ровья наследника.
     - Вы думаете, что он пробудет там долго?
     - Обычно он задерживается там, но кто знает, не ухудшилось ли состояние маленького принца? Потерпите, мадам графиня! Я буду очень удивлен, если по своем прибытии король сразу не пошлет за вами.
     Терпеть! Этой добродетелью, которую так прославлял Деметриос, Фьора не обладала, особенно когда находилась в такой ситуации. Она предпочитала сразу принимать решение, а дальше она как могла торопила события. Те девять месяцев, в течение которых она ждала ребенка, всегда казались ей девятью веками! И на этот раз набраться терпения означало для нее подвергнуться новому испытанию. Какая мать согласится долго ждать, когда ей скажут, где находится ее ребенок?
     Но приходилось ждать. Для молодой и вынужденной к полному безделью женщины каждый час тянулся невероятно долго, Грегуар не мог даже достать ей книг, что хоть как-то сократило бы это бесконечное ожидание. Фьора находилась в таком положении не впервые, но еще никогда так не страдала, потому что раньше все эти неприятности касались только ее одной, а не близких. Где могли быть Леонарда, Хатун и маленький Филипп? Король знал, что, удалив от нее этих людей и не сообщив ей их место пребывания, он подвергал Фьору исключительно жестокой пытке, которая не искупалась внешними удобствами комнаты, хорошей пищей и одеждой, той, которую она оставила в Рабодьере и нашла здесь в сундуке. Ее утешало только одно:
     Людовик любил детей и не мог сделать зла ее ребенку. Но как долго тянулись эти несколько дней, которые она провела в компании тюремщика!
     Фьора старалась хоть чем-то занять себя, каждый день подолгу проводила за туалетом, меняла белье и платье. К тому же это был один из способов укрепиться в своей гордости; вдобавок она не хотела быть захваченной врасплох и выглядеть неопрятной, когда за ней придут и поведут к судье.., или судьям.
     Вечером на девятый день ее заключения в комнату, задыхаясь, вбежал Грегуар:
     - Мадам графиня! Король! Приехал...
     Фьоре это было уже известно. Она слышала грохот барабанов, звук труб и другой шум, который обычно производит свита. И ее сердце тревожно забилось. Скоро она узнает, в чем ее обвиняют!
     Однако прошло еще два нескончаемых дня, в течение которых Фьора беспрестанно задавала себе вопрос, не забыли ли о ней и не оставят ли ее до конца жизни в этой тюрьме!
     Наступил вечер, и она легла сразу же после того, как помолилась, но на сердце было страшно тяжело. Мысли не давали ей уснуть. Фьора лежала в кровати и нервно перебирала заплетенные в косу волосы, прислушиваясь к ударам колокола на башне. Как и все остальные пленники, она жила тем, что могла услышать...
     Вдруг она услышала, как кто-то открывает ее дверь, а ведь была уже полночь! Фьора вскочила.
     Появился Грегуар с фонарем в руке, а позади него Фьора заметила двух солдат, вооруженных алебардами.
     - Быстрее, быстрее! - позвал Грегуар. - Скорее одевайтесь, король ждет вас!
     - В такое время? - спросила она.
     - Да. Слава богу, что вы не спали! Но умоляю вас, поторопитесь!
     Фьора торопливо оделась, обулась и не стала причесываться, а просто обвязала голову вуалью. На все потребовалось не более двух минут, и вот она уже направилась к двери, где ее ожидала охрана. Двое шли впереди нее, а еще двое сзади: так они миновали лестницу и вышли во двор, который в это время суток был тих и пуст. Были слышны лишь шаги часовых на вышке и шум из близко расположенной деревни. Ночь была прекрасной, на небе сияли звезды, и Фьора после стольких дней заточения вдыхала свежий воздух с явным наслаждением. Как чудесно пахло жимолостью!
     Плесси был весь погружен в полную темноту, горели только свечи в комнате короля и один фонарь над входом в восьмиугольную башню, из которой начиналась лестница к покоям короля. На том берегу Луары залаяла собака, и в замке ей ответила сначала одна, затем присоединились другие.
     Перед покоями короля стояли шотландские гвардейцы, но дверь открыл личный слуга короля и пригласил Фьору войти, после чего немедленно удалился, плотно прикрыв за собой резную дубовую створку.
     Хотя в комнате было душно, король был тепло одет - в плотную накидку на куньем меху и надвинутый на самые уши колпак; он сидел в широком кресле с множеством подушек рядом с камином, где горел яркий огонь. Рядом с креслом стоял канделябр на пять свечей, которые не могли как следует осветить огромную комнату.
     Король даже не взглянул на Фьору. Он смотрел на огонь, и его профиль с длинным и острым носом, массивным и упрямым подбородком и презрительно сжатым ртом четко выделялся на фоне горящего пламени. Он протягивал к огню руки, которых чудесным образом не коснулось время, и время от времени потирал их.
     Поскольку он не поворачивал к ней головы, Фьора прошла несколько шагов по ковру, на котором растянулись собаки. Все они сразу подняли головы и настороженно следили за ней.
     Фьора знала, что гнев короля может быть страшен, и не нарушала молчания, которое становилось гнетущим. Она склонилась в глубоком приветствии и ждала приказа подняться, но король все молчал. Тогда, совершенно растерявшись от столь холодного приема, она первой нарушила гнетущее молчание, несмотря на грозу, которую это могло бы вызвать на ее же голову:
     - Сир!.. Я не знаю, почему король отворачивает от меня свой взгляд и что я могла совершить, чтобы заслужить его гнев, но я умоляю сказать мне хотя бы одно: что стало с моим сыном?
     Последовало такое же пугающее молчание. Фьора почувствовала, как у нее сжалось горло, а на глазах невольно выступили слезы. Неожиданно король повернулся к ней, и она увидела его острый взгляд, в котором горела с трудом сдерживаемая ярость.
     - Ваш сын? - презрительно спросил он. - Вы решили побеспокоиться о нем? За два года, прошедшие со дня его рождения, сколько времени вы с ним провели?
     - Очень мало, но королю должно быть известно...
     - Мне ничего не известно! - резко оборвал ее Людовик. - И встаньте! Вы слишком похожи на приговоренную, но.., решения пока нет.
     - Так меня ожидает приговор? Но чем я могла оскорбить короля?
     Он опять отвернулся к огню, не желая видеть этих больших серых глаз, в которых блестели слезы.
     - Оскорбить? Мягко сказано, мадам! Вы меня унизили, предали, и не исключено, что покушались на мою жизнь!
     - Я?
     Громкий возглас Фьоры прозвучал так внезапно, что король вздрогнул. Рот его исказился нервным тиком, а ноздри задрожали, как это бывает с чрезмерно чувствительными людьми, - Да, вы! Я вас принял, когда Флоренция выбросила вас вон, я ввел вас в мой дом и поселил рядом с собой, и к вам, да простит мне бог, я испытывал дружеские чувства! Как будто мужчина в здравом рассудке может питать хотя бы что-то похожее на дружбу к женщине!
     Он произнес это слово с таким выражением, что Фьора ощутила, как нарастающий в ней гнев высушил слезы.
     - Сир! Чрево, носившее короля, разве оно не принадлежало женщине?
     В его взгляде она прочитала негодование.
     - Королева, моя мать, была святой и благородной женщиной, и ей не довелось знать того счастья, к которому вы все стремитесь по одной простой причине: она была некрасивой. Зато моя бабка, Изабо Баварская, была тем, что вы на своем итальянском языке называете "путана", но ей мало было этого, и она в итоге продала Францию англичанам. Но я никогда не мог терпеть женщин в своем окружении и, вероятно, сошел с ума, когда приблизил вас к себе! Поэтому я отнял у вас Рабодьер....
     - А мой сын, что с моим сыном? - снова спросила Фьора.
     - Его воспитают как положено и согласно его рождению.
     Я поручу это Великому Бастарду Антуану, который сделает из него человека.
     - Я глубоко уважаю монсеньера Антуана, но не признаю за ним права, пока жива, заниматься моим ребенком!
     - Пока вы живы? А вы уверены, что это надолго?
     - Король намерен приговорить меня.., к смерти?
     - Вы замышляли то же сделать со мной! - резко бросил Людовик.
     - Никогда! Клянусь спасением моей души, я никогда не желала вашей смерти! Для этого мне надо было потерять рассудок!
     - Или быть очень ловкой. Вы не урожденная флорентийка, мадам, но вы ею стали, и кажется, что в деле интриги для вас нет никаких секретов! Не будете же вы отрицать, что прошлым летом написали письмо, которое передали папскому легату в Авиньоне?
     - Кардиналу делла Ровере? Конечно, сир, и я не собираюсь это отрицать.
     - К кому было написано это письмо?
     - К любимой подруге, которая помогла мне выйти живой из Рима, добраться до Флоренции и некоторым образом спасти жизнь монсеньору Лоренцо: сеньоре Катарине Сфорца, графине Риарио...
     - Что такого срочного хотели вы ей сообщить?
     - Передать мои запоздалые слова благодарности. Впрочем, я написала это письмо по настоятельной просьбе кардинала.
     - Как все естественно! - произнес король, пожав плечами. - А почему делла Ровере попросил вас об этом?
     - Все довольно просто. Он очень любит свою кузину, и ему показалось, что на нее обрушились большие неприятности из-за той помощи, которую она мне оказала. И кардинал захотел, чтобы я заверила донну Катарину в своей признательности и пообещала поговорить с королем о том, чтобы он вмешался и прекратил войну между Римом и Флоренцией.
     - Поговорить очень просто: убив "старого черта" - а именно так написано в вашем письме, - что это лишит Флоренцию ценной помощи пушками и золотом...
     - Я никогда не писала ничего подобного! - воскликнула Фьора. - И с какой стати мне это нужно?
     - В надежде, что папа даст вам больше того, что вы потеряли со смертью Бельтрами! Смотрите!
     И король вынул из широкого рукава лист бумаги, который, видимо, много путешествовал, потому что его сгибы обтерлись и почернели, а зеленая печать совсем раскрошилась. Он протянул бумагу Фьоре.
     - Ведь это ваше письмо? Это же ваш почерк? И печать тоже ваша: зеленый воск с тремя незабудками, которые вы сами выбрали, как вашу личную эмблему?
     Письмо и вправду как две капли воды было похоже на то, которое она отдала Джулиано делла Ровере. Это был ее собственный почерк, ее маленькая зеленая печать, но текст был совершенно другой, и Фьора побледнела, когда начала читать, потому что она держала в руках свой смертный приговор. Она читала и перечитывала это письмо, чтобы убедиться, что глаза не обманывают ее и что она не сходит с ума:
     ".., и я заверяю его святейшество и ваше преосвященство в моей глубокой преданности, на которую вы всегда можете рассчитывать. Через несколько месяцев, потому что мне надо связаться с рядом мятежников на нашей бургундской территории, занятой врагом, я сделаю так, что старый черт, который и так давно заслуживает адского огня, перестанет вредить великому делу святейшего отца. Франция, которой будет править ребенок, перестанет наконец-то надоедать принцам, жалкой копией которых является ее теперешний король".
     Дальше следовала, как и надо было ожидать, просьба о плате за услугу. Фьора подняла на короля испуганный взгляд, но ее глаза были при этом ясны, и рука не дрожала.
     - Король на самом деле считает меня способной написать такую мерзость? Меня, которая ненавидит все окружение папы, за единственным исключением в лице донны Катарины?
     - Вы - женщина, и женщина красивая. Такие, как вы, способны на все, чтобы заиметь много денег, что даст возможность заниматься только своей красотой, которая, впрочем, скоро проходит, и создавать ей достойное обрамление.
     - Я богата и не нуждаюсь в подачках от папы. Монсеньор Лоренцо отдал мне почти все, чем я владела раньше. И после этого я почему-то присоединилась к тем, кто хочет его гибели? - Фьора понимала, что столь слабый довод вряд ли убедит Людовика в ее невиновности.
     - Война между Флоренцией и папой далеко не закончена.
     Происходит много сражений, и город Красной лилии теряет силы, а Рим их приобретает. С самого начала силы были слишком неравны, и я очень опасаюсь...
     - Тогда, - пылко сказала Фьора, - чего же вы ждете и не поможете им? Пошлите солдат, золота, но не дайте Флоренции погибнуть!
     Подобие улыбки появилось на тонких губах Людовика XI, и он несколько раз хлопнул в ладоши:
     - Браво! В вас пропадает отличная актриса, донна Фьора!
     Даже я мог бы попасться на это. Все это так подкупает!
     Эта презрительная улыбка подействовала на Фьору сильнее, чем любой приступ гнева. Она опустилась на колени:
     - Тогда казните меня, сир! Лишите жизни, но не оскорбляйте! Клянусь моим ребенком, что я не писала этого письма!
     - Вы забываете, что однажды уже писали мне, сравнить очень просто...
     - А разве это не может быть подлогом? Папа и его клика готовы на все, и у него есть много людей, способных подделать все, что угодно! Как.., какими словами и какую клятву мне вам дать в том, что я не писала этой гнусности!
     Неожиданно из глубины памяти к ней пришло решение.
     - Сир! Один человек был рядом со мною, когда я писала свое письмо.
     - Кто же?
     - Госпожа Леонарда. Признаюсь, я потратила много сил на то, чтобы составить это письмо, отнюдь не из-за высказанных в нем дружеских чувств и признательности, а потому, что я осмеливалась вмешиваться в вашу политику и обещала просить вас положить конец этой войне, на что я не имела никакого права.
     - Хорошо хоть, что вы осознаете это, - с осуждением произнес Людовик. - Вы говорите, госпожа Леонарда?
     - Да, сир!
     Король хлопнул в ладоши, и на пороге появился тот слуга, который привел Фьору. Подозвав его повелительным жестом, Людовик что-то тихо прошептал ему на ухо. Слуга кивнул в знак того, что все понял, и так же быстро покинул комнату. Король, казалось, несколько смягчился, но все же еще недовольно покусывал нижнюю губу, посматривая на стоящую перед ним женщину.
     - В любом случае, - сказал он, - вы уже однажды писали мне письмо, в котором была ложь. Помните, перед вашей поездкой в Париж? Неужели вы станете доказывать, что это сплошная ложь?
     Фьора опустила голову и вспомнила о словах Оливье ле Дема. Если он знал, что она родила девочку, то король тем более тоже об этом знал.
     - Признаюсь, сир. Я солгала!
     - А! - воскликнул он с торжеством. - Вам случается и признаваться! Скажите мне, где вы были всю эту долгую зиму?
     Фьора подняла голову: она не могла отказываться от своей плоти, даже если это будет ей стоить жизни.
     - Сначала в Париже, и в этом я вам не солгала. Затем в Сюрене, в маленьком владении моего родственника Агноло Нарди, молочного брата моего отца. Там я родила девочку, которой сейчас занимаются Агноло и его жена Агнелла.
     - Ну, вот мы и у цели! - воскликнул король, вскочив из кресла, как будто там была пружина, и принялся расхаживать вдоль камина. - Дочь! А от кого этот ребенок? Не надо мне говорить, я и сам знаю: от вашего супруга, Филиппа де Селонже, с которым вы, несмотря на все уверения, тайно встречались!
     И это дьявольское письмо тоже не лжет! Вы попросту переговорили, как и сами сообщаете, кое с кем "из мятежников", другими словами, с вашим дорогим супругом, но вы, конечно, не могли мне прямо сказать, что беременны. И потом вы решили скрыться. Видите, я все знаю!
     Потрясенная Фьора не сразу сообразила, что ей на все это ответить.
     - Что это за бред? - не слишком вежливо спросила она. - Я скрыла бы рождение дочери от моего супруга? Дочери, которую я назвала Лоренца-Мария?
     - Лоренца? - Теперь уже удивился Людовик.
     - Конечно. Все, кто там был, могут вам это подтвердить: это совсем не плод моего союза с мятежником, который прячется от вас, но именно от него-то я и старалась все скрыть! Ведь дочь родилась от моей любовной связи с Лоренцо Медичи! По-моему, я не утаила от вас, что была его любовницей?
     - Действительно, но...
     - Сейчас мой супруг знает о наших отношениях с Лоренцо, и, поскольку он навсегда для меня потерян, мне больше нет никакого смысла лишать себя своей маленькой дочери и в мои планы входит воссоединиться с ней.
     - Это правда, что вы виделись с графом де Селонже? Где?
     Когда?
     - Примерно три недели назад, в Нанси, в монастыре Пресвятой Богородицы.
     - Значит, вот где он прячется?
     Фьора поднялась и спокойно произнесла:
     - Я сказала об этом королю, потому что Филипп де Селонже не скрывается! Он выбрал это место, чтобы каждый день молиться на могиле монсеньора Карла, последнего герцога Бургундского и единственного хозяина, которому он когда-либо служил. На днях, возможно завтра, он даст обет.
     Людовик XI медленно вернулся в свое кресло и положил руки на резные подлокотники, изображающие львов. Он погрузился в глубокое размышление.
     - Он что, хочет стать монахом? Разве он больше вас не любит? - спросил он с иронией, которая сильно задела молодую женщину.
     - Я могла бы увезти его с собой, но.., ценой клятвопреступления, - призналась она.
     - Какого?
     - Он потребовал, чтобы я поклялась перед богом.., что никогда не принадлежала Лоренцо Медичи. Я не смогла...
     Охваченная воспоминаниями, Фьора даже не повернула голову, когда раздался скрип открывшейся двери:
     - Девочка моя!
     И Фьора очутилась в объятиях Леонарды. Чувство облегчения вдруг нахлынуло на нее.
     - Леонарда! Моя Леонарда! Боже мой!
     - Я приказываю вам отойти друг от друга, - холодно проговорил Людовик XI. - Женщина, вас привели сюда не для того, чтобы вы устраивали душещипательные сцены. Вы должны ответить на вопросы.
     - А пока я спрошу у вас, сир: что вы такое с ней сделали, что довели до этого состояния?
     Пораженный Людовик XI не мог произнести ни одного слова в ответ этой женщине, которая осмелилась обратиться к нему таким тоном.
     - Вы забыли, кто перед вами!
     - Нет.., вы - великий король. А она, эта бедная девочка, которой на земле отказано даже в капельке счастья, для меня дороже собственной плоти и крови. Спрашивайте меня, что хотите, но больше не разлучайте нас!
     - Как тут узнать правду? - сам себя спросил король. - Ну ладно, попробуем! Прежде всего, что вы знаете о девочке, родившейся в Сюрене этой весной?
     - А что про нее знать? - насупилась Леонарда. - Ее зовут Лоренца, и все!
     - Хорошо, хорошо! Скажите другое. Известно ли вам о письме, написанном примерно год назад мадам де Селонже донне Катарине Сфорца и переданном кардиналу...
     - Монсеньору делла Ровере? Конечно! Оно доставило этому ангелу столько мучений!
     - Тогда вы его легко узнаете. Вот оно!
     Леонарда с сожалением выпустила Фьору из своих объятий, взяла письмо и прочитала, а затем с отвращением бросила его к ногам короля.
     - Фу! Ну и гадость! Я надеюсь, что ваше величество не подумали, что его написала донна Фьора?
     - Это ее почерк, ее печать...
     - Это больше всего похоже на работу составителя фальшивых бумаг. Если вам удастся его поймать, советую вам, пошлите его на ближайшую виселицу! А того человека, который вам это передал, вы смело можете дать ему в попутчики!
     - Это один из наших самых преданных советников!
     Не испытывая никакой робости, старая дама рассмеялась.
     - Спорю, что его зовут Оливье ле Дем, или сам дьявол, как при него здесь говорят все добрые люди.
     - Дьявол? - произнес король, затем несколько раз быстро перекрестился и поцеловал висевший на шее медальон.
     - Признаться, слово к нему очень хорошо подходит. К тому же он способен на все, чтобы получить этот чудесный дом, в котором мы были так счастливы. Он даже пытался нас убить!
     - Пока оставим это, - нетерпеливо взмахнул рукой король. - Значит, вы считаете, что это письмо - фальшивка?
     - Даю руку на отсечение, сир. А сейчас простите меня, я ненадолго выйду и скоро вернусь.
     Она подобрала свои длинные юбки и вышла так быстро, как только ее могли нести ноги, уже потерявшие былую легкость, а Фьора и король, оба одинаково изумленные, остались в комнате наедине.
     - Куда она пошла? - недоуменно проговорила молодая женщина, не дожидаясь ответа на свой вопрос.
     Но на него совершенно естественным тоно