все учение
христианское распадется на два резкие отдела: учение о догматах, начиная с
божественности сына, духа, отношения этих лиц, до евхаристии с вином или
без вина, пресного или кислого хлеба, - в на нравственное учение смирения,
нестяжательности, чистота телесной, семейной, неосуждения и освобождения от
неволи уз, миролюбия. Как ни старались учители церкви смешать эти две
стороны учения, они никогда не смешивались, и как масло от воды, всегда
были врозь - каплями большими и малнми.

Различие этих двух сторон учения ясно для каждого, и каждый может
проследить плоды той и другой стороны учения в жизни народов, и по этим
плодам может заключить о том, какая сторона более важна и, если можно
сказать, более истинна, то какая более истинна? Посмотришь на историю
христианства с этой стороны - и ужас нападет на тебя. Без исключения с
самого начала и до самого конца, до нас, куда ни посмотришь, на какой ни
взглянешь догмат, хоть с самого начала - догмат божественности Христа - и
до сложения перстов, до причастия с вином или без вина, - плоды всех этих
умственных трудов на разъяснение догматов: злоба, ненависть, казни,
изгнания, побоища жен и детей, костры, пытки. Посмотришь на другую сторону
- нравственного учения, от удаления в пустыню для общения с Богом до обычая
подавать калачи в острог, и плоды этого - все наши понятия добра, все то
радостное, утешительное, служащее нам светочем в истории.

Заблуждаться тем, перед глазами которых не выразились ясно еще плоды того и
другого, можно было, и нельзя было не заблуждаться. Можно было заблуждаться
и тем, которые искренно вовлечены были в эти споры о догматах, не заметив
того, что они этими догматами служат дьяволу, а не Богу, не заметив того,
что Христос прямо говорил, что он пришел разрушить все догматы; можно было
заблуждаться и тем, которые, унаследовав предания важности этих догматов,
получили такое превратное воспитание умственное, что не могут видеть своей
ошибки; можно и тем темным людям, для которых догматы эти не представляют
ничего, кроме слов или фантастических представлений, но нам, для которых
открыт первый смысл Евангелия, отрицающего всякие догматы, нам, имеющим
перед глазами плоды в истории этих догматов, нам нельзя уж ошибаться.
История для нас - поверка истинности учения, поверка даже механическая.

Догмат непорочного зачатия богородицы - нужен он или нет? Что от него
произошло? Злоба, ругательства, насмешки. А польза была? Никакой. Учение о
том, что не надо казнить блудницу, нужно или нет? Что от него произошло?
Тысячи и тысячи раз люди были смягчены этим напоминанием.

Другое: в догматах каких бы то ни было все согласны? - Нет. - В том, чтобы
просящему дать? - Все.

И вот первое - догматы, в чем никто не согласен, что никому не нужно, что
губит людей, это-то иерархия выдавала и выдает за веру; а второе, то, в чем
все согласны, что всем нужно и что спасает людей, этого, хотя и не смела
отрицать иерархия, но не смела и выставлять, как учение. ибо это учение
отрицало ее самое.



                               Л.Н.Толстой -
                                Л.Н.ТОЛСТОЙ


                                 ДВЕ ВОЙНЫ



В христианском мире идут в настоящее время две войны. Правда, одна уже
кончилась, другая еще не кончилась, но шли они обе в одно и то же время и
противоположность между ними была поразительна. Одна, теперь уже
кончившаяся, была старая, тщеславная, глупая и жестокая, несвоевременная,
отсталая, языческая война, - испанско-американская, которая убийством одних
людей решала вопрос о том, как и кем должны управляться другие люди. Другая
война, продолжающаяся еще теперь и имеющая кончиться только тоща, когда
кончатся все войны, - это новая, самоотверженная, основанная на одной любви
и разуме, святая война, - война против войны, которую уже давно (как это
выразил В. Гюго на одном из конгрессов) объявила лучшая, передовая часть
христианского человечества другой, грубой и дикой части этого же
человечества и которую с особенной силой и успехом ведет в последнее время
горсть людей - христиан, кавказских духоборов, против могущественного
русского правительства.

Я на днях получил письмо из Колорадо от какого-то господина Джесси
Глодвина, который просит меня прислать ему: "...несколько слов или мыслей,
выражающих мои чувства по отношению благородного дела американской нации и
героизма ее солдат и моряков". Господин этот, вместе с огромным
большинством американского народа, вполне уверен, что дело американцев,
состоящее в том, что они побили несколько тысяч почти безоружных (в
сравнении с вооружением американцев испанцы били почти безоружны) людей,
есть несомненно благородное дело, noble work, и что те люди, которые, побив
большое количество своих ближних, большею частью остались живы и здоровы и
устроили себе выгодное положение, - герои.

Испано-американская война, не говоря о тех ужасах, которые совершали
испанцы на Кубе и которые послужили предлогом войны, сама
испанско-американская война похожа вот на что:

Выживший из сил и ума старик, воспитанный в преданиях ложной чести,
вызывает для разрешения возникшего между ним и молодым человеком
недоразумения на кулачный бой этого молодого, находящегося в полном
обладании своих сил человека; и молодой человек по своему прошедшему, по
тому, что он не раз сам высказывал, долженствующий стоять неизмеримо выше
такого решения вопроса, принимает вызов с зажатым кастетом в кулаке,
набрасывается на выжившего из ума и сил старика, выбивает ему зубы, ломает
ребра и потом с восторгом рассказывает свои подвиги огромной публике таких
же молодых людей, которая радуется и хвалит героя, изувечившего старика.

Такова одна война, занимавшая все умы христианского мира. Про другую войну
никто не говорит; про нее почти никто и не знает. Другая война - это вот
какая.

Все государства, обманывая людей, говорят: вы все, управляемые мною,
находитесь в опасности быть завоеванными другими народами, я блюду ваше
благополучие и безопасность и потому требую, чтобы вы отдавали мне ежегодно
миллионы рублей, плоды ваших трудов, которые я буду употреблять на ружья,
пушки, порох, корабли для вашей защиты; кроме того, требую, чтобы и сами вы
шли в устроенные мною организации, где из вас будут делать неразумные
частицы одной огромной машины - армии, управляемой мною. Находясь в этой
армии, вы перестанете быть людьми и иметь свою волю, а будете делать все,
что я хочу. Хочу же я прежде всего властвовать; средство же для
властвования, употребляемое мною, есть убийство, и потому я буду обучать
вас убийству.

И несмотря на очевидную нелепость утверждения того, что люди находятся в
опасности от нападения правительств других государств, которые утверждают,
что они, несмотря на все желание мира, находятся в той же опасности,
несмотря на унизительность того рабства, которому люди подвергаются,
поступая в армию, несмотря на жестокость того дела, к которому они
призываются, люди поддаются обману, отдают свои деньги на свое же
порабощение и сами порабощают друг друга.

И вот являются люди, которые говорят:

То, что вы говорите об угрожающей нам опасности и о вашей заботе
предохранить нас от нее, есть обман. Государства все уверяют, что хотят
мира, и вместе с тем все вооружаются друг против друга. Кроме того, по тому
закону, который вы признаете, все люди - братья и нет никакой разницы
принадлежать тому или иному государству, а потому и нападения на вас других
государств, которыми вы нас пугаете, для нас не страшны и не имеют никакого
значения. Главное же то, что по тому закону, который нам дан Богом и
который признаете и вы, требующие от нас участия в убийстве, явно запрещено
не только убийство, но и всякое насилие, и потому мы не можем и не будем
участвовать в ваших приготовлениях к убийствам, не будем давать на это
денег и не пойдем в вами устроенные сборища, где извращают разум и совесть
людей, превращая их в орудия насилия, покорные всякому злому человеку,
взявшему в руки это орудие.

В этом состоит другая война, давно уже ведомая лучшими людьми мира с
представителями грубой силы и в последнее время разгоревшаяся с особенной
силой между духоборами и русским государством. Русское государство
выставило против духоборов все те орудия, которыми оно может бороться.
Орудия эти: полицейские меры арестов, непозволения выезда из места
жительства, запрещение общения друг с другом, перехватывание писем,
шпионство, запрещение печатания в газетах сведений о всем, касающемся
духоборов, клевета на них, печатаемая в журналах, подкупы, сечения, тюрьмы,
ссылки, разорение семей. Духоборы же с своей стороны выставили свое
единственное религиозное орудие: кроткую разумность и терпеливую твердость,
и говорят: не должно повиноваться людям больше, чем Богу, и что бы вы с
нами ни делали, мы не можем и не будем повиноваться вам.

Восхваляют испанских и американских героев той дикой войны, которые, желая
отличиться перед людьми, получить награду и славу, убили очень много людей
или сами умерли в процессе убийства своих ближних. Но никто не говорит и не
знает даже про тех героев войны против войны, которые, никем не видимы и не
слышимы, умирали и умирают под розгами или в вонючих карцерах, или в
тяжелом изгнании, и все-таки до последнего издыхания остаются верными добру
и истине.

Я знаю десятки этих мучеников уже умерших и сотни таких же, которые,
разбросанные по всему миру, продолжают это мученическое исповедание истины.

Я знаю Дрожжина, учителя-крестьянина, который до смерти был замучен в
дисциплинарном батальоне; знаю другого - Изюмченко, товарища Дрожжина,
выдержанного в дисциплинарном батальоне и потом сосланного на край света;
знаю Ольховика, крестьянина, отказавшегося от военной службы, за это
приговоренного в дисциплинарный батальон и на пароходе обратившего
конвойного солдата Середу. Середа, поняв то, что сказал Ольховик о грехе
военной службы, пришел к начальству и сказал, как говорили это древние
мученики: "Не хочу быть с мучителями, присоедините меня к мученикам", и его
стали мучить, послали в дисциплинарный батальон, а потом в Якутскую
область. Знаю я десятки духоборов, из которых многие умерли, ослепли и
все-таки не покоряются требованиям, противным закону Бога.

На днях я читал письмо о молодом духоборе, который один, без товарищей
послан в полк, стоящий в Самарканде. Опять те же требования со стороны
начальства и те же простые неотразимые ответы: "Не могу делать того, что
противно моей вере в Бога". - "Мы тебя замучаем". - '"Это ваше дело. Вы
делайте свое, а я буду делать свое".

И этот двадцатилетний мальчик, заброшенный один в чужой край, среди
враждебных ему людей, сильных, богатых, образованных, направляющих все свои
силы на то, чтобы покорить его, не покоряется и делает свое великое дело.

Говорят: "Это напрасные жертвы. Люди эти погибнут, а устройство жизни
останется то же". Так же, я думаю, говорили люди и о напрасности жертвы
Христа, да и всех мучеников за истину. Люди нашего времени, особенно
ученные, так огрубели, что не понимают, не могут даже по грубости своей
понимать значения и действия духовной силы. Заряд в 250 пудов динамита,
пущенный в толпу живых людей, - это они понимают и видят в этом силу; но
мысль, истина, получившая осуществление, проведенная в жизни до
мученичества, ставшая доступной миллионам, - это, по их понятию, не сила,
потому что она не трещит и не видно сломанных костей и луж крови. Ученые
(правда, плохие ученые) все силы эрудиции употребляют на то, чтобы
доказать, что человечество живет, как стадо, руководимое только
экономическими условиями, и что разум дан ему только для забавы; но
правительства знают, что движет миром, и потому безошибочно по инстинкту
самосохранения ревнивее всего относятся к проявлению духовных сил, от
которых зависит их существование или погибель. Оттого-то все силы русского
правительства были направлены и еще направлены на то, чтобы обезвредить
духоборов, изолировать их, выслать их за границу.

Но, несмотря на все усилия, борьба духоборов открыла глаза миллионам.

Я знаю сотни людей, старых и молодых военных, которые благодаря гонениям
против кротких, трудолюбивых духоборов усомнились в законности своей
деятельности; знаю людей, которые в первый раз задумались над жизнью и
значением христианства, увидав и услыхав про жизнь этих людей, про гонения,
которым они подверглись.

И правительство, управляющее миллионами людей, знает это и чувствует, что
оно поражено в самое сердце.

Такова другая война, ведущаяся в наше время, и таковы последствия ее. И
последствия ее важны не для одного русского правительства. Всякое
правительство, основанное на войске и на насилии, точно так же поражено
этим оружием. Христос сказал: "Я победил мир". И он действительно победил
мир, если только люди поверят в силу данного им этого оружия.

Оружие это есть следование каждым человеком своему разуму и своей совести.

Ведь это так просто, так несомненно и обязательно для каждого человека. "Вы
хотите сделать меня участником убийства. Вы требуете от меня денег для
приготовления орудий убийства и хотите, чтобы я сам участвовал в
организованном сборище убийц, - говорит разумный человек, не продавший и не
затемнивший свою совесть. - Но я исповедую тот самый закон, который
исповедуете и вы и в котором давным-давно запрещено не только убийство, но
и всякая вражда, и потому не могу повиноваться вам".

И вот это-то средство, и такое простое, одно и побеждает мир.

Ясная Поляна. 15 августа 1898 г



                    Л.Н.Толстой - БЕССМЫСЛЕННЫЕ МЕЧТАНИЯ

                                Л.Н.ТОЛСТОЙ


                           БЕССМЫСЛЕННЫЕ МЕЧТАНИЯ



17 января нынешнего 1895 г. русские представители дворянства и земства всех
70 с чем-то губерний и областей России собрались в Петербурге для
поздравления нового, вступившего на место своего умершего отца, молодого
русского императора.

За несколько месяцев до выезда представителей во всех губерниях России в
продолжение нескольких месяцев шли усиленные работы приготовлений для этого
поздравления: собирались экстренные собрания, предлагали, избирали,
интриговали; придумывали форму верноподданнических адресов, спорили,
придумывали подарки для подношения, опять спорили, собирали деньги,
заказывали, избирали счастливцев, которые должны были ехать и иметь счастье
лично передать адресы и подарки; и, наконец, люди ехали иногда по несколько
тысяч верст со всех концов России с подарками, новыми мундирами,
заготовленными речами и радостными ожиданиями увидать царя, царицу и
говорить с ними.

И вот все приехали, собрались, доложились, явились к министрам тому и
другому, подверглись всем мытарствам, через которые проводили их, наконец
дождались торжественного дня и явились во дворец со своими подарками.
Разные курьеры, гофмейстеры, фурьеры, церемониймейстеры, камер-лакеи,
адъютанты и т.п. захватили их, водили, проводили, устанавливали, и,
наконец, наступила торжественная минута, и все эти сотни, большей частью
старые, семейные, седые, почитаемые в своей среде люди замерли в ожидании.

И вот отворилась дверь, вошел маленький, молодой человек в мундире и начал
говорить, глядя в шапку, которую он держал перед собой и в которой у него
была написана та речь, которую он хотел сказать. Речь заключалась в
следующем.

"Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для заявления
верноподданнических чувств. Верю искренности этих чувств, искони присущих
каждому русскому. Но мне известно, что в последнее время слышались в
некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными
мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего
управления. Путь все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному,
буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял
его мой незабвенный покойный родитель". Когда молодой царь дошел до того
места речи, в котором он хотел выразить мысль о том, что он желает делать
все по-своему и не хочет, чтобы никто не только не руководил им, но даже не
давал советов, чувствуя, вероятно, в глубине души, что и мысль эта дурная и
что форма, в которой она выражена, неприлична, он смешался и, чтобы скрыть
свой конфуз, стал кричать визгливым, озлобленным голосом.

Что же такое было? За что такое оскорбление всех этих добродушных людей?

А было то, что в нескольких губерниях: Тверской, главное Тверской,
Тульской, Уфимской, еще какой-то земцы в своих адресах, исполненных всякой
бессмысленной лжи и лести, намекали в самых темных и неопределенных словах
о том, что хорошо бы земству быть тем, чем оно по своему смыслу должно быть
и для чего оно было учреждено, т.е. чтобы иметь право доводить до сведения
царя о своих нуждах. На эти-то намеки старых, умных, опытных людей,
желавших сделать для царя возможным какое-нибудь разумное управление
государством, потому что, не зная, как живут люди, что им нужно, нельзя
управлять людьми, - на эти-то слова молодой царь, ничего не понимающий ни в
управлении, ни в жизни, ответил, что это - бессмысленные мечтания.

Когда речь кончилась, наступило молчание. Но придворные прервали его
криками "ура", и почти все присутствующие закричали тоже "ура".

После этого все представители поехали в собор и там служили молебен
благодарственный. Некоторые из бывших тут говорят, что они не кричали "ура"
и не ездили в собор; но если и были таковые, то их было мало, и не
кричавшие "ура" и не ездившие в собор не заявили этого публично; так что не
несправедливо сказать, что все или огромное большинство представителей
радостно приветствовали ругательную речь царя и ездили в собор служить
благодарственный молебен за то, что царь удостоил их за их поздравления и
подарки назвать глупыми мальчишками.

Прошло 4 месяца, и ни царь не нашел нужным отречься от своих слов, ни
общество не выразило своего осуждения его поступка (кроме одного анонимного
письма). И как будто всеми решено, что так и должно быть. И депутации
продолжают ездить и подличать, и царь так же принимает их подлости, как
должное. Мало того, что все вошло в прежнее положение, все вступило в
положение гораздо худшее, чем прежде. Необдуманный, дерзкий, мальчишеский
поступок молодого царя стал совершившимся фактом; общество, все русское
общество проглотило оскорбление, и оскорбивший получил право думать (если
он и не думает, то чувствует), что общество этого самого и стоит, что так и
надо с ним обращаться, и теперь он может попробовать еще высшую меру
дерзости и оскорбления и унижения общества.

Эпизод 17-го января был одним из тех моментов, когда две стороны,
вступающие в борьбу между собою, примеряются друг к другу, и между ними
устанавливаются новые отношения. Сильный рабочий человек встречает в дверях
слабого мальчишку, барчука. Каждый имеет такое же право пройти первым, но
вот нахальный мальчишка, барчук, отталкивает в грудь входящего рабочего и
дерзко кричит: "Долой с дороги, дрянь этакая!"

Момент этот решающий: отведет ли рабочий спокойно руку мальчика, пройдет
впереди его и тихо скажет: "Нехорошо так, миленькой, делать, я постарше
тебе, и ты вперед так не делай". Или покорится, уступит дорогу и снимет
шапку и извинится.

От этого момента зависят дальнейшие отношения этих людей и нравственное
душевное состояние их. В первом случае мальчик опомнится, станет умнее и
добрее, а рабочий свободнее и мужественнее; во втором случае нахальный
мальчик сделается еще нахальнее и рабочий еще покорнее.

То же столкновение произошло между русским обществом и царем, и благодаря
своей необдуманности молодой царь сделал ход, оказавшийся очень выгодным
для него и невыгодном для русского общества. Русское общество проглотило
оскорбление, и столкновение разрешилось в пользу царя. Теперь он должен
стать еще дерзновеннее и будет совершенно прав, если он еще больше будет
презирать русское общество; русское же общество, сделав этот шаг, неизбежно
сделает и следующие