олубым небом.
     Город раскинулся в огромной долине, заросшей апельсиновыми и лимонными деревьями. Катрин подумала, что никогда не могла бы себе вообразить подобного пейзажа. Она вспомнила море во Фландрии, когда жила там, будучи возлюбленной Филиппа Бургундского. Море там было серо-зеленым, ревущим, покрытым белесыми бурунами на высоких волнах, или плоским, цвета сохнущих трав; оно лежало У дюн, которые пересыпал ветер. Забыв на миг свое горе, она поискала руку Арно.
     - Смотри! Здесь наверняка самое красивое место на земле. Разве мы не будем счастливы, если сможем здесь жить?
     Но он тряхнул головой, в углу губ пролегла хорошо знакомая Катрин морщинка. Взгляд, которым он охватил сказочный пейзаж, был тоскливым.
     - Нет! Мы не будем счастливы! Здесь все чужое! Мы не созданы, особенно я, для этой мягкости, изящества, за очарованием которых прячутся жестокость, порок, свирепые инстинкты и вера в бога, который нам чужд. Чтобы жить в исламских землях, нужно сначала завоевывать их, убивать уничтожать, а потом - царствовать. Тогда только жизнь станет возможной для таких людей, как мы... Поверь, наша суровая и старая Овернь, если придет день, когда мы ее опять увидим, даст нам гораздо больше настоящего счастья.
     Он улыбнулся, увидев ее растерянность, поцеловал в глаза и ушел к Мансуру. Их отряд остановился на этом тенистом холме, чтобы держать совет. Катрин, на мгновение оставляя Готье, выскользнула из носилок и подошла к мужчинам. Мансур указывал на белую крепость, возвышавшуюся над городом.
     - Это Альказаба. Принц Абдаллах чаще всего живет там, предпочитает ее своему дворцу на берегу моря. Ему всего пятнадцать лет, но он увлечен оружием и войной. На этой территории тебе больше нечего бояться калифа, - сказал он Арно. - Что ты собираешься делать?
     - Найти корабль, который отвез бы нас в нашу страну. Думаешь, это можно сделать?
     - В этом порту у меня есть два корабля. На одном я поплыву в африканские земли, чтобы там подумать, как отомстить. Другой отвезет тебя вместе с твоими близкими в Валенсию. С тех пор как Сид нас оттуда прогнал, - добавил он с горечью, - исламские корабли больше не входят в этот порт, даже для торговли, а ведь мы часто принимаем чужеземных купцов. Мой капитан вас высадит ночью на берег. В Валенсии ты без труда найдешь корабль, который отвезет вас в Марсель.
     Арно в знак согласия кивнул головой. В Марселе, владении королевы Иоланды, графини Прованской, он действительно будет почти дома, и по его улыбке Катрин догадалась о том, какая радость охватила его при этой мысли. После того, как он думал, что навсегда потерял родную землю, он вот-вот должен вновь обрести ее, прежнюю жизнь, в которой было братство по оружию, сражения, ибо Катрин сомневалась, что он захочет довольствоваться мирной жизнью в замке Монсальви, который монахи восстанавливали.
     - Можем мы выехать этой же ночью?
     - Зачем так спешить? Абдаллах окажет тебе братское гостеприимство, что я и сам намерен был бы-сделать, если мог увезти тебя с собой в Магриб. Ты бы сохранил лучше воспоминания о мусульманах.
     - Благодарю тебя. Будь уверен, что я сохраню хорошее поминание если не обо всех мусульманах, так, по крайней о тебе, Мансур. Встреча с тобой - благословение Божье, и я ему за это благодарен! Но у нас на руках раненый... -. Он умирает. Вам же врач сказал.
     - Не знаю. Между тем он может выжить!
     Катрин обдало облаком нежности. Эта чуткость Арно отношении к скромному Готье взволновала ее до глубины души. Нормандец умирал, конечно, но Монсальви отказывался оставлять его тело на чужбине, у неверных. Она подняла на своего супруга взгляд, полный благодарности. Мансур, помолчав немного, медленно ответил:
     - Он не доживет до того времени, когда вы увидите родные берега! Однако я понимаю тебя, брат мой! Сделаем так, как ты хочешь. Этой же ночью мой корабль поднимет паруса... Теперь пойдем.
     Он опять сел на лошадь. Катрин вернулась в носилки, где к Готье на какой-то момент вернулось сознание. Его дыхание становилось час от часу все более затрудненным и свистящим, огромное тело, казалось, уменьшалось, а лицо трагическим образом изменялось, уже тронутое тенью смерти. Но он повернул к Катрин осознанный взгляд, и она ему улыбнулась.
     - Смотри, - произнесла она мягко, отведя занавеску, чтобы он смог увидеть то, что было снаружи. - Вот море, которое ты всегда любил, о котором ты мне столько рассказывал. На море ты выздоровеешь...
     Он отрицательно покачал головой. На его бледных губах появилось подобие улыбки:
     - Нет! И так лучше!.. Я умру!..
     - Не говори этого! - запротестовала Катрин с нежностью. - Мы за тобой будем ухаживать, мы...
     - Нет! Бесполезно обманывать! Я знаю, и я... я счастлив! Нужно... мне что-то обещать.
     - Все, что ты захочешь.
     Он сделал ей знак приблизиться. Катрин наклонилась так, что ее ухо почти дотронулось до его губ. Тогда он выдохнул:
     - Обещай... что он никогда не узнает, что произошло... Пока! Ему будет больно... Это было только... милосердие! Не стоит...
     Катрин выпрямилась и сжала горячую руку, бессильно Жавшую на матрасе.
     - Нет, - произнесла она с горячностью, - это не было милосердие! Это была любовь! Клянусь тебе, Готье, всем, что у меня есть в мире самого дорогого: той ночью я тебя любила, я отдалась тебе от всего сердца и продолжала бы если бы ты этого захотел. Видишь ли, - прибавила она - ты дал мне столько радости, что на миг меня взяло искушение остаться, отбросить мысль о Гранаде...
     Она остановилась. Выражение бесконечного счастья осветило измученное лицо Готье, придав ему красоту, мягкость, которой он никогда раньше не обладал. На губах появилась нежная улыбка ребенка, которого обрадовали. В первый раз после той ночи Катрин, взволнованная до глубины души, вновь прочла во взгляде серых глаз ту страсть, которой она тогда упивалась.
     - Ты бы пожалела... - прошептал он, - но спасибо, что ты сказала мне об этом! Я уйду счастливым... таким счастливым!
     Потом он прошептал еще тише, слабеющим голосом:
     - Ничего больше не говори... Оставь меня! Я хотел бы поговорить с врачом... у меня мало времени. Прощай... Катрин! Я любил... только тебя... на свете!
     Горло у молодой женщины перехватило, но она не осмелилась отказать ему в том, о чем он просил. Минуту она любовалась его лицом, глаза его теперь закрылись и, может быть, не должны были открыться вновь. Еще раз она наклонилась и очень нежно, с бесконечной печалью, прильнула губами к высохшим губам, потом обернулась к Мари, неподвижно сидевшей в углу носилок.
     - Позови Абу! Он там, рядом... Я спущусь. Весь их кортеж двигался шагом, так как на дороге царило большое оживление. Видно, был базарный день. Мари подала знак, что поняла ее, и позвала врача, пока Катрин, стараясь скрыть слезы, выскользнула с носилок на землю. Арно ехал верхом в нескольких шагах впереди, рядом с Мансуром. Она позвала его, и в голосе у нее было столько боли, что он немедленно остановился, посмотрел на залитое слезами лицо и, свесившись с седла, протянул ей руку;
     - Иди ко мне.
     Он поднял ее, посадил перед собой и обхватил руками. Катрин спрятала лицо у него на груди и зарыдала без удержу. Арно спросил:
     - Это конец?
     Не в состоянии ответить, она кивнула головой. Тогда он сказал:
     - Плачь, моя миленькая, плачь столько, сколько хочешь! Мы никогда не сможем оплакать в полной мере такого человека, как он!

***

     В невообразимой толкотне в порту, среди бесчисленных торговцев рыбой, ракушками, апельсинами, овощами, разными фруктами, пряностями, сидевших прямо на земле, рядом с большими переполненными товаром корзинами, и громкими криками подзывавших покупателей, отряд Мансура прокладывал путь носилкам, в которых умирал Готье. Они пробирались к стоявшим у пристани кораблям. Среди множества рыбацких лодок всех размеров, нескольких тяжелых рыбацких барок и торговых кораблей, стоявших по соседству с двумя берберскими галерами, два военных корабля были похожи на гепардов, прилегших отдохнуть у берега. Мансур показал на них Арно:
     - Вот это - мои...
     Монсальви молча улыбнулся. Он понял, что самый большой куш бен Зегрис срывает не с поместий в таинственном Магрибе, а с пиратства. Это были настоящие пиратские корабли, на которых ищут и берут добычу, и он забеспокоился: можно ли посадить на такой корабль Катрин и Мари? Кто мог быть уверенным, что, выйдя в море, капитан не направит паруса в сторону Александрии или Кандии, или, наконец, Триполи, - словом, на один из больших рынков рабов, где, уж конечно, первой по стоимости рабыней окажется прекрасная дама Запада. Близкая и неизбежная смерть Готье многое меняла. Арно оставался с Жоссом. Им придется защищать Двух женщин против целого экипажа, потому что Абу вернется в Гранаду, как только они поднимут паруса... Как только они выйдут за пределы сторожевых башен порта Альмерии, ни один мусульманский голос больше не поднимется на защиту "руми" против берберского корыстолюбия.
     Конечно, Арно не сомневался в доброй воле Мансура, но пират всегда откажется от своих слов, обманет, убедит. Капитан пиратского корабля потом скажет, что выполнил свою миссию, и никто даже не подумает беспокоиться о супругах Монсальви...
     Охваченный такими мрачными предчувствиями, Арно инстинктивно прижал Катрин к себе, но она не ответила на его объятие. Она смотрела во все глаза на корабль, который как раз в этот момент входил в порт, и, смотря на него, спрашивала себя, хорошо ли она видит и не снится ли ей это.
     Корабль вовсе не был похож на те, что заполняли порт. На не было треугольных парусов, заостренных как копье. Моряки в этот момент спускали огромный квадратный парус в синих и красных полосах, так как вход в порт должен был совершаться на веслах. Это была большая галера с пузатым корпусом, с высокими шканцами в резьбе, но Катрин пришла в восторг вовсе не от формы корабля, а от знамен, что развевались на ветру над марсом. Одно - золотое в серебряных полосах с тремя кораблями Святого Иакова по черному геральдическому фону и тремя красными сердцами. Эти геральдические знаки ей многое сказали, ведь Катрин их хорошо знала.
     - Жак Кер! - вскричала она. - Этот корабль принадлежит ему...
     Теперь Арно тоже смотрел на красавец корабль, но он разглядывал другое знамя: то, что развевалось выше и во всю ширь. И смотрел он на него восторженными глазами.
     - Анжуйские лилии и гербовая связка Сицилии, и арагонские колы, и Иерусалимские кресты! - прошептал он. - Королева Иоланда... Этот корабль, безусловно, везет посла.
     Огромная радость расцвела в сердцах прижавшихся друг к другу супругов. Этот корабль был символом их страны, а также дружбы, преданности, величия... На этом корабле они будут у себя дома...
     - Я думаю, - сказал Арно Мансуру, - что тебе не придется отдавать нам свой корабль. Вон видишь, тот корабль принадлежит нашему другу и везет, без всяких сомнений, посланца моей страны...
     - Торговец, - заметил бен-Зегрис с некоторым оттенком презрения, но, впрочем, очень скоро поправился:
     - Но хорошо вооружен!
     Действительно, на борту корабля виднелись шесть бомбард, поднимавших раскрытые пасти.
     "Магдалена" - так назывался корабль. И он не собирался причаливать. Доплыв до центра портового бассейна, "Магдалена" бросила якорь, с борта спустили лодку, а в это время на набережную сбегались чиновники в тюрбанах и зеваки. Отряд Мансура и носилки были окружены со всех сторон морем людей, которые толкались, чтобы получше разглядеть неожиданных пришельцев.
     Между тем лодка быстро подплывала к берегу. Кроме гребцов в нем были три человека. На одном из которых был тюрбан, а на двух других - вышитые береты. Но Катрин уже узнала самого высокого из тех, что были в беретах. Прежде чем Арно сумел ей помешать, она соскользнула с его лошади и, работая локтями, добежала до берега, когда лодка пристала к пирсу. Жак Кер спрыгнул на набережную и она почти упала ему в объятия, смеясь и плача одновременно...
     Сначала он не узнал ее и даже хотел оттолкнуть навязчивую мусульманку, которая цеплялась за него, но это длилось только миг. Он увидел ее лицо, глаза и сразу побледнел:
     - Катрин! - воскликнул он, пораженный. - Это невозможно! Вы ли это?
     - Да, я, мой друг, именно я... и так счастлива вас видеть! Господи! Но ведь это само Небо вас посылает! Это слишком прекрасно, слишком чудесно, слишком...
     Она не очень-то знала, что говорила, охваченная сильной радостью, которая могла бы свихнуть мозги и в более крепкой голове. Но Арно пустил свою лошадь и тоже выехал в первый ряд. Спрыгнув с лошади, он почти упал, тоже, как и Катрин, в объятия мэтра Жака Кера, сраженного вовсе, когда его обнял этот рыцарь - или мавританский всадник? - которого он, однако, тут же узнал!
     - И мессир Арно! - вскричал тот. - Какая невероятная удача!.. Найти вас сейчас же, как только я ступил на землю! Но знаете ли вы, что мне больше здесь и делать нечего!
     - Как же?
     - Вы думаете, зачем я сюда приплыл? За вами! Разве вы не заметили королевских гербов на моем корабле? Я - посол от герцогини-королевы и прибыл требовать у калифа Гранады господина Монсальви с его супругой... И должен был вернуть ему одного из его лучших командиров, который имел несчастье попасть к нам в плен у берегов Прованса. Должен был произойти в некотором роде обмен...
     - Вы рисковали жизнью, - заметила Катрин.
     - Разве? - улыбнулся Жак Кер. - Мой корабль - мощное судно, а люди в этой стране уважают послов и в то Же время знают толк в торговле. Я научился договариваться с детьми Аллаха, с тех пор как начал бороздить Средиземное море.
     Радость друзей от того, что они опять оказались вместе, была безграничной. Они смеялись, разговаривали все разом, вовсе забыв о тех, кто их окружал. Вопросы сыпались с обеих стopoн так быстро, что никто не в состоянии был на них отвечать, но каждый хотел все знать, и немедленно. Катрин первой опомнилась. Пока Арно и Жак продолжали обниматься, ударяя друг друга по спинам, она бросила взгляд на носилки, между занавесками которых появилась голова Абу-аль-Хайра, и упрекнула себя, что забыла об умиравшем друге. Катрин повисла на руке Жака Кера, почти вырвав его из рук своего мужа.
     - Жак, - стала она умолять, - нужно нас отсюда немедленно увезти... Немедленно!
     - Но... почему?
     И она ему в нескольких словах рассказала о Готье. Радость угасла на обветренном лице купца.
     - Бедный Готье! - прошептал он. - Так он все же оказался смертным?.. Признаюсь, я в это не верил... Мы сейчас же перенесем его на борт. Пусть он сделает последний вздох у себя на родине. Палубные доски будут для него родной землей.
     Он обернулся к сопровождавшим его людям. Один из них - маленький человечек, видимо, секретарь, если судить по письменному прибору, висевшему у него на поясе вместе с небольшим свитком пергамента. Другой - господин в тюрбане, молчаливый и неподвижный, держался сзади Жака Кера. Вот к нему и обратился купец:
     - Господин Ибрагим, вот вы и дома! Мне не придется оговаривать ваше освобождение, потому что с первого же шага я нашел моих друзей. Вы свободны!
     - Спасибо за любезность, друг... Я знал, что мне нечего бояться тебя. Ты был тюремщиком, каких узник редко встретит. Вот почему я следовал за тобой без опаски.
     - Вы дали слово, что не скроетесь, и я верил ему! - с благородством ответил купец. - Прощайте, господин Ибрагим!
     Пленный низко поклонился и поспешно затерялся в толпе, которую Мансур и его люди теперь старались оттеснить, чтобы дать проход носилкам. Моряки Жака Кера с большими предосторожностями вынесли из носилок умиравшего, который был в бессознательном состоянии. Яркое солнце осветило исхудавшее лицо, на котором трагически темнели круги под глазами. Его отнесли в лодку, и Абу устроился рядом с ним.
     - Я останусь при нем, пока он будет дышать, - объяснил врач. - Ведь вы не сразу поднимете паруса?
     - Нет, - ответил Жак Кер. - Только послезавтра. Раз уж я здесь, то хотел бы воспользоваться этим, чтобы загрузить на корабль шелка и мебель, пряности и кожу, позолоченные глиняные изделия, и прекрасные пергаменты из газельей кожи, выделанные в Сахаре, где так хорошо умеют это делать.
     Катрин удержалась, чтобы не улыбнуться. Жак приплыл за ними, да, конечно, и с полномочиями посла, но торговец остается торговцем. Это плавание, предпринятое в знак дружбы, должно, однако, окупиться...
     Пока лодка, увозившая раненого, удалялась к кораблю, откуда должна была вернуться за ними, и пока Арно очень торжественно и тепло прощался с Мансуром, она спросила:
     - Кстати, друг мой, как вы узнали, что мы здесь?
     - Это длинная история. Но в двух словах... Мы оказались здесь благодаря нашему старому другу, мадам де Шатовилен. Вы, кажется, оставили ее прямо среди гор, но с ней оказался оруженосец мессира Арно, которого она сумела очень хорошо выспросить. Тут же она повернула лошадей, проскакала до Анжера, попала к герцогине-королеве и рассказала ей эту историю. Именно госпожа Иоланда предупредила меня и вместе со мною подготовила это плавание.
     - Невероятно! - вскричала пораженная Катрин. - Эрменгарда, которая хотела отвезти меня связанной по рукам и ногам к своему герцогу?
     - Может быть! Ведь она искренне считала, что для вас это было бы наилучшим решением проблем. Но с того момента, когда вы упрямо последовали за мессиром Арно... она принялась вам помогать. Она прежде всего желала вам счастья, и вы представить себе не можете того переполоха, который она устроила и устраивала вплоть до самого моего отъезда! Я еле отделался от нее, так она рвалась на корабль!
     - Дорогая Эрменгарда! - вздохнула Катрин с нежностью. - Это необыкновенная женщина. Ведь она очень рисковала. Она же не знала, что я найду Арно, что здоровой и невредимой доберусь до Гранады?
     Жак Кер пожал плечами и насмешливо улыбнулся.
     - Видно, она вас хорошо знает! Если бы ваш супруг оказался в заточении в самом сердце Африки, вы бы нашли способ и туда за ним поехать. Только вот мне, - заключил он, - пришлось бы плыть дальше!..

***

     В самый темный час ночи, что предшествует рассвету, Готье умер в высокой каюте на корме, куда Жак Кер его поместил. Его лицо было повернуто к открытому морю, по второму он не плыл... Агония была ужасной! Воздух с трудом проходил в раненые легкие, и тело гиганта, его могучие силы продлевали изнурительную битву со смертью, делая ее только более жестокой.
     - Собравшись около него, Катрин, Арно, Абу-аль-Хайр, Жосс, Мари и Жак Кер ждали конца, бессильные помочь в этой битве, страшной и последней, которую вел Готье за жизнь, покидавшую его. Прижавшись друг к другу, с усталыми лицами, по которым бегали тени от дымных масляных ламп, зажженных в комнате, они молились, чтобы затих этот голос муки. Нормандец на незнакомом языке стенал жаловался, молил таинственные северные божества, которых он почитал всю свою жизнь. Снаружи экипаж тоже ждал, не понимая, что происходит, но уважая горе людей в закрытой комнате.
     Наконец по телу Готье прошла последняя судорога, раздался вздох, походивший на хрип, и гигантское тело замерло. Наступила давящая тишина. Корабль мягко покачивался. Вдруг прошла большая волна, корабль жалобно заскрипел, на его жалобу ответил хриплый крик морских птиц.
     Катрин поняла, что все кончилось. Заглушая рыдания, она положила два легких пальца на веки своего друга, Закрыла их, потом прижалась к Арно, а он притянул ее к себе, чтобы она смогла спрятать у него на груди свое лицо. Жак Кер кашлянул, желая стряхнуть охватившее его волнение.
     - Когда взойдет солнце, мы опустим его в море! - сказал он. - Я прочту молитвы.
     - Нет, - вмешался Абу-аль-Хайр. - Я обещал ему проследить за его похоронами. Не нужно молитв. Я тебе скажу, что следует сделать.
     - Тогда пойдемте со мной. Мы отдадим приказания. Оба вышли, и Катрин расслышала голос Жака. Затем последовал топот ног. Арно взял ее за руку и увлек к кровати, где лежал Готье. Они встали на колени, помолились, прося Бог