е, а тот, молчаливо скрестив руки под своим белым облачением, наблюдал за сценой из угла комнаты. Ее расстроенные глаза умоляли, когда она шептала ему:
     - Неужели ничего нельзя сделать? Хамза подозвал ее поближе, так, чтобы больной не заметил, и они вместе вышли из комнаты.
     - Нет. Я ничего больше не могу сделать. Только у природы есть сила и власть возвратить ему память о прошлом.
     - Но каким путем?
     - Может быть, ему нужен моральный шок? Я, признаюсь, надеялся на таковой, когда ты перед ним появилась, но был разочарован.
     - А ведь он был ко мне очень привязан... Могу даже сказать, что он меня любил, никогда не осмеливаясь в этом признаться.
     - Тогда попытайся оживить его любовью. Возможно, чудо и произойдет. Но может быть и то, что оно никогда не случится. Ты станешь его памятью, и тебе придется ему рассказывать прошлое.
     Катрин повторяла про себя эти слова по дороге в, узкую комнату, которую освещала одна свеча. Готье, сидя у окна, смотрел в ночь. Его длинные согнутые в коленях ноги, одежда вроде арабского полосатого халата без рукавов, подвязанного на талии шарфом, делали его еще выше. Он повернул голову, когда Катрин вошла, и свет упал на его измученное и похудевшее лицо. Совсем исхудав, нормандец все равно оставался еще внушительным.
     Когда-то раньше Катрин, смеясь, часто говорила ему, что у него вид, как у тарана. От этого сравнения мало что сейчас осталось. Но болезнь облагородила эти грубые черты, лицо стало мягче, моложавее. Даже его огромные белые руки, казалось, теперь еще больше вытянулись. Сейчас, когда он не лежал, комната показалась слишком маленькой для него.
     Он захотел встать, когда молодая женщина подошла, но она помешала ему, положив руку на костлявое плечо.
     - Нет... не двигайся! Ты еще не лег спать?
     - Мне не спится. Я задыхаюсь в этой комнате. Она такая маленькая.
     - Ты в ней надолго не останешься. Когда наберешься сил, чтобы сесть на лошадь, мы уедем...
     - Мы? Вы разве возьмете меня с собой?
     - Ты всегда ездил со мной, - печально произнесла Катрин. - Тебе это казалось нормальным... Ты больше не хочешь поехать со мной?
     Он не ответил сразу, и сердце Катрин болезненно сжалось. Если он откажется? А если он захочет другой жизни? Катрин подумала, что она теперь больше ничего для него не значит. Только красивая женщина. Ведь его память умерла. И никогда, никогда еще она так не нуждалась в нем, в его силе, в его надежной защите. С давних пор широкая грудь Готье вставала на ее защиту. Неужели она нашла его и вырвала из рук гнуснейшей на свете смерти только для того, чтобы потерять? Она почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза.
     - Ты не отвечаешь? - прошептала она хрипло.
     - Да ведь я не знаю. Вы такая прекрасная, что мне хочется пойти за вами... как за звездой. Но если я хочу вспомнить о своем прошлом, может быть, лучше мне идти одному. Мне что-то говорит, что я должен быть один, что я всегда был один...
     - Нет, это не правда! В течение трех лет ты почти не отходил от меня. Мы вместе переносили страдания, вместе боролись, вместе защищали свои жизни, ты столько раз спасал меня! Как же мне быть, если ты меня оставишь?
     Она почти упала на край кровати в отчаянии от нагромождения горестных событий. Спрятав лицо в дрожавшие руки, она прошептала с болью в голосе:
     - Умоляю тебя, Готье, не оставляй меня! Без тебя я же пропаду... пропаду!
     Горькие слезы покатились из-под ее пальцев. Она почувствовала себя одинокой, покинутой всеми. Да еще этот монах, этот ходячий кошмар, призраком бродивший по замку. И надрывавшая душу ностальгия, страшная тоска по родному краю, по сыну, яростная ревность, которая грызла Катрин и переворачивала внутренности каждый раз, когда она вспоминала своего супруга. Теперь и Готье от нее отворачивался, он все забыл. Это было уже сверх всяких сил. Она услышала, как Готье лепетал:
     - Не плачьте, мадам. Раз вы так расстраиваетесь, я поеду с вами...
     Она подняла заплаканное лицо:
     - Это похоже на жалость. Но ты же когда-то любил меня! Ты же жил только для меня, только мной... Если память тебе изменила, хоть сердце твое, по крайней мере, должно было меня узнать.
     - Он наклонился к ней, заглядывая в нежнее лицо:
     - Я так хотел бы вспомнить, - произнес он печально. - Вас полюбить нетрудно. Вы же так прекрасны! Можно подумать, что вас замесили на свете. А глаза у вас мягче и нежнее ночи...
     Робкой рукой он взял молодую женщину за подбородок, поднял его, чтобы лучше рассмотреть бархатные зрачки, которые от слез сияли еще ярче. Взволнованное лицо нормандца оказалось теперь совсем близко от лица Катрин, и она более не смогла с собой совладать, совладать со своим желанием. Будто в ней звучал голос Хамзы, нашептывая ей: "Попробуйте разбудить в нем любовь..." Тогда она попросила Готье:
     - Поцелуй меня!
     И увидела, как он замялся. Тогда, потянувшись к нему, она сама нашла губы Готье, прильнула к ним и обняла обеими руками массивную шею. Сжатые губы не сразу ответили на. ее ласку. Потом Катрин почувствовала что губы Готье ожили, внезапно став пылкими, а руки нормандца сжали ее.
     От его губ, которые теперь сильно и жадно завладели ее собственными, Катрин почувствовала вспыхнувшее в ней желание. Ведь уже столько времени она оставалась слишком благоразумной! Она всегда чувствовала к Готье глубокую нежность, и вот сейчас, когда она протянула к нему свои губы, она думала только о том, как произвести тот самый шок, способный возвратить ему память. Но теперь пробудилось ее собственное желание, которое отвечало желанию Готье. Катрин чувствовала, как в прижатом к ней теле оно разрасталось.... Яркой искрой ее пронзила мысль о супруге, но она с гневом отбросила ее. Нет, даже воспоминание о муже не мешает ей отдаться другу. Разве память об их любви не помешала Арно отдать другой свои ласки и поцелуи? Из охватившего ее чувства мести близкое удовольствие удесятерило в ней желание. Она заметила, что руки Готье не справляются с тесемками сложной шнуровки на платье. Она нежно оттолкнула его:
     - Подожди! Не спеши так!..
     Гибким движением бедер она выпрямилась, встала. Слабый свет свечи показался ей недостаточным. Ей захотелось, чтобы было много света, чтобы как следует осветилось ее лицо, ее тело, когда Готье овладеет им... Схватив свечу, она зажгла оба канделябра, стоявшие на ларце у стены. Сидя в кровати, он смотрел на нее, не понимая, что она делает.
     - Зачем все это? Иди ко мне... - умолял он, протягивая к ней нетерпеливые руки.
     Но она удержала его взглядом.
     - Подожди, говорю тебе...
     Она отошла на несколько шагов. Потом, заметив нож, лежавший на столе, она одним ударом разрезала свои тесемки и с радостной поспешностью освободилась от одежды: сбросила юбку из белого атласа, тонкую рубашку. Жаждущий взгляд следил за каждым ее движением, скользя по телу. Катрин чувствовала его взгляд на своей груди, на животе, на ягодицах и, словно лаской, наслаждалась им. Когда с нее спала последняя одежда, она, освещенная горячим светом свечей, потянулась, как кошка, потом, скользнув в кровать, легла и наконец протянула руки:
     - Теперь иди ко мне!
     И тогда он прильнул к ней...

***

     - Катрин!..
     Он крикнул ее имя, как призыв, в самый острый момент наслаждения и теперь, задыхаясь, в смятении смотрел на нежное лицо, которое держал в своих руках.
     - Катрин! повторял он. - Мадам Катрин! Неужели я все еще вижу сон?
     Волна радости захлестнула молодую женщину. Хамза был прав. Любовь Готье проснулась вновь и сотворила чудо... Мужчина, которого она обнимала, уже не был чужим, просто мужским телом, душа которого витала где-то далеко. Он вновь стал самим собой... И она уже давно не чувствовала себя такой счастливой. И когда он попытался отстраниться, она удержала его в объятиях и прижала к себе.
     - Останься! Да, это я... Ты не во сне... Но не оставляй меня... Я тебе все объясню позже. Будь со мной! Люби меня... Этой ночью я принадлежу тебе.
     Ее губы были так сладостны, так нежно и желанно было тело, которое Готье сжимал в своих объятиях! Обладать этой обожаемой женщиной было слишком давней мечтой, и эту мечту он слишком долго сдерживал. Ему все казалось, что он пробуждался от грез, но горячая кожа, одурманивающий аромат тела были поразительной действительностью. И он отдавался Катрин со страстью, опьянялся ею, как терпким вином, насыщал жажду как человек, бесконечно испытывавший ее. А Катрин, счастливая, удовлетворенная, с радостью отдалась этому урагану любви.
     Между тем ей показалось, что происходит что-то странное. Она услышала, что дверь в комнату отворилась. Выпрямившись, она прислушалась, подав знак Готье молчать. Догоравшие свечи в достаточной мере освещали комнату: дверь оказалась закрытой. Теперь не слышно было никакого шума... Катрин подумала, что просто у нее разыгралось воображение, и, забыв про дверь, вернулась к утехам любви, к своему любовнику.
     Рассвет уже был совсем близок, когда Готье наконец заснул. Он погрузился в тяжелый и глубокий сон, наполняя башню звучным храпом, который вызвал у Катрин улыбку. Это была настоящая победа. Какое-то время она смотрела, как он спал, мирно, раскованно, с влажными и приоткрытыми губами. Его гигантское тело раскинулось среди беспорядочно разбросанных простыней. Готье был похож на уснувшего ребенка. Она чувствовала к нему глубокую нежность. Готье любил ее, только ее саму, ничего не требуя взамен, и эта любовь согревала обледеневшее сердце Катрин.
     Она наклонилась над спавшим и поцеловала закрытые веки. Потом поспешно оделась, так как хотела вернуться К себе до наступления дня. Не так-то просто ей было одеться, так как шнурки были разрезаны. С трудом ей удалось их связать.
     Затем она выскользнула в коридор, спустилась к себе вниз на цыпочках по каменной лестнице, чтобы шаги ее не будили эхо по всей башне. Небо над замком начинало светлеть. В коридорах, дымя, гасли факелы. Дозорные спали, облокотившись на свои пики. Катрин вернулась к себе в комнату, не встретив ни одной живой души. Поспешно сбрасывая одежду, которую она придерживала обеими руками, молодая женщина со сладким вздохом скользнула в свежие простыни своей кровати. Она чувствовала себя усталой, разбитой ночью любовного жара, но в то же время странным образом она избавилась от всех призраков и теперь засыпала почти счастливой. Конечно, это не было тем опьяняющим и чудесным отрешением, которое давал ей только Арно. В руках этого единственного человека, Арно, которого Катрин только и любила в жизни, она забывалась, растворялась в счастье, отрекаясь от самой себя, собственной воли, сливаясь с ним в одно целое. Но в эту ночь та глубокая нежность, которую она испытывала к Готье, ее страстное желание вырвать его из угрожающего тумана безумия и болезненный голод ее молодого тела заменили настоящую страсть. Она обнаружила, какое успокоение для тела и души могла дать любовь пылкого и искренне влюбленного мужчины... Даже мысль о Фра Иньясио не мучила ее так сильно, в какой-то степени она освободилась от мистики.
     Что же до того, что за этим последует, какие изменения принесет эта ночь во что выльются ее взаимоотношения с Готье, Катрин отказывалась об этом думать. Не теперь... Позже... Завтра! А сейчас она так устала, так устала... Ей так хотелось спать! Веки смежились, и она провалилась в счастливое небытие...
     Легкое прикосновение руки к ее животу, ягодицам разбудило ее. Было еще очень рано. Свет едва голубел в окне комнаты. Сонный взгляд Катрин обнаружил сидящую на кровати фигуру, но она не сразу узнала своего гостя. Рассветная прохлада и легкое прикосновение руки, которая продолжала ее ласкать, вернули ее к действительности. Простыни и одеяла были отброшены в ноги, она лежала нагая, поеживаясь от холода. В тот же момент фигура задвигалась, наклонилась над ней. Расширив от ужаса глаза, Катрин, наконец, увидела, что это был Томас де Торквемада, но она его едва узнала, такой у него был демонический вид. В полном ужасе Катрин уже готова была закричать. Рука грубо легла ей на губы... Она пыталась сбросить ее, но напрасно... Ноготь поцарапал ей грудь, сильный удар коленки заставил разжать ноги, и сразу на нее обрушилось влажное от холодного пота, едко пахнувшее голое тело.
     Катрин тошнило от отвращения, она извивалась под мальчишкой. Он царапал ее, она застонала. А он тихо насмехался:
     - Нечего притворяться, потаскуха!.. Я тебя видел ночью в башне с твоим слугой!.. А! Там ты небось отдавалась с радостью, мерзавка поганая! Мужчины тебя хорошо знают, бесстыдница... Ну же, показывай мне, что ты умеешь!.. Сейчас моя очередь!.. Целуй меня! Шлюха!..
     Он перемежал свою ругань мокрыми поцелуями, которые вызывали рвоту, и почти такими же отвратительными глухими стонами. Он удерживал молодую женщину, в нервном спазме зажав ее железной ладонью, и пытался судорожно овладеть своей жертвой, но это у него не выходило. Катрин почувствовала, что совсем задыхается под костлявой рукой, которая сжимала ей рот. О, как он был отвратителен! Даже Жиль де Рэ не был до такой степени омерзительным.
     На миг рука чуть ослабла. Она воспользовалась этим и постаралась укусить ее. Томас закричал и инстинктивно отдернул руку. Тогда Катрин закричала изо всех сил, как зверь на краю гибели... Мальчишка принялся ее бить, но ему не удалось заставить ее замолчать, и теперь он сам принялся кричать так же громко, как и она, во власти настоящего приступа слепой ненависти. Катрин едва расслышала стук в дверь, затем последовали сильные удары, раздался мощный треск ломавшегося дерева, скрежет скоб и замка. Она увидела Жосса, дорвавшегося к ней, отбросившего брус, которым тот воспользовался для того, чтобы высадить дверь. Томас, видимо, запер дверь на ключ. Бывший бродяга устремился к кровати, схватил Томаса и принялся дубасить его;
     Спрятавшись за занавески кровати, Катрин закрыла глаза, чтобы не видеть драки, но слышала глухие удары кулаков Жосса по телу пажа, при этом Жосс не скупился выливать на гнусного мальчишку фантастический поток отборных парижских ругательств.
     Последний удар кулака, последний пинок ногой по худому заду молодого сатира, и вот Томас, в чем мать родила, был выброшен в коридор. Едва приземлившись, он тут же бросился бежать, пока Жосс, бурча ругательства, пошел вытаскивать из-за шкафа обеих служанок, которые, прибежав на шум, забились туда от страха. Он показал им на Катрин. Га свернулась у себя в кровати в клубок, натянула простыни и смотрела на них полными ужаса глазами.
     - Займитесь мадам Катрин! Я пойду скажу господину архиепископу, что думаю о его драгоценном паже. Разве когда-нибудь кто-нибудь видел более отвратительного мелкого гаденыша? Вам не очень больно, мадам Катрин? Он же избивал вас, как озверелый, когда я ворвался.
     Мирный и ровный голос парижанина вернул мужестве Катрин. Она даже попыталась ему улыбнуться.
     - Видимо, я вся покрыта синяками, но ничего серьезного. Спасибо, Жосс. Без вас... Господи! Какое отвращение! И такой еще мальчик! Я долго не забуду этого кошмара! - Добавила сна, готовая расплакаться.
     - То, что он молод, никак не извиняет его, подозреваю, что в этого Томаса вселился дьявол. Достаточно на него однажды взглянуть, чтобы увидеть жестокость и другие пороки. Мне жаль тот монастырь, куда он себя прочит, мне даже жаль Бога! В этом мальчишке он получит гнуснейшего служителя!
     Задумавшись и нахмурив брови, Жосс словно врос в пол посередине комнаты, уставившись невидящим взглядом на. солнце, которое теперь уже сияло с лучистым ликованием наступившего дня. Неожиданно он прошептал:
     - Мальчишка получил хорошую взбучку, мадам Катрин, но лучше нам поскорее уехать. Как только Готье сможет ехать...
     - Он сможет, я думаю, ехать. К нему вернулась память.
     Жосс Роллар поднял брови, бросая на Катрин удивленный взгляд.
     - Выздоровел? Но ведь вчера еще, перед тем как стали гасить огни, я зашел к нему, и он все еще был в том же состоянии.
     Катрин, царапины которой разглядывали служанки, почувствовала, что начинает краснеть. В смущении она отвела глаза.
     - Чудо произошло этой ночью, - только и сказала она. Наступило короткое молчание, которое довело до предела смущение и замешательство Катрин.
     - Ах так, - в конце концов сказал Жосс. - Так мы сразу же и отправимся в путь.
     И в полном спокойствии вышел из комнаты, оставив Катрин заботам служанок.

***

     Через час дон Алонсо, крайне рассерженный, попросил известить Катрин о своем приходе. Он казался еще более нервным и возбужденным, чем когда-либо. Его красивые руки без конца двигались. А глубокий грудной голос взвивался до невероятно высоких тонов. Он принес молодой женщине красноречивые и многословные извинения. Она не все поняла, но все же ей удалось разобрать, что очень скоро он расстанется с Томасом.
     - Это печальный инцидент, моя дорогая. Завтра же этот мерзавец уедет в доминиканский монастырь в Сеговни, куда он рвется. Пусть добрые отцы там радуются! Желаю им превеликого удовольствия!
     - И я тоже, Ваше Преподобие, я тоже уехала бы завтра, если все будет хорошо.
     - Как? А ваш слуга?
     - Он уже в состоянии продолжить дорогу вместе с нами. Я вам многим обязана, монсеньор! За вашу доброту, щедрость...
     - Ну-ну! Это уж вы оставьте...
     Какое-то мгновение он смотрел на молодую женщину. Сидя на высоком и жестком стуле, одетая в черный бархат, она была воплощением достоинства и изящества. Он по-отцовски ей улыбнулся.
     - Ну что же, летите дальше, прекрасная птица. Но я буду скучать по вашему обществу. Да, я буду жалеть, что вы уехали. Ваше присутствие было солнечным светом в этом суровом замке... Ничего не поделаешь. Такова жизнь! Я прослежу за подготовкой к вашему отъезду.
     - Монсеньор, - смущенно произнесла Катрин, - вы так добры!
     - Здесь нет никакой доброты, - произнес дон Алонсо, рассмеявшись. - Вы же хорошо знаете, что я старый эстет и только и думаю о красоте и гармонии. Только от мысли, что такая женщина, как вы, будет путешествовать в плохой повозке, у меня начинают бегать мурашки по спине. Вы же не хотите обречь меня на жизнь, полную угрызений совести и дурных сновидений?
     Вместо ответа Катрин опустилась на колени и с уважением поцеловала кольцо архиепископа. Волна чувств захлестнула огрубевшее лицо Фонсеки. Он быстро благословил Катрин, потом, положив руку на ее склоненную голову, сказал:
     - Не знаю, куда вы едете, дочь моя, и не спрашиваю вас об этом. Но интуиция говорит мне, что вы идете навстречу опасности. Если испытания, которые ждут вас, будут слишком тяжелы, помните, что здесь у вас есть друг и дом. И тот, и другой всегда примут вас, - заключил он, громко высморкавшись, чтобы скрыть волнение.
     И сопровождаемый шорохом пурпурной парчи Его Преосвященство архиепископ Севильи удалился, объявив, что собирается отдать приказания относительно отъезда и что Молодой женщине не нужно беспокоиться ни о чем. Они встретятся с ним двумя часами позже для того, чтобы вместе позавтракать.
     Только он исчез, Катрин сразу же устремилась в башню. Ей не терпелось увидеть Готье, и она испытывала разочарование, что сам он до сих пор не удосужился прийти к ней.
     Может быть, он все еще спал? Обеими руками приподняв платье, она взлетела по крутой лестнице, толкнула дверь, которая не была закрыта, и оказалась лицом к лицу со своим другом. Он сидел в кровати, обхватив голову руками, спрятав в ладони лицо. Вид у него был такой удрученный, что Катрин почувствовала себя совершенно сбитой с толку. Она надеялась найти Готье счастливым, ставшим самим собой, во власти радости, которую ему доставила прошедшая ночь. И что же она видит!..
     Встав на колени, она схватила большие руки гиганта.
     - Готье! простонала она. - Что с тобой? Он поднял к ней расстроенное лицо в слезах, а в его серых глазах сквозили неверие и отчаяние.
     - Бог мой, - пролепетала Катрин, готовая тоже расплакаться, - ты меня пугаешь!
     - Так это... - медленно прошептал он, - не сон! Это именно вы... Мне не приснил