обнаруживает гнев, отдаст ей в руки и Мухаммада, она ошибалась. Те, другие, были люди ее племени. Этот же был иным. Между ними был целый мир, над которым их души не могли соединиться.
     Ценой невероятного усилия калиф овладел собой. Повернувшись спиной к Катрин, он вновь уселся на троне, взял свой скипетр, словно в этих регалиях искал защиты. Катрин оцепенела под этим взглядом, который он бросил на нее, в то время как тонкая улыбочка приоткрыла белые зубы. Леденящий ужас охватил Катрин. Ярость Мухаммада была менее ужасна, чем эта улыбка!
     - Ты не умрешь, Свет Зари! - начал он мягко.
     - Перестань так меня называть! - взбеленилась молодая женщина. - Это имя мне противно. Мое имя - Катрин!
     - Я не привык к этим варварским именам, но последую твоему желанию. Так ты не умрешь... Катрин... ибо я позабочусь об этом. И я буду тобой владеть, когда захочу. Нет... не протестуй! У меня на руках не будет крови твоего супруга... ибо ты сама же его и убьешь!
     Сердце Катрин остановилось. Она подумала, что плохо расслышала, и спросила с тревогой:
     - Что ты говоришь? Я плохо поняла...
     - Ты убьешь его собственной красивой и изящной рукой. Вот слушай: твой супруг в этот момент сидит на дне тюремной башни. Он останется там до дня торжественных похорон его жертвы. Они произойдут на заходе солнца ровно через неделю. В тот день он умрет - раб должен сопровождать свою госпожу в иной мир, пусть Зобейда в могиле созерцает окровавленные останки ее убийцы. До этого времени он не будет ни пить, ни есть, ни спать, для того чтобы народ видел, что такое мой гнев. Но это пустяки по сравнению с морем пыток, которые ему придется перенести перед смертью. Перед ликом небесным и перед народом палачи заставят его сто раз пожалеть, что он был рожден на свет... если только...
     - Если только что? - прошептала Катрин пересохшим горлом.
     - Если только ты сама не укоротишь его страдания. Ты будешь присутствовать там, моя роза, наряженная, как положено султанше. И у тебя будет право укоротить пытки, нанести ему удар своей рукой и тем же оружием, которым он воспользовался, чтобы совершить свое убийство.
     Значит, вот какова его месть! Ей придется сделать чудовищный выбор: убить собственной рукой человека, которого она обожала, или слушать, как он часами будет выть под пытками! Господи! Как она сможет пресечь жизнь, от которой зависела и ее собственная? Еле слышно она прошептала, словно себе самой:
     - Он возблагодарит смерть, которую ему даст моя рука.
     - Не думаю. Ибо он будет знать, что отныне ты принадлежишь мне. От него не скроют того, что в тот же вечер я женюсь на тебе.
     Такая жестокость видна была на лице калифа, что Катрин с отвращением отвела от него глаза.
     - А про тебя говорят, что благороден, щедр!.. Тебя мало знают! Однако радость твоя преждевременна. Ты меня не знаешь. Есть предел страданию.
     - Я знаю. Ты сказала, что покончишь с собой. Но не раньше дня казни, ибо ничто не спасет твоего супруга от пытки, если тебя больше не будет. Тебе нужно остаться в живых для него, нежная мадам!
     Она подняла на него взгляд утопленницы. Какого же рода любовь питал к ней этот человек? Он кричал ей о своей страсти, а чуть позже мучил ее с холодной жестокостью... Но она более не рассуждала, не боролась. Она теряла надежду. Между тем надо было найти в самой сокровенной глубине сердца этого человека, поэта, совсем миленький росточек жалости... Она медленно опустилась на колени, склонила голову.
     - Господин! - прошептала она. - Умоляю тебя! Посмотри... я у твоих ног, у меня нет больше гордости, самолюбия. Если в тебе есть ко мне хоть немного любви, пусть даже совсем немного, не заставляй меня так страдать! Ты не можешь осудить меня на пытку, которой будут для меня грядущие дни, ты не можешь желать, чтобы я медленно умирала под одной крышей с тобой. Если ты не можешь или не хочешь дать мне согласие на жизнь моего супруга, тогда позволь мне соединиться с ним. Дай разделить с ним страдания и смерть, и перед Богом, что меня слышит, клянусь, что, умирая, я тебя благословлю...
     Она в мольбе протягивала к нему руки, устремляя теперь к нему свое прекрасное, залитое слезами лицо, трогательное и такое прекрасное. Мухаммад только утвердился в своем намерении.
     - Встань, - сухо сказал он. - Бесполезно унижаться. Я сказал то, что должен был сказать.
     - Нет, ты не можешь быть таким жестоким! Что тебе делать с телом, душа которого не может тебе принадлежать?.. Не заставляй меня страдать... Пожалей меня!
     Она закрыла лицо ладонями, а сквозь тонкие пальцы капали слезы. Солнце уже садилось в кровавом зареве. С высоты соседнего минарета взлетел к небу пронзительный голос муэдзина, сзывая верующих к вечерней молитве. Этот голос заглушил отчаянные рыдания Катрин, и Мухаммад, который, может быть, уже склонялся к тому, чтобы смягчиться, полностью овладел собой. Резким жестом он указал на дверь, сурово бросив ей:
     - Уходи! Ты теряешь здесь время и силы! Ты ничего от меня не добьешься. Иди к себе. Для меня наступил час молитвы!
     В ту же секунду слезы Катрин высохли.
     - Ты идешь молиться? - произнесла она с презрением. - Значит, ты умеешь молиться? Тогда не забудь, господин, рассказать Богу, как ты решил разбить союз двух существ и заставить супругу убивать супруга. Если он согласится, значит, он явно не настоящий и единственный Бог! Или же люди заслужили таких вот Богов!
     Подобрав белое покрывало, она завернулась в него и вышла, не оборачиваясь. У дверей она нашла Морайму и свою охрану. Длинный зеленый двор быстро пустел. Люди шли в мечеть. Только четыре садовника еще медлили, подрезая миртовые ветви. Один из них, гигантского роста мавр, кашлянул, когда Катрин проходила мимо него. Машинально она повернула голову, посмотрела на него и едва сдержалась от того, чтобы не всплеснуть руками. Под белым тюрбаном, по узенькой черной бородке, она узнала Готье.
     Их взгляды встретились. Но она не могла остановиться. Нужно было идти дальше, в то время как мнимый садовник уходил в сторону мечети. И все же, посмотрев на свою позолоченную тюрьму, Катрин почувствовала, что на сердце у нее стало легче. Она не могла понять, каким образом Готье оказался здесь, затесавшись среди слуг в Аль Хамре, но если он здесь и был, то только благодаря Абу-аль-Хайру. Он, конечно, играл здесь роль глухонемого, так как это было Для него самым удобным и наименее опасным. Он здесь, совсем рядом с ней! Эта мысль поддержала ее. Катрин расплакалась от радости. Приятно было сознавать, что он находился в этом проклятом дворце, заботясь о ней, насколько это было возможно. Жосс, со своей стороны, был в Альказабе, среди солдат... может быть, даже в Гафаре, рядом с Арно. Но здесь она задумалась. Прежде всего он не знал Арно. А потом, что мог сделать парижанин, чтобы смягчить страдания заключенного? Слова Мухаммада еще звенели в голове у Катрин: "В течение недели он не будет ни есть, ни пить, ни спать..." Каким же жалким подобием человека станет Арно после такой пытки! И еще ей предстояло всадить в сердце своего супруга кинжал, который столько раз ее эащищал и охранял? От этой мысли у нее останавливалось сердце. Она знала, что день за днем, час за часом будет мучиться вместе со своим любимым. Утешала мысль, что, убив его, она немедленно убьет и себя.
     Когда Катрин добралась до своей комнаты, Морайма которая всю дорогу молчала, бросила на нее неуверенный взгляд:
     - Отдохни. Через час я приду за тобой...
     - Зачем?
     - Чтобы отдать тебя в руки банщиц. Каждую ночь отныне тебя будут отводить к хозяину.
     - Ты не знаешь, чего он хочет от меня? От возмущения перехватило дыхание, но Морайма только пожала плечами.
     - Ты - его собственность. Он желает тебя... Что же еще может быть естественнее? Когда невозможно избежать своей доли, мудрость требует подчиниться, не жалуясь...
     - И ты думаешь, что я на это соглашусь?
     - А что ты еще можешь сделать? Ты красива. По-своему хозяин любит тебя. Может быть, ты обезоружишь его гнев...
     На подбадривания Мораймы Катрин ответила ей свирепым взглядом, и Морайма предпочла уйти. Оставшись одна, узница упала на кровать. Подумать только! Она верила в калифа, а он обошелся с ней так жестоко! Он был достойным братом Зобейды. Она обнаружила в нем то же высокомерие, ту же дикую ревность, тот же беспредельный эгоизм. Зобейда думала, что Арно убьет Катрин, забудет о ней рядом с принцессой, и Мухаммад смел надеяться сделать ее своей тогда, когда обрекал ее мужа на бесконечные муки. Конечно, Катрин твердо решила защищаться как дикий зверь, но у ее палача были все средства не дать ей этой возможности. Он, конечно, только посмеется над усилиями, которые она предпримет для того, чтобы сопротивляться... И она даже не сможет себя убить! Печально она вытащила маленький флакончик с ядом, который ей послал Абу-аль-Хайр, из тайничка - она припрятала его за одной из голубых плиток, которую ей удалось отковырнуть от стены. Если бы можно было передать половину своему супругу, она бы, не колеблясь, проглотила оставшееся зелье... Но это невозможно! Она должна оставаться жить ради Арно, чтобы избавить его от палачей...
     Скользящие шаги немого евнуха, принесшего ей поднос с едой, заставили ее вздрогнуть. Флакон исчез в ладони. Она посмотрела, как слуга ставил поднос на кровать, вместо того чтобы поставить его на пол, на четыре ножки, как обычно. Раздраженная, она хотела оттолкнуть еду, но значительный взгляд негра привлек ее внимание. Человек вынул из своего рукава, тоненький свиток бумаги и уронил его на поднос, потом, кланяясь до земли, ушел, как полагалось, пятясь спиной.
     На бумаге, которую Катрин поспешно развернула, она прочла несколько строк, написанных ее другом-врачом:
     "Тот, кто спит глубоким сном, не знает мук, не слышит и не видит, что происходит вокруг. Розовое варенье, которое каждый вечер тебе будут подавать, принесет тебе несколько часов сна, такого тяжелого, что ничто и никто не сможет тебя разбудить..."
     Больше ничего не было, но из сердца Катрин вырвалась пылкая благодарность. Ее друг при помощи способов, известных ему одному, сумел внимательно проследить за ней. Она поняла: каждый вечер, приходя за ней, Морайма будет находить ее в таком глубоком сне, что калиф останется ни с чем. И кто же сможет заподозрить, что в невинном варенье из роз прячется разгадка, ведь без него в Гранаде просто не бывает трапезы?
     Быстро положив флакон обратно в тайник, Катрин уселась перед подносом. Нужно съесть и чего-то другого, чтобы не пробудить подозрений. Это было нелегко, есть совсем не хотелось, но она превозмогла себя и проглотила несколько кусочков. Закусив все тремя ложками знаменитого благовонного желе, она прилегла на кровать. В ней было слишком много доверия к Другу Абу, и она беспрекословно подчинилась его приказам, почти уверенная в том, что забота врача будет простираться не только над ней. Если он так хорошо был осведомлен, то знает о трагическом положении Арно. Присутствие Готье в саду Аль Хамры было тому доказательством. Мало-помалу натянутые нервы Катрин ослабели. Снадобье, содержавшееся в варенье, погружало ее в сон...

Глава четырнадцатая. БАРАБАНЫ АЛЛАХА

     У подножия красной двойной башни-донжона, возвышавшейся над воротами Семи Этажей, собралась толпа. Дело шло к вечеру, дневная жара спала. Здесь происходили военные учения или большие праздники. Там, внизу, под крепостными стенами Аль Хамры, выстроили деревянные помосты для публики и трибуны, затянутые пестрым шелком, для калифа и его сановников, но было столько народа, но большая часть публики осталась стоять.
     Все предыдущие дни повсюду в городе объявляли, что властелин верующих собирает народ на похороны своей возлюбленной сестры. В этот вечер неверный, который ее убил, будет предан смерти. Мужчины, женщины, дети, старики смешались в движущуюся пеструю массу, крикливую и оживленную. Крестьяне спустились с окрестных гор и коричневым пятном своих халатов выделялись среди красных белых, синих и оранжевых платьев горожан. Люди показывали друг другу на отряды наемных воинов, прибывших из Магриба, на их длинные заплетенные в косички волосы развевавшиеся над селамами, с алыми ромбами на спине, Другие воины, одетые в темно-синие одежды и закрытые покрывалами, как женщины, со странными кожаными щитами в миниатюрных рисунках, еще более, может быть, устрашали горожан своим видом, чем мавританские всадники в сиявших шлемах.
     Весь верхний город спустился сюда в праздничных одеждах, сияя золотом и серебром, и над ними резко выделялись одежды имамов, занимавших уже трибуну великого кади. Повсюду бродили высокорослые рабы-суданцы из дворца в платьях ярких окрасок и с кольцом в ухе. Они смеялись как дети в ожидании представления.
     Атмосфера ярмарочного гулянья и веселья царила над площадью. В ожидании начала представления городские бродячие артисты пришли на поле, уверенные, что здесь-то они найдут себе публику. Фигляры и фокусники, рассказчики, которые отбивали ритм ударами в тамбурины, черные, заросшие волосами заклинатели змей со своими страшными питомцами, акробаты, у которых, казалось, не было костей, гадалки, предсказывавшие будущее, певцы, тянувшие гнусаво стихи из Корана или любовные поэмы, старые паяцы и шуты, одетые в черную кожу, с седыми бородами, стенавшие среди толпы, ловкие нищие со слишком проворными пальцами - все смешалось с красной пылью, поднимавшейся из-под их ног. Пахло конским навозом и соломой.
     Над входными воротами в Аль Хамру, между зубцами, появилось несколько человек. Один из них, высокого роста, одетый в халат с оранжевыми полосами, шел впереди других. Калиф Мухаммад убедился, что все на месте и что представление можно начинать. Вокруг огромной площади кавалерийские эскадроны в остроконечных шлемах и с белыми тюрбанами вставали на свои посты... На башнях Аль Хамры, неподвижно стоя на одной ноге, задумались аисты.
     В это время в гаремных покоях женщины под деятельным управлением Мораймы готовили бесчувственную на вид Катрин. Стоя в центре комнаты, посреди вороха покрывал, шелков, раскрытых ларцов, драгоценных флаконов, она позволила себя одевать, не произнося ни слова, похожая на статую. В комнате слышны были только крики Мораймы, недовольной тем, что делалось вокруг нее, и раздраженные вздохи усталых служанок.
     У правительницы гарема был вид жрицы, выполнявшей яркий ритуал. Она резко выговаривала женщинам, которые девали Катрин. Наряд был фантастический по роскоши: тонкой и мягкой позолоченной кожи, вышитой золотом и изумрудами, были ее туфли без задников, из золотого муслина широкие шаровары, из золотой парчи - коротенькая кофточка. Несметное множество украшений навесили на нее: браслеты поднимались до середины рук, обручи на щиколотках, ожерелья-ошейники свисали до самой груди, наполовину открытой глубоким вырезом, и, наконец, сказочный пояс, широкий и тяжелый, настоящий шедевр персидского искусства, с бриллиантами, рубинами и изумрудами, который Морайма с уважительной опаской положила на бедра молодой женщины.
     - Хозяин, послав тебе этот пояс, показывает волю сделать тебя своей супругой. Это украшение, некогда заказанное багдадским калифом Гаруном-аль-Рашидом для своей любимой жены, является жемчужиной его сокровищ. После того как багдадский дворец был разграблен, кордовский эмир Абд-эр-Рахман купил этот пояс для той женщины, которую он любил. Потом пояс был украден. Господин Родриго де Бивар подарил его своей супруге, донье Химене, но после его смерти пояс вернулся во дворец. Все султанши надевали его в день бракосочетания...
     Морайма замолчала. Но Катрин не слушала ее. Вот уже неделю она жила словно в кошмарном сне. Глаза ее были открыты, но движения похожи на движения лунатика, отчего на Морайму, а потом и на весь гарем нашел суеверный страх. Странный и глубокий сон, в который каждый вечер впадала Катрин, поначалу приводил Мухаммада в ярость. Но затем гаев сменило удивление. Ничто не могло победить этот сон, который длился на протяжении многих часов. Это выглядело так, словно рука самого Аллаха позаботилась о том, чтобы отвлечь пленницу от происходящего. Сначала, конечно, подумали о каком-то снадобье, но подсыпать его было бы невозможно - за ней и за всеми, кто был возле нее, велось пристальное наблюдение. Мухаммад уверился, что это знак неба. Он не должен трогать эту женщину, супругу убийцы, пока ее законный владелец еще жив, и после трех дней перестал требовать Катрин к себе. Но Морайма, суеверная до мозга костей и склонная, как настоящая дочь Иуды, ко всему тайному, скрытому, предназначенному только для посвященных, была недалека от того, чтобы считать новую фаворитку существом сверхъестественным. Ее молчание, долгие часы отрешенности казались ей знаками святого духа:
     Действие снадобья Абу-аль-Хайра затуманивало сознание Катрин. Она жила, или, вернее сказать, ее тело присутствовало в комнате, но ни мысли, ни боли не выражало ее лицо. Между тем она понимала, что Арно истязают голодом, жаждой. Обеспокоенная тем, что ее чувства и рефлексы подавлены, Катрин в последние два вечера страшной недели не дотронулась до варенья из роз и только притворилась, что спит. Она должна иметь ясную голову и верную руку в день казни.
     Последний мазок карандаша для бровей, и Морайма завернула Катрин в покрывало, вытканное золотом, которое окончательно превратило ее в странного и варварского идола.
     - Теперь время пришло... - прошептала она, предложив Катрин руку, чтобы помочь ей переступить порог.
     Но Катрин отказалась от протянутой руки. Она была убеждена, что путь, по которому она теперь шла, был ее смертным путем, что ей отпущено совсем немного времени и что ее сказочные наряды, в которые ее разрядили, были лишь погребальным саваном. Скоро она заколет кинжалом Арно, чтобы избавить его от еще больших и ужасных пыток, а потом - себя, и все будет кончено. Ее душа, соединившись с душой ее супруга, полетит по голубому и горячему воздуху в лучах солнца, которое вскоре зайдет за снежные горы, и они навсегда соединятся, избавятся от боли, сомнений, ревности, оставив только неподвижные тела в руках палачей. Этот момент будет для них прекрасен.
     Когда будущая султанша в сопровождении женщин и охранников из мощного отряда евнухов появилась на трибуне, калиф вместе со свитой уже заняли места. Но с ее появлением публика не замолчала, народ заволновался, словно испуганные куры в птичнике. Среди нежных покрывал женщин - голубых, розовых, шафранных или миндальной зелени - Катрин сияла. Молча она заняла свое место на трибуне, менее высокой, чем трибуна калифа, рядом с которой она находилась. Трибуна была убрана голубыми шелками, и несколько ступенек соединяли ее с песком импровизированной арены.
     Мухаммад, молчаливо нервным жестом поглаживая свою светлую бороду, смотрел, как она подходила. Их взгляды встретились, но именно, ему пришлось отвести глаза от вспышки яростной молнии, метнувшейся из глаз Катрин. Нахмурив брови, он опять обратил внимание на арену. Там явилась группа молодых берберских танцоров. Одетые в длинные белые рубашки, обвешанные тяжелыми украшниями, и накрашенные, словно девушки, с тонкими лицами, томными глазами и замкнутыми улыбками, эти юноши с легкими ногами сладострастно покачивали бедрами, подражая в странном балете со сложными фигурами жестам любви. Некоторые из них пели высокими голосами, аккомпанируя себе на трехструнных скрипках с суховатым звуком. Другие щелкали бронзовыми кастаньетами.
     Эти двусмысленные танцы не нравились Катрин, она отвернулась, ей трудно было выносить манерные жесты, женскую мягкость танцоров. Ей был непонятен смысл этого празднества, устроенного по поводу похорон и предстоящей смерти. Толпа пришла сюда смотреть, как прольется кровь. Наверху, в королевской мечети, зловеще зарокотали барабаны. Их громыхание прошло как шквальный ветер над танцорами, которые бросились наземь, задыхаясь, и остались неподвижно лежать, пока удалялся этот разъяренный рокот. Тяжелые створки ворот Семи Этажей растворились, и глазам всех открылось торжественное шествие. Его возглавл