волна чувственности, что достаточно было взгляда - и желание охватило бы любого.
     Они все так же молча занялись любовью, потом молча расстались. Женщина взяла у Турнемина золотой, который он ей протянул, и легонько выпихнула наружу. Лишь в этот момент она улыбнулась улыбкой загадочной, значения которой Жиль не понял.
     Едва он снова ступил на землю, как носильщики подняли паланкин и вскоре свернули на одну из улиц, ведущих к порту. Жиль издали следил за ними, впрочем, без всякого желания узнать, куда они направляются. Просто ему тоже надо было в ту сторону, к паруснику, а чувствовал он себя замечательно - в теле легкость, в мыслях ясность, к тому же его страшно забавляла мысль, что в этом удивительном краю можно заниматься любовью прямо на улице, причем никто вокруг ничего не заметит. Впрочем, как ни странно, народу на улицах, когда он выбрался из паланкина незнакомки, было совсем мало.
     Объяснение этому он нашел очень скоро, едва подошел или, по крайней мере, попытался подойти к порту и добраться до пристани, у которой ждала его шлюпка "Кречета". Весь или почти весь город толпился у пристани, как утром. На этот раз провожали судно королевского флота.
     Отплывала "Диадема", и блестящая группка провожающих ее официально махала с мола шарфами и платками вслед шлюпам, доставлявшим на борт командующего и его штаб. Все окна, выходившие на море, были распахнуты, из каждого глядела женщина в светлом платье, многие из них плакали, а полковой оркестр, выстроенный на набережной Людовика Святого перед магазинами, звенел флейтами и гремел барабанами. Решительно, город с сожалением расставался с отплывающими.
     Не без труда Турнемину удалось вклиниться в плотную толпу женщин, мужчин, детей, среди которых шныряли собаки, громоздились на повозках овцы и даже свиньи, бок о бок с бочками, в которых отправляли в метрополию патоку и сахарный сироп - наступил сезон сбора сахарного тростника. И над всем этим витал далеко не райский аромат, тем более что погода портилась, атмосфера давила все сильнее, набегали тучи, предвещая обычный для этого времени шторм.
     Так что Жиль вздохнул с большим облегчением, когда наконец запрыгнул в шлюпку и она поплыла к кораблю.
     А там его ждала семейная сцена.
     Жюдит уже стояла у трапа, надув губы, с потемневшим взглядом.
     - Могу я узнать, сколько еще вы намерены держать нас на корабле? Мы что, подвергнуты карантину, как какой-нибудь сомнительный груз?
     Почему нам нельзя наконец сойти на берег?
     - Я и не собираюсь противиться вашему желанию побывать на берегу, коли оно у вас есть. Только не одной, разумеется. В таком городе, как Кап-Франсе, порядочные дамы не прогуливаются в одиночестве. Фаншон не стоит брать - в порту толпа, со сломанной рукой ей там не место, однако вы вполне можете взять с собой госпожу Готье с дочерью, они наверняка тоже соскучились по земле. А лейтенант Менар будет вас охранять...
     - Нет, вы ответьте прямо. Почему я не могу сойти на берег вместе с вами? Почему вы меня не пригласили, а улизнули потихоньку с корабля?..
     Жиль, пребывавший в благодушном настроении после приключения с незнакомкой - он даже забыл про неудачу у нотариуса, - от души рассмеялся.
     - Я же предупредил вас за обедом, что хочу повидать нотариуса. К чему было брать вас с собой, чтобы изображать чету лавочников?
     - Вы хотите сказать, что пробыли столько времени у нотариуса? - Голос Жюдит зазвучал язвительно. - Трудно поверить, поскольку здесь только что был посланец с приглашением от госпожи Моблан - она хочет, чтобы мы поселились на время у нее.
     Хорошее настроение Жиля мгновенно испарилось. Ему совсем не нравились неделикатность и настойчивость этой дамы. Какая же хорошая жена станет приглашать в дом гостей, когда хозяин болен?
     - Это просто смешно! Госпожа Моблан, видно, сошла с ума. У нотариуса ангина. Неужели вам тоже не терпится заболеть и проваляться неделю в чужом доме? Ну хватит, Жюдит, не дуйтесь. Поедем завтра вместе, раз уж вам так хочется - все равно я получу документы только послезавтра.
     - Но вы так и не рассказали, чем занимались, когда ушли от нотариуса.
     Жиль даже не стал скрывать своего изумления.
     - Неужто вы намерены следить за мной? Уж не ревнуете ли вы?
     - Ревную? Глупости! Но я не желаю, чтобы вы относились ко мне так же, как к остальным, кого вы с собой привезли. Это им вы можете приказывать ехать с вами или оставаться. А я ваша супруга.
     - Разве я когда-нибудь возражал? А вот вам доказательство, что, прогуливаясь по незнакомому городу, я о вас не забывал.
     И, вынув из кармана самый объемистый из трех футляров. Жиль протянул это пораженной женщине. Она вдруг покраснела.
     - Это мне?
     - Разумеется! Вы же сами только что напомнили, что являетесь моей законной супругой.., а драгоценностей у вас немного. Пора исправить положение, если вы хотите занять достойное место в обществе.
     Жюдит с детской радостью раскрыла обтянутый шелком футляр, достала колье и начала вертеть его в пальцах.
     - Какое красивое! И оно очень подойдет к белому платью, которое я надену сегодня вечером.
     Спасибо, Жиль, вы просто чудо! Благодаря вам я буду самой элегантной на приеме у губернатора...
     От удовольствия она повернулась на каблуках - вот-вот пустится в пляс, - не переставая любоваться лежащим на ладони колье. Но Жиль остановил ее.
     - Как вы сказали? На приеме у губернатора?
     - Ах да! Вы же ничего не знаете. Его человек был у нас час назад: господин губернатор островов На Семи Ветрах пригласил нас сегодня на ужин вон в тот великолепный дворец на холме.
     - Только не это! - простонал Жиль, не имевший ни малейшего желания снова оказаться в тот же день на берегу. - И вы приняли приглашение?
     - А как я могла не принять? Посланец даже ответа ждать не стал. Правда, такое приглашение больше похоже на приказ, но вам это на руку - надо же загладить впечатление от дерзкого поведения утром. В девять часов нас будет ждать на набережной экипаж.
     - Ладно! - недовольно буркнул Жиль. - Видно, не отвертишься. А пока вам лучше вернуться в каюту. Тучи собрались, и ветер поднимается.
     Словно в подтверждение его слов хлынул ливень, вмиг скрыв забитый кораблями порт, стоящую на рейде в ожидании прилива "Диадему", да и сам остров - его контуры расплылись, и оп стал казаться чем-то нереальным.
     Жюдит побежала к каюте, а Жиль спустился туда, где лежал Моисей. Возле него он застал Понго. Черный гигант храпел с внушающей надежду на его скорое выздоровление мощью. Кожа, еще утром сероватая, снова приобрела красивый темно-каштановый оттенок; а положив ладонь на потный лоб негра. Жиль убедился, что температура спала и была почти нормальной, учитывая, какая стояла жара. Несомненная перемена в состоянии больного поразила Турнемина.
     - Я начинаю думать, что наш ирландец - гениальный врач, - сказал он.
     Понго пожал плечами.
     - Не удивляться, что он выгонять из своя школа. Гениальный - плохо, когда рядом невежды! Много люди умирать, пока невежество и лень уступить знание. Везет черный гигант...
     - Он так и не сказал ни слова.
     - Он говорить во сне, но я не знать язык.
     Гроза длилась не меньше часа, зато потом все вокруг преобразилось: стекающие капли сверкали под лучами заходящего солнца, воздух посвежел. Когда же Жиль и Жюдит сели в присланный за ними экипаж, на набережной Святого Людовика стало и вовсе прохладно. Уже совсем стемнело, но великолепная полная луна заливала серебристым светом городок, в окнах вспыхнули, словно светлячки, сотни огоньков.
     На склоне горы, смотревшем на море, сиял, будто маяк, дворец губернатора, освещая густую зелень в саду, из которого поднимались удивительные ароматы.
     Прежде дом принадлежал иезуитам, но в 1762 году, когда был распущен орден, они покинули его, а годом позже он стал официальной резиденцией графа д'Эстена, назначенного губернатором островов На Семи Ветрах. Новый представитель короля оказался большим любителем роскоши, он предпринял колоссальные работы по перестройке старого жилища, перепланировал сад, обставил дом дорогой мебелью, поразив пышностью обстановки своих подданных, и не случайно: губернатор д'Эстен, владелец внушительного гардероба - не менее сотни рубашек и столько же камзолов, захвативший с собой на остров прекрасную серебряную утварь, твердо намеревался жить здесь на широкую ногу и таким образом внушить уважение к себе местным колонистам, большая часть которых, по правде говоря, обходилась весьма скромными удобствами.
     Всем этим он вызвал яростное сопротивление подчиненных, говоривших ему, не стесняясь, прямо в лицо, что он понапрасну разбрасывается государственными средствами, и три года спустя, устав от борьбы, д'Эстен вынужден был покинуть остров, а его преемник на посту губернатора князь Роган предпочел обосноваться в Порто-Пренсе. Однако позже резиденция снова переместилась в Кап-Франсе: многочисленным правителям острова нравился великолепный дом, откуда открывался чудесный вид на море и где, не в пример удушливой жаре на улицах города, вас всегда обдувал прохладный бриз.
     Однако ни золоченое резное убранство комнат, ни мебель, обтянутая драгоценными шелками, ни расставленные по всему дому цветы не спасли Турнеминов от смертной скуки. Граф де Ла Люзерн, генерал-лейтенант армии Его Величества, хоть и обосновался на острове год назад, так и не смог привыкнуть к его чувственной, расслабленной атмосфере. То был прежде всего солдат, моряк, один из тех холодных, учтивых нормандцев, которые так прекрасно акклиматизировались в Англии. Он горделиво носил имя Цезарь, впрочем, так же звали и двух его братьев, один из которых - епископ Лангрский, а другой - кавалер Мальтийского ордена, представлявший Францию по другую сторону океана еще во времена первых выступлений за независимость. Будучи человеком широко образованным, он с одинаковым трепетом и почтением относился к своему дяде Малезербу, восприняв его благородное стремление наделить протестантов гражданскими правами, и к великим мужам античной Греции.
     Несомненно, для Ла Люзерна этот прием был тяжкой обязанностью: во-первых, губернатору совсем не понравилось, что вновь прибывший не поспешил сам ему представиться, а, во-вторых, узнав, что шевалье не привез никаких официальных посланий, он вообще потерял к нему всякий интерес. Лишь сияющая Жюдит в белоснежном, с неброской золотой вышивкой платье с чудесным колье - подарком Жиля - на длинной шее украсила сугубо протокольный ужин - он подавался в чересчур просторном зале, и гостей тут оказалось куда меньше, чем прислуживающих: к каждому из сидящих за столом был приставлен отдельный чернокожий лакей в синей с золотом ливрее. Супруга губернатора выглядела абсолютно бесцветной на фоне великолепной Жюдит, а больше женщин среди присутствующих не было.
     Застольная беседа представляла собой преимущественно монолог хозяина о войнах античных греков. В то время он как раз занимался переводом "Отступления десяти тысяч" и не преминул поделиться с гостями всеми мыслимыми подробностями этого произведения, утомив их несказанно. Так что Жилю не пришлось участвовать в разговоре, а потому он мог внимательно рассмотреть гостей и вскоре убедился, что красота его супруги произвела неизгладимое впечатление на барона де Рандьера. Ретивый адъютант буквально пожирал женщину взглядом, бесстыдно пялился на ее прекрасные плечи и грудь.
     "Придется поучить его приличиям, - подумал мрачно Жиль, - один-два удара шпаги, думаю, образумят наглеца. Моя жена - не рабыня на рынке, нечего раздевать ее взглядом."
     Едва окончился ужин, Рандьер буквально бросился к Жюдит, чтобы предложить ей чашку кофе, и со счастливым выражением на лице так и прирос возле нее к полу, но тут Жиль, покинув госпожу де Ла Люзерн, которая, впрочем, не заметила этого за разговорами об упадке церкви на острове, тоже подошел к жене. Барон был раздосадован помехой и не сумел этого скрыть, хотя ему все равно пришлось сделать вид, что он рад встрече. С таким мужем лучше не ссориться.
     - Госпожа де Турнемин утверждает, что вы намерены обосноваться сразу же на своей плантации? Надеюсь, она ошибается?
     - Почему вы так думаете?
     - Разве можно лишить Кап-Франсе самой прекрасной женщины из всех, что за много лет ступали на этот берег? Вы не поступите столь жестоко. Кроме того, жить в деревне в это время года тяжело...
     - Барон, мы прибыли на Санто-Доминго не для того, чтобы вести тут светскую жизнь, а для того, чтобы выращивать хлопок и индиго. Госпожу де Турнемин мои намерения до сих пор вполне устраивали.
     - Это потому, что она пока не знает, как одиноко ей будет на плантации. Здесь, по крайней мере, хоть какая-то жизнь. Приятное общество, театры, концерты. Балы у губернатора, у главного управляющего...
     - Кстати, о нем, - не стал больше церемониться Жиль. - Я очень рассчитывал увидеть тут господина де Барбе-Марбуа, у меня есть к нему несколько вопросов экономического порядка...
     Рандьер, до того несколько поскучневший, снова расцвел улыбкой.
     - Господин главный управляющий ненадолго уехал в Порт-о-Пренс. Вот видите - вам нужно остаться...
     - Зачем? От Кап-Франсе до "Верхних Саванн" не больше десяти миль.., а у меня неплохие лошади. Мне жаль, сударыня, лишать вас общества столь блестящего кавалера, - добавил он, протягивая жене руку, - но нам пора. Погода снова портится, боюсь, мы не успеем вернуться на корабль...
     И, не обращая внимания на оскорбленное выражение адъютанта, пробурчавшего даже себе под нос что-то вроде "медведь неотесанный", Турнемин подвел удивленную такой поспешностью супругу к хозяевам и, распрощавшись с ними, покинул дворец губернатора.
     - Что случилось? - спросила Жюдит, пока коляска катила по чудесной аллее из цветущих деревьев. - Не слишком-то вежливо так торопиться.
     - Вам и в самом деле доставило бы удовольствие, если бы этот наглец еще час или два терся возле вас? Думаю, мне пришлось бы в завершение вечера надавать ему пощечин, чтобы научить, как следует смотреть на порядочную женщину...
     Жюдит на несколько секунд онемела, а потом вдруг расхохоталась чуть дрожащим смехом:
     - Ей-богу, вы ревнуете!
     В ответ Турнемин тоже засмеялся.
     - Ревную? Какая может быть ревность между супругами? Ревнуют, когда любят, а любовь, как вы сами знаете, не имеет ни малейшего отношения к супружеской жизни. Дело не в этом.
     Просто я требую, чтобы к вам относились с уважением. Вы носите мое имя.
     - Если бы у меня и оставались какие-то сомнения по поводу чувств, которые вы ко мне питаете, они бы немедленно рассеялись после такого заявления. Трудно более ясно дать понять женщине, что ее не любят.., больше не любят...
     - Разве это имеет для вас хоть какое-то значение? Вы ведь и не скрывали, что место в вашем сердце, которое, как я считал, принадлежало мне, занял другой. Так какое же вам дело до моих чувств?
     Жюдит не ответила, а Жиль не решался взглянуть на нее. Вот она, рядом, душистая тень в белом шелковом платье, ему известно, какой очаровательной, какой женственной она может быть, но ему все равно, и укол самолюбия ничего тут не изменит. Нет, он не ревновал жену. В этом Жиль не сомневался, больше того: если бы Рандьер так раздевал взглядом не ее, а Мадалену, он бы не сумел сдержаться - это точно. Кровь бросилась бы ему в голову, и злосчастный ужин наверняка закончился бы дуэлью...
     Вдруг Турнемин почувствовал, как его руку легко тронула нежная кисть.
     - Жиль, - прошептала Жюдит, - а ведь мы с вами впервые выезжаем вместе. Впервые мы предстали в свете как супружеская чета.
     - И, надеюсь, не последний. Придется привыкнуть жить вместе, выезжать, принимать, и я этому рад.
     - Правда? Вы говорите искренне?
     - Разумеется. Вы очень красивы, Жюдит, любой мужчина с хорошим вкусом был бы горд вашим обществом.
     Она снова грустно рассмеялась и взглянула на профиль мужа, четко вырисовывавшийся на светлом фоне лунного неба.
     - Речь идет о чисто эстетическом удовольствии, если я правильно поняла? Я что же, всегда буду для вас.., элементом украшения? Я вас совсем не волную?
     На этот раз он сам повернулся к ней, и его, словно пуля, сразила совершенная красота жены. Она была расстроена, и это ей очень шло.
     Глаза сверкали, как черные бриллианты, влажные губы слегка дрожали, едва прикрытая кружевом грудь трепетала. На мгновение образ белокурой Мадалены потускнел. Жиль с ужасом понял, что Жюдит внушает ему все ту же свирепую страсть, что и раньше. Он готов был обнять ее, покрыть поцелуями, задушить ласками, чтобы увидеть с радостью, как бледнеют ее глаза, услышать крики сладострастия.
     Он уже наклонился к Жюдит, к ее нежным губам, зовущей груди, когда между их тянущимися друг к другу телами проскользнула тень, тень подло сраженной Розенны - далеко от бретонских берегов спит вечным сном кормилица Жиля, и виной тому сводящая его с ума сирена, это она ударила Розенну камнем, словно охотник зверя. Женщина, что носит его имя, - убийца. Уж ему-то известно, как ловко она может поймать мужчину в расставленные сети. Она же прекрасная актриса, и это волнение - тоже наверняка не больше чем игра...
     Опасные чары, державшие Жиля в плену всего несколько мгновений, рассеялись. Он отпрянул.
     - Разве я уже вам не доказал.., может, чересчур выразительно, что не совсем равнодушен к вашей красоте?
     - Как не равнодушны, без сомнения, и к любой другой женщине?
     - Но вы - это вы, а не какая-то другая...
     - Не нужно так, прошу вас. Уж лучше горькая правда, чем все эти недомолвки. Вы меня желаете, и ничего больше...
     В голосе Жюдит зазвучал гнев, глаза ее сверкнули. Жиль улыбнулся.
     - Разве вам мало? Не каждая женщина может этим похвастаться. Да, не стану скрывать, порой я страстно вас желаю. У вас такое тело, что ни один нормальный мужчина не остался бы равнодушным.
     Экипаж выкатил на набережную Вильвер и набрал скорость. Теперь молодых людей обдувал довольно свежий ветерок, но Жюдит, словно изнемогая от жары, раскрыла веер и принялась нервно обмахиваться. Словно сверкающая бабочка билась у нее в пальцах. Она закусила губу и отвернулась.
     - Даже много, - проговорила она сквозь зубы. - А вам не приходит в голову, что я могу и отказаться исполнять роль жены из гарема, которую вы с такой щедростью мне уготовили? Надеюсь, на этом острове уже научились делать замки и задвижки?
     Жиль резко схватил жену за руку, в которой она держала веер, и, придерживая ее за подбородок, вынудил повернуть голову в свою сторону.
     - Не советую вам ими пользоваться, дорогая!
     В моем доме вы будете вести себя, как подобает супруге. Я жду от вас потомства - я хочу иметь сыновей и дочерей. А потому запомните хорошенько: если вы мне понадобитесь, ни один замок, ни один самый прочный засов меня не удержит.
     И уймите свой гнев, не сверкайте так глазами, мы уже приехали - не станете же вы устраивать мне сцену прямо на улице.
     И в самом деле, экипаж обогнул набережную и подкатил к причалу, куда должна была подойти лодка с "Кречета". Турнемин, как бы в знак примирения, торопливо поцеловал руку жены, которую все еще сжимал за запястье, достал из кармана сигнальный свисток и свистнул - три раза коротко и два длинно, вызывая шлюпку. Расстояние было небольшим. Всего в нескольких кабельтовых от берега элегантный парусник, расцвеченный огнями, смотрелся в гладкую воду лагуны.
     Спрыгнув первым. Жиль протянул жене руку, но она с презрением оттолкнула ее и сошла с экипажа без его помощи. Пока губернаторская коляска разворачивалась, чтобы пуститься в обратный путь, белое облако платья Жюдит соскользнуло по лестнице к самой воде и застыло там в ожидании лодки.
     Из соседних таверн раздавались смех и песни, но сам порт, казалось, погрузился в сон, как и старый форт, чьи стены посеребрил лунный свет.
     На "Кречете", от которого едва успела отчалить шлюпка, тоже царило спокойствие.
     Видя, что ему лучше оставить Жюдит в одиночестве, Жиль шагнул к сложенным в пирамиду бочкам возле д