шаги в том же направлении и станет еще покорнее и
подлее. Так оно и сделалось. Прошло 4 месяца, и не только не появилось
протеста, но все с великим успехом готовятся к приему царя в Москве, к
коронации и новым подаркам икон и всяких глупостей, и в газетах восхваляли
мужество царя, отстоявшего святыню русского народа - самодержавие. Нашелся
даже такой сочинитель, который упрекает царя за то, что он слишком мягко
отозвался на неслыханную дерзость людей, решившихся намекнуть н! а то, что
для того, чтобы управлять людьми, надо знать, как они живут и что им нужно;
и что надо было сказать: не "бессмысленные мечтания", а надо было
разразиться громом на тех, которые посмели посягнуть на самодержавие -
святыню русского народа.

В газетах иностранных ('"Times", "Daily News" и др.) были статьи о том, что
для всякого другого народа, кроме русского, такая речь государя была бы
оскорбительна, но нам, англичанам, судить об этом с своей точки зрения
нельзя: русские любят это и им нужно это.

Прошло 4 месяца, и в известных, так называемых высших кругах русского
общества установилось мнение, что молодой царь поступил прекрасно, так, как
должно было поступить. "Молодец Ники, - говорят про него его бесчисленные
кузены, - молодец Ники, так их и надо".

И течение жизни и управление пошло не только по-старому, но хуже, чем
по-старому; те же ссылки без суда; те же отнятия детей у родителей; те же
виселицы, каторги, казни; та же нелепая до комизма цензура, запрещающая
все, что вздумается цензору или его начальнику; те же одурение и
развращение народа.

Положение дел ведь такое: существует огромное государство с населением
свыше 100 миллионов людей, и государство это управляемо одним человеком. И
человек этот назначается случайно, не то что избирается из самых лучших и
опытных людей наиболее опытный и способный управлять, а назначается тот,
который прежде родился того человека, который прежде управлял государством.
А так как тот, который прежде управлял государством, тоже назначался
случайно по первородству, точно так же, как и его предшественник, - и
только родоначальник их всех был властителем, потому что достиг власти или
избранием, или выдающимися дарованиями, или, как это бывало большей частью,
тем, что не останавливался ни перед какими обманами и злодеяниями, - то
выходит, что становится управителем 100-миллионного народа не человек,
способный к этому, а внук ! или потомок того человека, который выдающимися
способностями или злодеяниями, или и тем и другим вместе, как это чаще
всего бывало, достиг власти, - хотя бы этот потомок не имел ни малейших
способностей управлять, а был бы самым глупым и дрянным человеком.
Положение это, если прямо посмотреть на него, представляется действительно
бессмысленным мечтанием.

Ни один разумный человек не сядет в экипаж, если не знает, что кучер умеет
править, и в поезд железной дороги, если машинист не умеет ездить, а только
сын кучера или машиниста, который когда-то, по мнению некоторых, умел
ездить; и тем менее не поедет в море на пароходе с капитаном, права
которого на управление кораблем состоят только в том, что он - внучатный
племянник человека, который когда-то управлял кораблем. Ни один разумный
человек не вверит себя и свою семью в руки таких кучеров, машинистов,
капитанов, а все мы живем в государстве, которое управляется, и
неограниченно, такими сыновьями и внучатными племянниками не только не
хороших правителей, но на деле показавших свою неспособность к управлению
людей. Положение это действительно совершенно бессмысленно и может быть
оправдываемо только тем, что было время, когда люди верили, что эти
властители суть какие-то особенные, сверхъестественные и! ли избранные
Богом помазанные существа, которым нельзя не повиноваться. Но в наше время,
- когда уже никто не верит в сверхъестественное призвание этих людей к
власти, никто не верит в святость помазания и наследственности, когда
история уже показала людям, как свергали, прогоняли, казнили этих
помазанников, - положение это не имеет никаких оправданий, кроме того, что
если предполагать, что верховная власть необходима, то наследственность
такой власти избавляет государство от интриг, смут, междоусобий даже,
которые неизбежны при другом роде избрания верховного властителя, и что
смуты и интриги обойдутся народу дороже и тяжелее, чем неспособность,
развращенность, жестокость управителей по наследству, если неспособность их
будет восполняться участием представителей народа, а развращенность и
жестокость их будет держаться в пределах ограничениями, поставленными их
власти.

И вот на желания этих-то самых - нераздельных с наследственностью власти -
участия в делах правительства и ограничения власти (хотя эти желания и были
скрыты под толстым слоем самой грубой лести), на эти-то желания молодой
царь с решительностью и дерзостью ответил: "Не хочу, не позволю. Я сам".

Эпизод 17-го января напоминает то, что часто случается с детьми. Ребенок
начинает делать какое-нибудь непосильное ему дело. Старшие хотят помочь
ему, сделать за него то, что он не в силах сделать, но ребенок
капризничает, кричит визгливым голосом: "Я сам, сам" - и начинает делать; и
тогда, если никто не помогает ему, то очень скоро ребенок образумливается,
потому что или обжигается, или падает в воду, или расшибает себе нос и
начинает плакать. И такое предоставление ребенку делать самому то, что он
хочет делать, бывает, если не опасно, то поучительно для него. Но беда в
том, что при ребенке таком всегда бывают льстивые няньки, прислужницы,
которые водят руками ребенка и делают за него то, что он хочет сам сделать,
и он радуется, воображая, что он сделал сам, - и сам не научается и другим
часто делает вред.

То же бывает и с правителями. Если бы они действительно управляли сами, то
управление их продолжалось бы недолго, они сейчас же бы наделали таких
явных глупостей, что погубили бы других и себя, и царство их тотчас
кончилось бы, что и было бы очень полезно для всех. Но беда в том, что как
у капризных детей есть няньки, делающие за них то, что они воображают сами
делать, так и у царей всегда есть такие няньки - министры, начальники,
дорожащие своими местами и властью, и знающие, что они пользуются ими
только до тех пор, пока царь считается неограниченным.

Считается и предполагается, что правит делами государства царь; но ведь это
только считается и предполагается: править делами государства один царь не
может, потому что дела эти слишком сложны, он может только сделать все то,
что ему вздумается по отношению тех дел, которые дойдут до него, и может
назначать себе помощниками тех, кого ему вздумается; а править делами он не
может потому, что это совершенно невозможно для одного человека. Правят
действительно: министры, члены разных советов, директоры и всякого рода
начальники. Попадают же в эти министры и начальники люди никак не по
достоинствам, а по проискам, интригам, большей частью женским, по связям,
родству, угодливости и случайности. Льстецы и лгуны, пишущие статьи о
святыне самодержавия, о том, что эта форма (форма самая древняя, бывшая у
всех народов) есть особенно священное достояние русского народа, и что
править народом царь должен неограниченно, но, к сож! алению, никто из них
не объясняет, как должно действовать самодержавие, как именно должен и
может править царь сам, один своим народом. В прежнее время, когда
славянофилы проповедовали самодержавие, то они проповедовали его
нераздельно с земским собором, и тогда, как ни наивны были мечтания
славянофилов (сделавших много зла), понятно было, как должен был управлять
самодержавный царь, узнавший от соборов нужды и волю народа. Но как может
управлять теперь царь без соборов? Как кокандский хан? Да это нельзя,
потому что в кокандском ханстве все дела можно было рассмотреть в одно
утро, а в России в наше время для того, чтобы управлять государством, нужны
десять тысяч ежедневных решений. Кто же поставляет эти решения? Чиновники.
Кто же эти чиновники? Это люди, для достижения своих личных целей
пролезающие во власть и руководимые только тем, чтобы им получать побольше
денег. В последнее время люди эти до такой степени у нас в России пали в
нравственном и умственном значении, что е! сли они прямо не воруют, как
воровали те, которых обличили и прогнали, - они даже не умеют притвориться,
что преследуют какие-нибудь общие государственные интересы, они только
стараются как можно дольше получать свои жалованья, квартирные, разъездные.
Так что управляет государством не самодержавная власть, - какое-то
особенное, священное лицо, мудрое, неподкупное, почитаемое народом, - а
управляет в действительности стая жадных, пронырливых, безнравственных
чиновников, пристроившихся к молодому, ничего не понимающему и не могущему
понимать молодому мальчику, которому наговорили, что он может прекрасно
управлять сам один. И он смело отклоняет всякое участие в управлении
представителей народа и говорит: "Нет, я сам".

Так что выходит, что управляемы мы не только не волей народа, не только не
самодержавным царем, стоящим выше всех интриг и личных желаний, как хотят
представить нам царя настоящие славянофилы, - но управляемы мы несколькими
десятками самых безнравственных, хитрых, корыстных людей, не имеющих за
себя ни, как прежде, родовитости, ни даже образования и ума, как тому
свидетельствуют разные Дурново, Кривошеины, Деляновы и т.п., а управляемы
теми, которые одаренны теми способностями посредственности и низости, при
которых только, как это верно определил Бомарше, можно достигнуть высших
мест власти: Меdiocre еt гаmpant, еt оn раrvient а tоut (Будь
посредственным и раболепным и достигнешь всего). Можно подчиняться и
повиноваться одному человеку, поставленному своим рождением в особенное
положение, но оскорбительно и унизительно повиноваться и подчиняться людям,
нашим сверстникам, на наших глазах разными подлостями и гадостями вылезшим
на высшие места и захватившим власть. Можно было скрепя сердце подчиняться
Иоанну Грозному и Петру Третьему, но подчиняться и исполнять волю Малюты
Скуратова и немецких капралов, любимцев Петра III - обидно.

В делах, нарушающих волю Бога, - в делах, противных этой воле, я не могу
подчиняться и повиноваться никому; но в делах, не нарушающих волю Бога, я
готов подчиняться и повиноваться царю, какой бы он ни был. Он не сам стал
на свое место. Его поставили на это место законы страны, составленные или
одобренные нашими предками. Но зачем же я буду подчиняться людям, заведомо
подлым или глупым, или и то и другое вместе, которые 30-летней подлостью
пролезли во власть и предписывают мне законы и образ действий? Мне говорят,
что по высочайшему повелению мне предписано [не] издавать таких-то
сочинений, не собираться на молитву, не учить моих детей, как я считаю
хорошим, а по таким-то началам и книгам, которые определяет г-н
Победоносцев; мне говорят, что по высочайшему повелению я должен отдавать
подати на постройку броненосцев, должен отдать своих детей или имение тому
и тому-то, или самому перестать жить, где я хочу, а жить в назначенном мне
месте. Все это еще можно было бы перенести, если бы это точно било
повеление царя; но ведь я знаю, что высочайшее повеление тут только слова,
что делается это вовсе не тем царем, который номинально управляет нами, а
делается это г-ном Победоносцевым, Рихтером, Муравьевым и т.п., которых
прошедшее я знаю давно, и так знаю, что я не желаю иметь с ними ничего
общего. И этим-то людям я должен повиноваться и отдать им все, что есть у
меня дорогого в жизни.

Но и это бы можно было перенести, если бы дело шло только об унижении
своем. Но, к сожалению, дело не в одном этом. Царствовать и управлять
народом нельзя без того, чтобы не развращать, не одурять народ и не
развращать и не одурять его тем в большей степени, чем несовершеннее образ
правления, чем меньше управители выражают собою волю народа. А так как у
нас самое бессмысленное и далекое от выражения воли народа правление, то
при нашем управлении необходимо самое большое напряжение деятельности для
одурения и развращения народа. И вот это одурение и развращение народа,
совершающееся в таких огромных размерах в России, и не должны переносить
люди, видящие средства этого одурения и развращения и последствия его.



1891


                        Л. Н. Толстой - О социализме

                                Л.Н.Толстой
                                О социализме



Вы желаете, чтобы я написал для вашей книги статью, касающуюся социальных и
экономических вопросов, т.е. о том, в какую, по моему мнению, наилучшую с
экономической точки зрения форму я желал бы, чтобы сложилось или должно
сложиться современное общество. Желания вашего я никак не могу исполнить,
во-первых, потому, что не знаю, не могу знать и думаю, что никто не может
знать ни тех законов, по которым изменяется экономическая жизнь народов, ни
той наилучшей формы экономической жизни, в какую должно сложиться
современное общество, как это думают знать социалисты и их учителя, а
во-вторых, еще и потому, что если бы я и воображал себе, что знаю законы,
по которым движется человечество в своем экономическом развитии, а также и
ту наилучшую форму экономического устройства, в которую оно должно
сложиться, как это думали и думают все социалистические реформаторы от
Сен-Симона, Фурье, Оуена до Маркса, Энгельса, Бернштейна и других, я бы
никак не решился бы скзать это. Не решился же бы я сказать этого потому,
что имеющие в будущем сложиться экономические формы жизни человеческих
обществ, по моему несомненному убеждению, так же мало могут быть предвидены
и определенны, как и будущее положение каждого отдельного живого человека,
и что поэтому все эти вымышленные людьми законы и на основании этих законов
предполагаемые различными людьми различные наилучшие устройства обществ не
только не содействуют благу людей, но составляют одну из главных причин
того неустройства человеческих обществ, от которого теперь страдают люди
нашего времени.

Думаю я так потому, что человек может находить и устанавливать посредством
наблюдений и рассуждений законы движения небесных тел, жизни растений, а
также и животных, но никак не может подводить свою жизнь и жизнь себе
подобных существ, обладающих разумом и волею, под законы, выведенные из
наблюдения над внешнею жизнью человечества, не принимая во внимание тех
особенных свойств разума и воли, которыми обладают только люди. Делать это
все равно, что отыскивать и определять законы жизни животных, обладающих
способностью произвольного передвижения, внешними чувствами и инстинктом,
на основании законов, выведенных из наблюдений над мертвым веществом или
хотя бы над растениями, не обладающими свойствами животных.

Правда, человек может спуститься и спускается до степени животного и тогда
подлежит законам животной жизни и даже мертвой материи, но в общих своих
проявлениях человек всегда был и есть существо, отличающееся от всех других
существ животного и вещественного мира, ему одному свойственным разумом и
свободною волею. И потому жизнь его всякая, и семейная, и общественная, и
политическая, и международная, и экономическая складывается, складывалась и
должна складываться никак не на основании выведенных из наблюдения общих
объективных законов, провозглашаемых разными теоретиками в политическом
устройстве народов и в области экономической разными Марксами, Энгельсами,
Бернштейнами и т.п., а всегда только на основании совершенно другого,
одного для всех людей закона жизни, провозглашенного с древнейших времен и
браминами, и Буддой, и Лао-Тце, и Сократом, и Христом, и Марком Аврелием, и
Эпиктетом, и Руссо, и Кантом, и Эмрсоном, и Чанингом, и всеми
религиозно-нравственными мыслителями человечества. Религиозно-нравственный
закон этот, определяя все проявления жизни человеческой, и семейные, и
общественные, и политические, и международные, определяет в том числе и
экономические, определяет их совершенно иначе, чем это делают все
политические, международные, общественные и социалистические учения.
Различие это заключается во-первых в том, что тогда как все объективные
законы и выведенные из них учения, по которым должны быть устроены
человеческие общества, бесконечно разнообразны и противоречат одно другому;
религиозно-нравственный закон в своих главных основах, хотя бы в том,
признаваемом всеми людьми и всеми религиозными учениями положении о том,
что всякий человек не должен делать того, чего себе не хочет,
религиозно-нравственный закон - один и для всех людей один и тот же.
Различие это, во-вторых и главное, заключается в том, что тогда как все
политические, международные, общественные, а также и социалистические
учения предрешают те формы, в которые будто бы должна сложиться жизнь
людей, и требуют от людей усилий для достижения именно этих, вперед
определенных форм, религиозно-нравственный закон, не предрешая никаких форм
жизни, ни семейной, ни политической, ни международной, ни экономической,
требует от людей только воздержания во всех областях жизни от поступков
противных этому закону, одним исполнением этого закона достигая всего того
блага, которое тщетно обещают все политические, а также и социалистические
учения.

Различие это подобно тому, какое было бы между двумя артелями работников,
приставленных хозяином к одному и тому же делу - положим, к земляным
работам для проведения дороги. Работникам даны орудия для работы и
приказано ровнять по проложенным линиям землю, но не сказано, для чего
именно предназначена работа. Одна из двух артелей, составленная из людей
горячих, легкомысленных и потому самоуверенных, не будучи в состоянии
понять, для чего предназначена работа, находит, что указания, данные
хозяином, неясны, неопределенны и едва ли к чему-нибудь пригодны, и для
того, чтобы придать смысл своей работе, люди этой артели придумывают более
определенную цель. Одни решают, что вместо того, чтобы ровнять без всякой
видимой им цели землю, разумнее будет копать гряды для посадки капусты,
другие же, что еще лучше будет копать землю в глубину для отыскания клада
или золота, третьи же предполагают, что полезнее было бы копание пруда или
колодца и на это направляют свои силы. Делая же не то, что предписано
хозяином, а сами придумывая цели для своей деятельности, работники ссорятся
между собой, мешают друг другу и не только не делают того, что могли бы
сделать и что нужно для их же блага, но еще и портят свою жизнь теми
раздорами, которые неизбежно возникают между ними. Так поступают люди,
предрешающие кажущиеся им наилучшие формы общественной, политической,
экономической жизни и полагающие свои силы на осуществление этих форм
жизни. Люди же, следующие религиозно-нравственному закону, подобны тем
разумным работникам, которые, делая то, что предписано им хозяином, вполне
уверены, что из исполнения ими воли хозяина ничего, кроме добра во всех
отношениях, для них не может выйти.

Казалось бы, так просто, так естественно, так свойственно разумному
существу - человеку руководиться в своей короткой, всякую минуту могущей
быть оборванной жизни тем общим религиозно-нравственным законом, который
живет в душе каждого человека и который выражен и признается всеми великими
религиями человечества, а никак не теми взаимно противоречивыми
требованиями осуществления признаваемых людьми наилучшими форм жизни,
достигаемых всегда только нарушениями требований нравственного закона. А
между тем с древнейших времен совершалось, совершается и теперь и считается
необходимым это самое нарушение религиозно-нравственного закона для
осуществления и поддержания того или иного устройства жизни, считаемого
теми или другими людьми наилучшим. Все правительства, от самих
деспотических до самых либеральных, все революционные партии, все
коммунисты, социалисты, всех возможных оттенков проповедуют и делают это.
Отчего это? А от той общей причинны тех бедствий, которые сами себе наносят
люд