торых, несмотря на их хорошие морские качества, было что-то отвратительное. Это большие современные корабли, хорошо вооруженные, грозные...
     Жоливаль узнал их и витиевато выругался: линейный корабль, два фрегата и три корвета! Эскадра адмирала Максвела, которая со спокойствием уверенной в себе силы медленно закрывала проход. Что сделает Язон, один против шести кораблей, самый слабый из которых лучше вооружен, чем он!
     Увидев, что бриг, несмотря на погоду, покрылся всеми парусами, рискуя перевернуться, Жоливаль понял, что американец решил любой ценой попытаться прорваться под носом врагов, более сильных, но менее быстроходных.
     - Он сумасшедший, - раздался рядом тихий голос. - Надо быть непревзойденным моряком, чтобы решиться на подобный шаг. Жаль будет, если его выбросит на берег, ибо это гордый корабль.
     Почти не удивившись, Жоливаль увидел рядом с собой графа де Латур-Мобура, в халате и ночном колпаке, вооруженного другой подзорной трубой. По-видимому, их у него была целая коллекция...
     - Это непревзойденный моряк, - подтвердил он. - Но я боюсь...
     - Я тоже! Ибо в придачу к этому... О, смотрите!
     Ветер повернул! Ах, проклятие! Клянусь святой Анной Орэйской, ему не повезло!..
     Посол был прав. Внезапно паруса "Волшебницы" заполоскали, в то время как бриг, захваченный водоворотом меняющегося ветра, почти лег на бок. Английские корабли, маневрировавшие с противным ветром, теперь получили поддержку и старались использовать ее. Их черные паруса просто прыгали среди бушующих волн, а поднятые новые паруса подтверждали их намерение догнать бриг.
     По всей видимости, Язона схватят. Бой одного против шести заранее обречен на неудачу, ибо у корсара уже не было возможности победить противника в скорости и проскользнуть у него между пальцами.
     - Господи! - воскликнул Жоливаль. - Но что делает английский флот здесь в такое время? Неужели нас предали? Кто-то предупредил их?
     Близорукие глаза посла с удивлением посмотрели на виконта.
     - Предупредили о чем? И о каком предательстве вы говорите, друг мой? Адмирал Максвел направляется в Черное море инспектировать порты на османском берегу. Два фрегата сопровождают его в путешествии, но корветы не пойдут дальше Босфора.
     - Делает инспекционную поездку? Англичанин?
     Посол глубоко вздохнул, чем вызвал приступ кашля.
     Он сильно покраснел, вытащил из кармана халата большой носовой платок, закрыл им лицо и, немного успокоив кашель, продолжал:
     - Извините меня.., ужасная простуда. Так что вы сказали?
     - Что довольно удивительно видеть английскую эскадру, идущую инспектировать османские укрепления!
     - Мой бедный друг, мы живем в такое время, когда то, что не вызывает удивления, стало редкостью. Кэннинг господствует в серале, и султан больше не слушает никого, кроме него. Его величество рассчитывает на английскую помощь, чтобы воплотить в жизнь те великие реформы, о которых он мечтает. Кроме того, он надеется, что Лондон поможет ему заключить более-менее приличный мир с царем. Так что мы только нежелательные гости. Старая дружба умерла. Вполне возможно, что в ближайшее время мне вернут мои верительные грамоты.
     Император слишком поздно вспомнил о нас...
     Малорасположенный вести дальше дискуссию о международном положении, Жоливаль снова взял подзорную трубу и испустил возглас изумления. "Волшебница" выбралась из трудного положения. Она произвела полуоборот и теперь на всех парусах неслась перед англичанами, направляясь по Босфору к Черному морю. Ее марсели, все лучше и лучше видимые, росли в трубе Жоливаля.
     - Могу ли я узнать, какова была первоначальная цель этого судна? - спросил Латур-Мобур, тоже начавший следить за эволюциями кораблей.
     - Чарлстон.., в Северной Каролине.
     - Гм! Немного не то направление. Я спрашиваю себя, что надеется найти его капитан в нашем Понте Эвксинском? Я признаю, однако, что вы абсолютно правы. Это великолепный моряк...
     - Я спрашиваю себя о том же. Он должен знать, что это только тупик... Видимо, у него нет выбора. Либо это, либо тюрьма и потеря корабля. Но я думаю, что он надеется оторваться от своры Максвела, а потом снова попытается уйти, когда ветер будет попутный.
     - Я тоже так думаю. Тем не менее, будь я на его месте, я спустил бы этот американский флаг, пожалуй, слишком вызывающий. С ним он рискует попасть под огонь пушек Румели-Гиссар...
     "Волшебница" теперь неслась по ветру, и стало ясно, что расстояние между ее кормой и противником не только сохраняется, но и увеличивается. Очевидно, ей теперь угрожала только новая опасность в виде охранявшей пролив старой крепости...
     - Ба! - сказал Латур-Мобур, снова откладывая свою трубу. - Может быть, он и выберется из этого...
     А теперь, мой дорогой друг, скажите мне, где вы проводили время и какой милости судьбы обязан я, неожиданно встретив вас на моей колокольне?
     Но вопрос бедного посла надолго остался без ответа, так как Жоливаль с торопливым поклоном и "извините меня, мой дорогой..." устремился к лестнице и скатился по ней с риском сломать шею. Бросившись к амбразуре, Латур-Мобур так резко высунулся наружу, что едва не свалился вниз.
     - Эй-эй! Но куда же вы? - закричал он. - Подождите меня, черт возьми! Я спускаюсь...
     Он мог кричать до бесконечности. Жоливаль не слышал его. Перебежав двор со скоростью, на какую были способны его ноги, он едва не сшиб почтенного Конана, который собирался спросить, как ему молилось, чуть не сорвал тяжелую дверь и бросился по крутому спуску к платанам, где отвязал одну из лошадей, крикнув проходившему с пустой корзиной на спине носильщику:
     - Отведи этих лошадей во французское посольство и скажи, что они господина Жоливаля. Вот, на, и там еще получишь столько.
     Большая серебряная монета сверкнула в воздухе и прилипла к грязной руке малого, который сразу же приступил к выполнению задания, торопясь удвоить нежданную прибыль. Тем временем Жоливаль, пришпоривая лошадь, с максимальной скоростью взбирался по крутому берегу, который вел к дороге в Бюйюкдере, чтобы поскорее добраться до дворца Хюмайунабад. Необходимо узнать, как Язон пройдет под пушками старого форта, и особенно предупредить Марианну. Если она случайно увидит бриг, поднимающийся по Босфору вместо того, чтобы спускаться, будет от чего потерять голову...
     Прибыв после безумной гонки в Бебек, он удивился спокойствию, царившему возле жилища Турхан-бея.
     Обычно у главного входа было оживленно: сюда сходились курьеры с новостями, занятые своими делами слуги буквально летали. Но в это утро ничего подобного не было.
     Мирно сидя на волосяной подушке, капиджи курил кальян в окружении кучки конюхов, которые говорили все сразу. Все-таки они поприветствовали Жоливаля, и один из них согласился утрудить себя, подхватив поводья, брошенные нетерпеливой рукой виконта.
     Внутри он встретил то же самое: слуги, объединившись в небольшие группы, разговаривали между собой, а в саду бостанджи - садовники, - сидя на тачках или опершись о заступы, также обсуждали, похоже, очень интересные вопросы. Что касается Османа, управляющего Хюмайунабадом, его нигде не было видно...
     "Может быть, они устроили стачку?" - с раздражением подумал Жоливаль, удивленный этой западной редкостью, внедрившейся в такой прочный феодальный мир, как османский. Но если стачка имела место, эта проблема касалась Турхан-бея, а у виконта было и без того много дел.
     Он отправился на поиски донны Лавинии, чтобы узнать, проснулась ли Марианна и можно ли к ней войти. Но он напрасно стучал в дверь экономки, никто не откликнулся. В том, что донна Лавиния не у себя, не было еще ничего тревожного. Без сомнения, она находилась возле своей хозяйки или же занималась с малышом.
     Словно предчувствуя что-то, Жоливаль осторожно приоткрыл дверь детской и заглянул внутрь.
     То, что он увидел, заставило его нахмурить брови, потому что тщательно прибранная комната не только имела нежилой вид, но из нее исчезла колыбель младенца...
     Все больше приходя в волнение, Аркадиус, не теряя времени на обход по крытой галерее, бросился по коридору, соединявшему комнаты экономки и ее хозяйки, и как пушечное ядро ворвался к Марианне.
     Молодая женщина с распущенными по плечам волосами стояла в ночной рубашке до пят, придававшей ей вид белой дамы из шотландских легенд, посреди комнаты, прижимая к груди что-то похожее на лист бумаги.
     Из ее широко открытых и странно неподвижных глаз на грудь стекали ручейками слезы, но не слышалось ни единого рыдания. Она плакала, как плачет источник, но с безнадежностью, пронзившей сердце ее старого друга.
     А под миниатюрными пальцами ее голых ног что-то сверкало, что-то зеленое, похожее на тонкую сказочную змею.
     Она до такой степени напоминала скорбящую мадонну, что Жоливаль ощутил приближение катастрофы.
     Очень тихо, даже затаив дыхание, он приблизился к дрожащей молодой женщине.
     - Марианна! - прошептал он, словно боясь, что звук его голоса только усугубит ее страдание. - Дитя мое.., что с вами?
     Не отвечая, она протянула ему бумагу, которую прижимала к себе.
     - Читайте! - сказала она только.
     Машинально расправив лист, Жоливаль поднес его к глазам и увидел, что это было письмо.
     "Сударыня, - писал князь Сант'Анна, - так же, как сегодня вечером, когда мне помешали, я с благодарностью воздаю должное великолепному способу, каким вы исполнили часть соглашения, связывавшего вас со мной, и я никогда не смогу выразить ту глубокую признательность, которую храню к вашей особе. Теперь мне надлежит сдержать и свои обещания...
     Я уже сказал вам, вы свободны.., полностью свободны и останетесь свободной и дальше, когда вы пожелаете отправиться во Флоренцию, где мои доверенные, мадам Ломбарди и мадам Фоско Грацелли, получат необходимые распоряжения, чтобы как можно лучше исполнить все ваши желания.
     Сегодня вечером я забираю с собой сына, чтобы больше не навязывать вам соседство, которое, как мне сказали, для вас еще более тягостно, чем я мог предположить. Вдали от него и от меня вы гораздо быстрей восстановите здоровье и скоро забудете - я могу только желать этого - то, что с годами станет, может быть, просто неприятным инцидентом, память о котором мало-помалу сгладится.
     Если все-таки.., получится иначе, если однажды у вас появится желание увидеть того, кому вы только что дали жизнь, знайте, что ничто, никто и никогда не сможет лишить вас права быть его матерью.., матерью, память о которой будет в нем поддерживаться. Но когда вы, сударыня, примете другое имя, вы по-прежнему останетесь в сердце ребенка княгиней Сант'Анна, так же, как и в памяти того, который желает навсегда остаться вашим другом, вашим супругом перед Богом и вашим покорным слугой. Коррадо, князь Сант'Анна".
     Закончив чтение, Жоливаль поднял глаза на Марианну. Она по-прежнему стояла на том же месте с видом страдающей сомнамбулы. Когда он увидел ее, обратившуюся в статую горя, он сразу подумал, что причиной тому отъезд Язона, а дело-то оказалось в другом: пробудившаяся материнская любовь требовательно заявила свои права. Эти слезы вызваны не отсутствием возлюбленного, а исчезновением ребенка, еще вчера ненавидимого, который тем не менее за несколько секунд занял львиную долю в сердце своей матери.
     К несчастью, никто не доложил князю о том, что произошло в сердце молодой женщины, и, считая, что отвращение Марианны остается тем же, он осуществил план, составленный, без сомнения, заранее: он увез ребенка в неизвестном направлении, не подозревая об отчаянии, которое оставил за собой...
     Однако чтобы попытаться успокоить ее, Жоливаль принял безразличный вид, сложил письмо и положил его на столик.
     - Почему же вы плачете, мое дорогое дитя? Ведь в этом письме нет ничего не соответствующего тому, что вы хотели?
     Она взглянула на него, и он прочитал безмерное удивление в припухших от слез зеленых глазах.
     - Но, Аркадиус, - сказала она совсем слабым голосом, - неужели вы не понимаете? Он уехал.., они уехали.., и забрали с собой моего сына.
     Она дрожала, как лист на ветру. Тогда он подошел и нежно взял ее за руку, чтобы увлечь к кровати. Рука была ледяная.
     - Моя малютка, - упрекнул он ласково, - разве вы не этого желали? Вспомните: вы хотели встретиться с Язоном, стать его женой, начать с ним новую жизнь, завести других детей...
     Словно пробуждаясь ото сна, она провела рукой по лбу.
     - Может быть!.. Мне кажется, что я хотела этого и даже только этого. Но это было до того...
     Он не стал уточнять, что подразумевалось в этих словах. И так все ясно. Это было действительно до того.
     До того, как она прижала к груди крохотное тельце, нежное и сладостное, до того, как властная ручонка сомкнулась на ее пальце, словно заявляя о праве владения.
     - Князь не должен быть далеко, - отважился заметить виконт, растерявшийся перед этим горем. - Хотите, мы попытаемся его догнать? Осман...
     - Осман не знает, куда уехал его господин! Я вызывала его, когда после пробуждения мне вручили это ужасное письмо. Он не знает о его намерениях и никогда не задает вопросов. Турхан-бей уезжает часто и иногда отсутствует очень долго. Чтобы оказать мне услугу. Осман отправился в порт, где попытался разузнать хоть что-нибудь, но я на это не особенно надеюсь. Князь, очевидно, уже в море.
     - В такую погоду и с новорожденным на руках? Я не верю в это.
     - Тогда он скрывается, и искать его - напрасная трата времени. Ибо он сказал ясно: после рождения он исчезнет с ребенком. Он сдержал слово, и я даже не имею права упрекнуть его.
     - И никто не сказал ему, что вчера вечером вы наконец признали своего ребенка? Судя по письму, вы ни с кем не виделись после нашего ухода?
     - Нет! О, Аркадиус, я была в таком отчаянии, что не хотела никого видеть, даже донну Лавинию! Я проплакала всю ночь...
     Она все сильнее дрожала, от холода и упадка сил.
     Жоливаль торопливо взял лежащую на кресле любимую кашемировую шаль Марианны, закутал ею молодую женщину и поискал комнатные туфли. Нагнувшись, он ближе увидел то, что показалось ему маленькой блестящей змейкой и что Марианна топтала ногами, подобно Божьей матери, раздавившей голову демона: великолепное колье из изумрудов и бриллиантов, которое он поднял и стал перебирать между пальцами.
     Догадавшись, что это последний княжеский подарок, он воздержался от вопроса, но уже Марианна с внезапным гневом вырвала у него из рук драгоценность и яростно бросила под кровать.
     - Оставьте его! Это цена, которую он заплатил мне. Не хочу видеть...
     - Вы с ума сошли? У князя и в мыслях не могло быть, чтобы заплатить вам, я уверен в этом.
     - А что же тогда? Для него я только сумасбродка, продажная женщина. До этого, считая, что кучкой драгоценностей легко компенсировать утрату ребенка, - только один шаг. О! Я ненавижу его.., я всех их ненавижу, мужчин! Слепо навязывать свою волю, драться, начинать идиотские войны, в которые все они бросаются, словно это величайшее наслаждение, ничуть не заботясь о том, что остается за ними, - это они умеют! Какая же необходимость в сыновьях, которых ожидает такая же участь?
     - Успокойтесь, Марианна! Вам не удастся переделать мир, и вы только доведете себя до болезни...
     - Ну и что? Что за важность, если я даже умру?
     Кого это огорчит.., кроме вас, быть может? Язон не лучше других. Он терзал меня, грубо обращался, чтобы вынудить забыть мой долг перед родиной, он относился ко мне хуже, чем к рабыне на его фамильной плантации, и теперь он оставляет меня здесь, он бросает меня, чтобы мчаться на войну, которая еще даже не объявлена и которой, может быть, и вообще не будет. Вы думаете, он озабочен моими слезами, моим горем или - глупо подумать - тем, каким образом я совершу это гигантское путешествие, чтобы встретиться на другом конце света с ним? Кто скажет, что корабль, который нас повезет, не попадет в руки бандитов вроде Кулугиса? Но в предвкушении боев, которые он так обожает, это является мелочью в глазах Язона Бофора. В эту минуту он радостно плывет к своей дорогой Америке...
     Жоливаль воспользовался случаем. Ведь это был выход, чтобы извлечь Марианну из когтей отчаяния, в которых она билась. Он слишком хорошо знал ее легковозбудимый характер, обязанный этим смешению в ее жилах французской и английской крови, чтобы не сомневаться, что известие о грозящей сейчас Язону опасности моментально затмит все остальное. Ибо даже если в эту минуту память о корсаре уступила место свежей привязанности к малышу, чувства Марианны не могли измениться за такое короткое время. Она по-прежнему любила его, и гнев ее был только лишним доказательством этого.
     - Радостно? Это меня удивило бы, - сказал он. - Он вовсе не плывет к Америке. Я сказал бы, что он повернулся к ней спиной.
     Как он и предполагал, гнев Марианны мгновенно сник, как паруса корабля, попавшего в штиль. Его место заняло старое беспокойство, ставшее уже привычным, когда дело касалось ее трудной любви. Но он не оставил ей времени задать хоть один вопрос и торопливо рассказал обо всем, что произошло возле Девичьей башни.
     Он едва закончил, как Марианна, забыв, что она еще слабая и не имеет права покидать свою комнату, бросилась наружу и, даже не проверив свои силы, поспешила к тандуру...
     Далеко она не ушла: в крытой галерее она ощутила слабость, зашаталась и упала бы, если бы следовавший за ней Жоливаль не поддержал ее.
     - Не будьте дурочкой. Позвольте отвести вас к себе.
     Но она бросила на него гневный взгляд.
     - Если вы сейчас же не проводите меня в тандур, мы в жизни больше не увидимся, Жоливаль!
     Ему пришлось подчиниться. Наполовину поддерживая, наполовину неся на себе, несчастному Аркадиусу удалось довести Марианну до ее любимого наблюдательного пункта. Они пришли как раз вовремя, чтобы увидеть "Волшебницу", под всеми парусами проходившую мимо их дворца.
     - Господи, - простонала Марианна. - Если начнут стрелять из пушек, они погибнут! Посмотрите на башни Румели-Гиссар! За амбразурами полно янычар...
     - Если только... - начал Жоливаль.
     Но он не закончил. С мачты брига, словно Язон услышал его мысли, вызывающий звездный флаг стремительно спустился. В следующий момент другой флаг заменил его и, медленно поднявшись, занял его место. С невыразимым облегчением Марианна и Жоливаль разглядели льва и пылающее Т, которое во время пребывания "Волшебницы" в порту служило ей защитой.
     - Слава Богу! - выдохнула Марианна, опускаясь на подушки. - У него хватило ума смирить свою гордость и сделать единственную вещь, которая могла спасти его от турецких пушек.
     Тем не менее одна пушка выстрелила, но это был только дружеский салют кораблю Турхан-бея, после которого из древних бойниц Махмуда Завоевателя появились легкие завитки дыма, словно машущие платки в руках провожающих.
     Теперь "Волшебница" удалялась и вскоре исчезла в тумане, когда появились корабли адмирала Максвела, которые, видимо, не собирались продолжать преследование.
     Со вздохом облегчения Жоливаль подошел к маленькому столику, на котором стояли кофейный сервиз и две бутылки. Он налил полный стакан ракии и одним духом осушил его.
     - Ну вот, теперь хорошо! - вздохнул он, вытирая усы. - Матрос Язона был прав, сказав, что прошлая ночь была дьявольской ночью... В любом случае утро оказалось насыщенным переживаниями. Что же мы будем теперь делать? Я думаю, что вы наконец согласитесь отдохнуть и позволите поухаживать за вами? Я позову служанок, чтобы они отвели вас к себе.
     Но Марианна уже зарылась в подушки, где она провела столько томительных часов, натянула на себя вышитое покрывало и укутала им ноги.
     - Не может быть и речи, чтобы я вернулась в комнату, откуда абсолютно ничего не видно. Я остаюсь здесь, мой дорогой Аркадиус. Что касается того, что мы будем делать, то я скажу: ожидать, ожидать и еще раз ожидать. Рано или поздно вернется же Язон сюда, чтобы отправиться в свою Америку?
     - Он может пройти ночью.., даже безусловно он с