносились в иной мир, где под коровьим пастбищем
были скрыты шесть подземных этажей. Этот Мир был во всех отношениях новым.
Его  новизна  особенно  ясно  выражалась  в  том  энтузиазме  и   сознании
приносимой пользы, которые в настоящее время, видимо, чужды большинству из
нас. Правда, лифты иногда портились, одна из стеклянных стен  треснула,  а
хорошенькие  секретарши  из  службы  безопасности  обладали   примитивной,
старомодной привлекательностью, но обращать на это внимание  -  все  равно
что взваливать на себя груз  наблюдений  старика,  с  годами  переставшего
приносить какую бы то ни было пользу. У людей, по утрам толпами  входивших
в вычислительный центр, а к концу рабочего дня выходивших оттуда, вид  был
довольный и целеустремленный,  такого  не  встретишь  в  нью-йоркском  или
парижском метрополитене, где все мы, кажется,  смотрим  друг  на  друга  с
ужасом и недоверием, естественными для нашей карикатурной цивилизации.
   Уходя однажды поздно вечером со службы,  Каверли  услышал,  как  доктор
Камерон, директор исследовательского центра, заканчивая спор  с  одним  из
своих заместителей, кричал: "Да, да, и никогда мы не сможем  послать  этих
чертовых астронавтов на эту чертову Луну, а если и сможем, так от этого ни
на грош не будет проку!"
   Ах, отец, отец, зачем ты вернулся?
   Бетси надеялась, что их переведут  на  мыс  Канаверал,  а  их  -  такое
разочарование! - перевели в Талифер. Они прожили тут уже два месяца, но  к
ним еще никто и в гости не зашел. Ни с кем она не подружилась. По  вечерам
она слышала разговоры и смех, но их с Каверли никогда не приглашали на эти
вечеринки. Из окна Бетси видела, как миссис Армстронг возилась  у  себя  в
цветнике, и ей казалось, что любовь к цветам  -  признак  доброты.  Как-то
днем, уложив Бинкси спать, Бетси подошла к  соседнему  дому  и  позвонила.
Дверь открыла миссис Армстронг.
   - Я Бетси Уопшот, - сказала Бетси, - ваша ближайшая  соседка.  Мой  муж
Каверли учился на младшего программиста, но недавно его перевели на работу
в отдел внешней информации. Я увидела вас в саду и решила зайти.
   Миссис  Армстронг  вежливо  пригласила  Бетси  в  дом.  Она  вела  себя
достаточно гостеприимно, но и достаточно сдержанно.
   - Я вот что хотела спросить, - продолжала Бетси, -  что  за  люди  наши
соседи? Мы тут уже два месяца, но до сих пор ни с кем не знакомы: муж  все
время так занят. Вот я и подумала: хорошо бы устроить небольшую  вечеринку
и друг с другом познакомиться. Как вы думаете, кого позвать?
   - Знаете, дорогая, на вашем месте я бы  немного  подождала,  -  сказала
миссис Армстронг. - Здешнее  общество  почему-то  очень  консервативно.  Я
думаю, вам лучше сначала познакомиться с соседями, а потом  уж  приглашать
их.
   - Я родом из маленького городка, - сказала Бетси, - где все друг  другу
соседи, и я часто сама себе говорю: если я не могу верить, что другие люди
хорошо ко мне относятся, то во что же еще на свете мне верить?
   - Я понимаю, что вы имеете в виду, - сказала миссис Армстронг.
   - Где мне только не довелось  жить!  -  продолжала  Бетси.  -  И  среди
высшего общества. И среди простого народа. Предки моего  мужа  приехали  в
Америку на "Арабелле". Это корабль, который пришел вслед за "Мейфлауэром",
но на нем приехали люди более высокого ранга.  А  по-моему,  все  люди,  в
сущности, одинаковы. Не могли бы  вы  дать  мне  список  двадцати  пяти  -
тридцати самых интересных людей по соседству?
   - Боюсь, моя дорогая, что я не смогу этого сделать.
   - Но почему?
   - У меня нет времени.
   - Ну что вы, это  займет  не  много  времени,  -  сказала  Бетси.  -  Я
захватила карандаш и бумагу. Скажите мне только,  кто  живет  вон  там,  в
угловом доме?
   - Селдоны.
   - Это интересные люди?
   - Да, очень интересные люди, но не ахти какие общительные.
   - А как его зовут?
   - Герберт.
   - А рядом с ними кто живет?
   - Тремпсоны.
   - А это интересные люди?
   - Страшно  интересные.  Он  и  Реджиналд  Теппен  открыли  Теппеновскую
константу. Его выдвигали на Нобелевскую премию, только он  не  ахти  какой
общительный.
   - А по другую сторону от Селдонов? - спросила Бетси.
   - Харнеки, - ответила миссис Армстронг. - Но должна  вас  предупредить,
дорогая, вы сделаете ошибку, если пригласите их, прежде чем кто-нибудь вас
с ними познакомит.
   - Думаю, тут вы неправы, - сказала Бетси.  -  Вот  увидите.  Кто  живет
дальше за Харнеками?
   В конце концов Бетси унесла с собой список из  двадцати  пяти  фамилии.
Миссис Армстронг объяснила, что сама она на вечеринку  прийти  не  сможет,
так как  уезжает  в  Денвер.  Занятая  мыслями  о  вечеринке,  Бетси  была
счастлива, и все ей виделось в  розовом  свете.  Она  рассказала  о  своих
планах  владельцу  винного  магазина  в  торговом   центре.   Виноторговец
посоветовал ей,  что  надо  купить,  и  дал  телефон  супружеской  пары  -
горничной и буфетчика, которые возьмутся смешивать коктейли  и  приготовят
закуску. В писчебумажном магазине  Бетси  купила  коробку  пригласительных
карточек и с удовольствием целых полдня надписывала на них адреса. В  день
вечеринки горничная и буфетчик пришли к трем часам. Бетси оделась  сама  и
одела сынишку; Каверли вернулся  домой  в  пять,  к  тому  времени,  когда
ожидались первые гости и все уже было готово.
   Когда в половине шестого  никто  еще  не  появился,  Каверли  откупорил
бутылку пива, а буфетчик приготовил  виски  с  имбирным  элем  для  Бетси.
Автомобили сновали взад и вперед но улице, но перед  домиком  Уопшотов  ни
один не остановился. Бетси слышала,  как  на  корте  в  соседнем  квартале
играют в теннис, слышала смех и разговоры. Буфетчик  сочувственно  сказал,
что соседи здесь какие-то странные. Раньше он работал в Денвере  и  теперь
мечтал вернуться туда, где люди любезней и знаешь, чего от них  ждать.  Он
разрезал лимоны пополам, выжал их, расставил на столе бокалы для  коктейля
и положил в них лед. В шесть часов горничная достала из  сумочки  роман  в
бумажной обложке и села читать. В  шесть  с  минутами  раздался  звонок  у
черного хода, и Бетси  поспешила  открыть  дверь.  Это  был  рассыльный  с
фабрики химчистки. Каверли слышал, как Бетси предложила ему войти и выпить
чего-нибудь.
   - О, я бы с удовольствием, миссис Уопшот, - сказал рассыльный, - но мне
пора домой, варить себе ужин.  Понимаете,  я  живу  теперь  один.  Я  уже,
наверное, вам говорил. Моя жена убежала с буфетчиком из  вагона-ресторана.
Адвокат мне посоветовал отдать детей в приют: мол, так  я  скорей  добьюсь
права опеки, поэтому сейчас я совсем один. Совсем один  -  даже  с  мухами
разговариваю. У меня в доме туча мух, но я их не  убиваю.  Только  с  ними
разговариваю. Они мне вроде друзья. Эй, мухи, привет, говорю я, мы  совсем
одни, вы и я. Вы, мухи,  хорошие  ребята.  Вы,  миссис  Уопшот,  наверное,
думаете, что я спятил, если разговариваю с мухами.  Но  дело  в  том,  что
больше мне и разговаривать-то не с кем.
   Каверли услышал, как закрылась дверь. Бетси пустила в раковину воду.  В
комнату она вернулась бледная.
   - Ну что ж, давай  устроим  вечеринку,  -  сказал  Каверли.  -  Устроим
вечеринку для самих себя.
   Он принес ей еще выпить и  передал  поднос  с  бутербродами,  но  Бетси
окаменела от горя и даже не могла повернуть головы: когда она пила  виски,
несколько капель пролилось на подбородок.
   - О чем только не пишут в этих книжонках, -  сказала  горничная.  -  Не
понимаю. Я три раза была замужем, но здесь,  в  этой  книжке,  они  что-то
делают, а я не понимаю,  что  именно.  То  есть  я  не  понимаю,  чем  они
занимаются... - Она бросила  взгляд  на  мальчугана  и  снова  взялась  за
чтение.
   Каверли спросил у нее и у ее мужа, не  хотят  ли  они  выпить,  но  оба
вежливо отказались: дескать, на работе они не пьют, Их присутствие как  бы
усиливало мучительное  смущение,  которое  быстро  перерастало  в  чувство
стыда: их взгляд при всей его вежливости был словно взглядом целого  мира,
и Каверли в конце концов отпустил  их  домой.  Они  вздохнули  с  огромным
облегчением. У обоих хватило такта не высказывать своего  сочувствия,  они
только попрощались и ушли.
   - Мы оставим все на столе для тех, кто придет позже, -  бодро  крикнула
им вслед Бетси, когда они уходили.
   Но тут бодрость покинула ее. Страдание грозило переполнить, ей  сердце.
Казалось,  ее  дух  вот-вот  будет  сломлен   организованной   жестокостью
окружающего мира. Она предложила  людям  свою  простодушную  доверчивость,
свою мечту о всеобщем дружелюбии и  была  отвергнута  и  унижена.  Она  не
просила ни денег, ни какой-либо помощи, она  не  просила  их  дружбы,  она
только пригласила их прийти в гости, выпить ее виски и на  недолгое  время
заполнить ее пустые комнаты шумом разговора  -  и  ни  одному  не  хватило
доброты, чтобы прийти. Этот мир казался ей таким же враждебным, непонятным
и грозным, как ряды пусковых установок  на  горизонте,  и,  когда  Каверли
обнял ее и прошептал: "Мне очень жаль, милая", она оттолкнула его и  резко
сказала:
   - Оставь меня, оставь меня в покое.
   В конце концов Каверли утешения ради повел  Бетси  в  кафе  в  торговый
центр. Они купили билеты и сели на складные стулья, держа в руках чашки  с
кофе. Молодая женщина с желтыми волосами, зачесанными за  уши,  перебирала
струны маленькой арфы и пела:

   Ах, мама, ах, милая мама,
   Как пасмурно сделалось вдруг,
   И улица вся опустела,
   И порохом пахнет вокруг!

   Не бойся, дочурка, не бойся,
   Наш мир не кончается, нет,
   Испортилась, видно, проводка,
   А жду я гостей на обед.

   Ах, мамочка, но почему же
   Твой счетчик так быстро стучит,
   И дяди кидаются в реку,
   И тети рыдают навзрыд?

   Не бойся, усни и не бойся,
   И сладкий увидишь ты сон,
   Мой счетчик - он просто считает,
   Кто, сколько и как облучен.

   Ах, мама, усну я, но только
   Скажи, отчего у меня
   Волосики все выпадают
   И стало темно среди дня,

   И красное-красное небо...
   Красное-красное небо...
   Красное-красное небо...
   Красное небо...
   Небо...

   По характеру и  воспитанию  Каверли  был  стопроцентный  провинциал,  и
поэтому такие причитания выводили его из себя. Он взял  Бетси  за  руку  и
вышел с ней из кафе, ворча что-то себе  под  нос,  как  старик.  Было  еще
довольно рано.
   Ах, отец, отец, зачем ты вернулся?



5

   Мозес и Мелиса Уопшот жили в Проксмайр-Мэноре -  поселке,  который  был
известен по всей  пригородной  железной  дороге  как  место,  где  некогда
арестовали даму. Этот случай произошел лет пять или шесть тому  назад,  но
уже превратился в легенду, и наша  дама,  коротко  говоря,  стала  как  бы
добрым гением этого очаровательного поселка. Все было очень  просто.  Если
не считать одного нераскрытого грабежа,  то  проксмайр-мэнорской  полиции,
состоявшей из восьми человек, было абсолютно нечего делать. Вся польза  от
полицейских заключалась в том, что они регулировали  уличное  движение  во
время свадеб и больших вечеринок с коктейлями. Днем и ночью они слушали по
междуштатному полицейскому  радио  о  преступлениях  и  иных  чрезвычайных
происшествиях в других общинах - угонах автомобилей, драках  с  нанесением
увечий,  пьянках  и  убийствах,  -  но  книга  протоколов  в   полицейском
управлении Проксмайр-Мэнора оставалась чистой. Безделье  тяжелым  бременем
ложилось на  их  самоуважение,  когда  они,  вооруженные  револьверами,  с
патронташами на поясе, целые дни только и делали, что выписывали талоны на
штрафы  за  оставление  машин  у  вокзала,  где  стоянка  была  запрещена.
Штрафовать людей за самые пустяковые нарушения правил, изобретенных  самой
полицией, было для них чем-то вроде детской игры, и они  играли  в  нее  с
увлечением.
   У дамы, о которой идет речь, - миссис Лемюэл Джеймсон - были  почти  те
же проблемы. Ее дети ходили в школу, всю  работу  по  хозяйству  выполняла
служанка, и когда миссис Джеймсон играла в карты и  завтракала  со  своими
подругами, терзавшая ее  скука  часто  делала  ее  очень  раздражительной.
Вернувшись как-то днем после неудачной поездки за  покупками  в  Нью-Йорк,
она обнаружила на ветровом стекле своей машины талон на уплату  штрафа  за
то, что машина стояла чуть дальше белой черты. Миссис  Джеймсон  разорвала
квитанцию на мелкие клочки. Позже  в  тот  же  день  один  из  полицейских
обнаружил эти клочки, лежавшие в грязи, и принес их в полицейский участок,
где их склеили.
   Полиция, конечно, была  взволнована  этим  открытым  неповиновением  ее
власти. Миссис Джеймсон получила повестку с вызовом в суд.  Она  позвонила
своему другу судье Флинту (он был членом местного клуба) и  попросила  его
уладить дело. Он пообещал, но в тот же день слег в  больницу  с  приступом
острого аппендицита. Когда на заседании суда,  рассматривающего  нарушения
правил уличного движения, вызвали миссис Джеймсон и никто не  откликнулся,
полиция не стала мешкать. Был выдан ордер на ее арест -  первый  ордер  за
много лет. Утром двое полицейских, в полном вооружении, в новых мундирах и
в  сопровождении  пожилой  женщины-полисмена,  подъехали  к  дому   миссис
Джеймсон с ордером на арест. Служанка открыла дверь и сказала, что  миссис
Джеймсон спит. Не без некоторого насилия  полицейские  вошли  в  прекрасно
обставленную гостиную и велели служанке разбудить миссис  Джеймсон.  Когда
миссис Джеймсон узнала, что внизу  в  ее  доме  полицейские,  ее  охватило
негодование. Она отказалась сдвинуться с места. Служанка спустилась  вниз,
и через несколько минут миссис Джеймсон услыхала тяжелые шаги полицейских.
Она пришла в ужас. Неужели они осмелятся войти в ее  спальню?  Старший  по
званию заговорил с ней из коридора:
   - Мадам, вы должны немедленно встать и пойти с нами, или мы вытащим вас
из постели силой.
   Миссис Джеймсон подняла дикий визг.  Женщина-полисмен,  держа  руку  на
кобуре, вошла в  спальню.  Миссис  Джеймсон  продолжала  визжать.  Женщина
велела ей встать и одеться, в противном случае ее доставят  в  полицейский
участок в ночной рубашке. Когда  миссис  Джеймсон  направилась  в  ванную,
представительница властей пошла за ней. Миссис  Джеймсон  снова  принялась
кричать, у нее началась истерика. Она  кричала  и  на  полицейских,  когда
вышла к ним в верхний холл, но дала  вывести  себя  из  дому,  посадить  в
автомобиль и привезти в участок. Там она  снова  стала  визжать.  В  конце
концов она уплатила один доллар штрафа и была отправлена на такси домой.
   Миссис Джеймсон твердо решила, что полицейских следует уволить, и, едва
вернувшись домой, принялась за дело.  Перебирая  в  уме  своих  соседей  и
подыскивая среди них кого-нибудь, кто  был  бы  достаточно  красноречив  и
относился к ней с сочувствием, она подумала  о  Питере  Долмече:  это  был
автор телевизионных передач, который  жил  только  литературным  трудом  и
снимал сторожку у Фулсомов. В поселке его не любили,  но  миссис  Джеймсон
иногда приглашала его на вечеринки, и он считал  себя  ее  должником.  Она
позвонила ему и рассказала о случившемся.
   - Не могу этому поверить, дорогая, - сказал он.
   Миссис Джеймсон сказала,  что,  зная  его  природное  красноречие,  она
просит, чтобы он ее защитил.
   - Я против фашизма, дорогая, - заявил Долмеч, - где  бы  он  ни  поднял
свою отвратительную голову.
   Затем миссис Джеймсон позвонила мэру и потребовала от него расследовать
незаконные действия полиции. Рассмотрение ее жалобы было назначено на  тот
же вечер в восемь часов тридцать минут. Мистер Джеймсон в тот день  был  в
отлучке по делам.  Миссис  Джеймсон  позвонила  нескольким  друзьям,  и  к
полудню  весь  Проксмайр-Мэнор  знал,  что  она  претерпела  унижение   от
женщины-полисмена, которая последовала за ней в ванную комнату и сидела на
краю ванны,  пока  она  одевалась,  и  что  миссис  Джеймсон  доставили  в
полицейский участок под дулом револьвера.  На  заседание  явились  человек
пятнадцать - двадцать соседей. Мэр и семеро членов муниципалитета, а также
двое полицейских и  женщина-полисмен  -  все  были  там.  Когда  заседание
объявили открытым, Питер встал и спросил:
   - Разве в Проксмайр-Мэнор пришел фашизм? Это что же, по нашим  тенистым
улицам бродит призрак Гитлера? Неужели  мы  у  себя  дома  должны  бояться
топота сапог штурмовиков по нашим тротуарам и с трепетом  в  груди  ждать,
что в наши двери станут колотить бронированные кулаки?
   Он все говорил и говорил.  Должно  быть,  целый  день  потратил,  чтобы
подготовить речь. Она вся была  направлена  против  Гитлера,  а  о  миссис
Джеймсон в ней упоминалось лишь мимоходом. Присутствующие начали  кашлять,
зевать,  потом  расходиться.  Когда  жалоба  была  отклонена  и  заседание
закрыто, в заде никого не осталось, кроме главных  действующих  лиц.  Дело
миссис Джеймсон было проиграно, но не забыто. Когда  поезд  проходил  мимо
зеленых холмов, кондуктор говорил: "Вчера  здесь  арестовали  одну  даму",
потом: "В прошлом месяце здесь арестовали одну даму"; а теперь он говорит:
"Вот  то  самое  место,  где  когда-то   арестовали   даму".   Таков   был
Проксмайр-Мэнор.
   Поселок, расположенный на трех лесистых холмах  к  северу  от  большого
города, был красив и уютен; путем искусного  общественного  воздействия  в
нем, казалось, была подавлена колючая сторона человеческой природы. Мелиса
волей-неволей  в  этом  убедилась  однажды  днем,  когда   соседка,   Лора
Хиллистон, зашла к ней выпить рюмку хереса.
   - Я хотела вам сообщить, - сказала  Лора,  -  что  Гертруда  Локкарт  -
шлюха.
   Мелиса в эту минуту была в  другом  конце  комнаты  и  наливала  херес;
замечание  показалось  ей  настолько  грубым,  что  она  даже  усомнилась,
правильно ли она его расслышала. Неужели такую новость  следует  разносить
по всем домам? Она никогда