лениями,  другие совсем не  знают  грамоты  и  не  знают
другого веселья, кроме пьянства. Одни все знают и ни во что не верят; другие
ничего не знают и верят во всякий вздор,  который  им  скажут.  Одни,  когда
заболевают,  то,  не  говоря  о всех возможных водах,  всяком уходе и всякой
чистоте и лекарствах,  переезжают с места на место,  отыскивая самый  лучший
целебный  воздух;  другие  ложатся  в  курной  избе на печке и с непромытыми
ранами,  отсутствием всякой пищи,  кроме сухого хлеба,  и -  воздуха,  кроме
зараженного  десятью  членами семейства,  телятами и овцами,  гниют заживо и
преждевременно умирают.
   Неужели это так надо?
   Если есть высший разум и любовь,  руководящие миром,  если есть Бог, то не
мог  он  хотеть,  чтобы  было  такое разделение между людьми,  чтобы одни не
знали,  что делать с избытком своих богатств,  и швыряли бы без  толку  плод
трудов  других  людей;  другие бы чахли и преждевременно умирали или жили бы
мучительной жизнью в непосильной работе.
   Если есть Бог,  то это не может и не должно быть.  Если же нет Бога,  то с
самой простой человеческой точки зрения такое устройство жизни,  при котором
большинство людей должно губить свои жизни для того, чтобы малое число людей
пользовалось  избытком,  который  только   затрудняет   и   развращает   это
меньшинство, - такое устройство жизни нелепо, потому что для всех невыгодно.


III

   Так зачем же люди живут так?
   Понятно, что богатые люди,  привыкшие к своему богатству и не видящие ясно
того,  что богатство не дает счастье,  стараются удержать свое положение. Но
зачем то огромное большинство,  в руках которого всякая  власть,  зачем  это
большинство,  полагая  счастье  в  богатстве,  живет  в  нужде и подчиняется
меньшинству?
   В самом  деле,  зачем все те сильные мускулами и мастерством и привычкой к
труду люди,  - огромное большинство людей,  подчиняются,  покоряются  горсти
слабых людей,  большей частью ни на что не способных, изнеженных стариков и,
главное, женщин?
   Пройдите перед  праздниками  или  во  время  дешевых  товаров  по торговым
заведениям,  хотя бы по пассажам Москвы.  Десять  или  двенадцать  пассажей,
состоящих из сплошных, великолепных магазинов с огромными цельными стеклами,
все наполнены разнообразными  дорогими  вещами,  -  исключительно  женскими:
материи,  платья,  кружева,  драгоценные камни,  обувь, комнатные украшения,
меха и пр.  и пр.  Все эти вещи стоят миллионы  и  миллионы,  все  эти  вещи
делались на заводах часто губящими свои жизни над этими работами рабочими, и
все эти вещи ни на что не  нужны  не  только  рабочим,  но  даже  и  богатым
мужикам, все это забавы и украшения женщин. У подъездов с обеих сторон стоят
швейцары в галунах и кучера  в  дорогих  одеждах,  сидя  на  козлах  дорогих
экипажей,  запряженных  тысячными  рысаками.  Опять  миллионы  рабочих  дней
потрачены на  производство  всей  этой  роскоши  запряжек:  старые,  молодые
рабочие,  мужчины,  женщины  посвящают целые жизни на производство всех этих
предметов. И все эти предметы во власти и в руках нескольких сотен женщин, в
по  последней  моде  дорогих  шубках и шляпках шныряющих по этим магазинам и
покупающих все эти приготовленные только для них предметы.
   Несколько сотен  женщин распоряжаются по своему произволу трудом миллионов
людей тружеников,  работающих  для  прокормления  себя  и  своих  семей.  От
произвола этих женщина зависит судьба, жизнь миллионов людей.
   Как это случилось?
   Для чего  все  эти миллионы сильных людей,  которые работали эти предметы,
подчиняются этим женщинам?
   Вот подъезжает  на  паре  рысаков барыня в бархатной шубе и шляпе по самой
последней моде.  Все  на  ней  новое  и  самое  дорогое.  Швейцар  бросается
отстегивать  полость  ее саней и почтительно под локоток высаживает ее.  Она
идет по пассажу, как по своему царству, заходит в один магазин и покупает на
пять  тысяч  рублей материи на гостиную и,  приказывая доставить это себе на
дом,  идет дальше. Женщина эта злая, глупая и даже некрасивая, и не рожающая
детей,  и  ничего  в  своей  жизни  для  других не сделавшая.  Почему же так
раболепно увиваются перед ней и швейцар,  и кучер, и приказчик? И почему все
то,  над чем трудились тысячи рабочих,  сделалось ее собственностью?  Потому
что у нее деньги. А и швейцару, и кучеру, и приказчику, и рабочим на фабрике
необходимы эти деньги,  чтобы кормить семьи. Деньги же эти им удобнее всего,
а иногда только и возможно приобрести тем, чтобы служить кучером, швейцаром,
приказчиком, рабочим на фабрике.
   А почему деньги у этой женщины?  Деньги у этой женщины потому,  что  люди,
согнанные  с  земли  и  отученные  от всякой другой работы,  кроме машинного
ткания материй на фабриках,  живут на фабрике ее  мужа,  муж  же  ее,  давая
рабочим только то, что им необходимо для прокормления, все барыши с фабрики,
несколько сот тысяч,  берет себе и,  не зная,  куда  употребить  их,  охотно
отдает жене, чтобы она, на что ей вздумается, тратила их.
   А вот другая барыня,  в еще более роскошном  экипаже  и  одежде,  покупает
разные дорогие и ненужные вещи в разных магазинах. Откуда у этой деньги? Эта
- содержанка богача землевладельца двадцати тысяч десятин,  пожалованных его
предку   распутной   царицей   за   разврат  его  с  этой  старухой-царицей.
Землевладелец этот владеет всей землей вокруг поселенных в  ней  крестьян  и
отдает  эту  землю  крестьянам  по семнадцать рублей за десятину.  Крестьяне
платят эти деньги потому,  что без земли они померли  бы  с  голоду.  И  эти
деньги  теперь  в  руках  содержанки,  и на эти-то деньги она покупает вещи,
сделанные другими, согнанными с земли крестьянами.
   А вот  еще  с  женихом  и матерью ходит по пассажу третья богатая женщина.
Женщина эта выходит замуж и покупает бронзы и дорогую посуду.  У этой деньги
от отца,  важного чиновника,  получающего двенадцать тысяч жалования. Он дал
дочери на приданное семь тысяч.  Деньги эти собраны с внутренних  и  внешних
податей,  с  крестьян  же.  Эти  самые подати заставили и швейцара,  который
отворяет двери (он калужский мужик:  у него остались дома жена  и  дети),  и
кучера-извозчика,  который  подвез  их (этот - тульский мужик),  и сотни,  и
тысячи,  и миллионы людей, работающих в прислугах и на фабриках, - побросать
дома и работать работу, потребляемую барынями, получившими деньги, собранные
ими с барышей на  фабриках,  или  с  земли,  или  с  податей:  фабрикантами,
землевладельцами, чиновниками.
   Так что подчинились  миллионы  рабочих  этим  женщинам  потому,  что  один
человек завладел фабрикой, на которой работают люди, другой завладел землей,
а третий - теми податями, которые собираются с рабочих. От этого произошло и
то, что я видел около чугунного завода.
   Мужики пахали чужое поле потому,  что у них нет достаточно своей земли,  а
тот,  кто владеет землею, позволяет им пользоваться его землею только с тем,
чтобы они на него работали.  Каменобойцы били камень потому, что только этой
работой  они  могли  заплатить требуемые с них подати.  На заводе и в шахтах
работали люди потому,  что и земля,  из которой вынимают чугун,  и завод, на
котором его льют, принадлежат не им.
   Все эти рабочие работают тяжелую,  не свою работу потому, что богатые люди
захватили землю, собирают подати и владеют заводами.


IV

   Почему же владеет землей не тот,  который на ней работает,  а тот,  кто не
работает? Почему малое число людей пользуется податями, собираемыми со всех,
а не те, которые платят их? Почему владеют заводами не те, которые построили
их и работают на них,  а малое число людей,  которые  не  строили  их  и  не
работают на них?
   На вопрос:  отчего люди неработающие захватили земли работающих? - обычный
ответ тот, что это оттого, что земля пожалована им за заслуги или куплена на
заработанные деньги.  На вопрос о том,  почему одни люди, малое число людей,
неработающие  правители  и  их помощники собирают большую долю богатств всех
рабочих людей и по своему произволу пользуются ими? - обычный ответ тот, что
люди,  пользующиеся  деньгами,  собираемыми  с  народа,  управляют другими и
защищают их и соблюдают между ними порядок и благоустройство.  На вопрос же,
отчего люди неработающие,  богатые,  владеют произведениями и орудиями труда
рабочих? - ответ тот, что эти произведения и орудия труда заработаны ими или
их предками.
   И все эти люди - как  землевладельцы,  так  и  служащие  правительству,  и
торговцы,  и фабриканты,  искренно уверены в том, что владение их совершенно
справедливо, - что они имеют право на такое владение.
   А между тем,  ни владение землею,  ни собирание податей и пользование ими,
ни обладание произведениями и орудиями труда людьми неработающими  не  имеют
никакого  оправдания.  Владение  землею  не  работающими  на  ней  не  имеет
оправдания потому, что земля, как вода, воздух, солнечные лучи, - составляет
необходимое   условие   жизни  каждого  человека  и  потому  не  может  быть
исключительной собственностью одного.  Если земля,  а не вода, воздух и лучи
солнца  сделались предметом собственности,  то произошло это не оттого,  что
земля не есть такое же необходимое и  потому  не  могущее  быть  присвоенным
условие существования всякого человека,  но только потому,  что лишить людей
воды,  воздуха и солнца нельзя  было,  лишить  же  пользования  землею  было
возможно.
   Земельная собственность как возникла из насилия  (завоеванием  присваивали
себе  землю и потом раздавали и продавали ее),  так и осталась,  несмотря на
все попытки обратить ее в право, только насилием сильного и вооруженного над
слабым и безоружным.
   Нарушь человек,  работающий на земле, это воображаемое право, начни
пахать землю,  считающуюся собственностью другого, и тотчас же явится то, на
чем основано это мнимое право,  - сначала в  виде  полицейских,  а  потом  и
военной силы - солдат, которые будут колоть, стрелять в тех, которые захотят
воспользоваться своим действительным правом кормиться работой на земле.  Так
что  то,  что называется правом на собственность земли,  есть только насилие
над всеми теми людьми,  которые могут нуждаться в этой земле. Право на землю
подобно  праву  на  дорогу,  которую  захватили  разбойники  и по которой не
пропускают людей без выкупа.
   Еще менее  может  найти  себе  подобие  оправдания  право правительства на
насильственное взимание податей.  Утверждается,  что подати употребляются на
защиту   государства  от  внешних  врагов,  на  установление  и  поддержание
внутреннего порядка и на устройство всем нужных общественных дел.
   Но, во-первых,  внешних  врагов  уже давным-давно нет,  даже по заявлениям
самих правительств: все они уверяют свои народы, что они желают только мира.
Германский император желает мира, Французская республика желает мира, Англия
желает мира,  и того же желает Россия. Тем более того же желают трансваальцы
и китайцы. Так от кого же надо защищаться?
   Во-вторых, для того,  чтобы отдавать  деньги  для  устройства  внутреннего
порядка  и общественных дел,  нужно быть уверенным,  что люди,  устраивающие
порядок,  устроят  его  и,  кроме  того,  что  порядок  будет  хорош  и  что
устраиваемые  общественные дела действительно нужны обществу.  Если же,  как
это всегда и  везде  повторяется,  те,  кто  платят  подати,  не  уверены  в
деловитости и даже честности тех, которые устраивают порядок, и, кроме того,
самый порядок этот считают дурным,  и устраиваемые общественные дела  совсем
не такие,  какие нужны плательщикам податей,  то очевидно,  что нет никакого
права собирания податей, а есть только насилие.
   Помню мудрое   слово   русского  мужика,  религиозного  и  потому  истинно
свободомыслящего.  Он так же, как Торо, считал справедливым не давать подати
на  дела,  не  одобряемые его совестью,  и когда к нему пришли с требованием
уплаты его доли подати,  он спросил - на что пойдут подати, которые он даст,
говоря:  если подати пойдут на доброе дело, то я сейчас же дам не только то,
что вы требуете,  но и больше; если же подати пойдут на дурное, то я не могу
дать и не дам добровольно ни копейки.
   Разумеется, с ним не стали разговаривать,  а сломали запертые  им  ворота,
увели корову и продали на подати.  Так что,  в сущности, истинная, настоящая
причина податей есть только одна: власть, которая собирает их, - возможность
ограбить  тех,  которые не дают охотно,  и даже за отказ избить,  заточить в
тюрьму, наказать, так это и делают.
   То, что в Англии, Франции, Америке и вообще в конституционных государствах
подати определяются парламентом,  то есть мнимо  собранными  представителями
народа,  не изменяет дела, так как выборы так устроены, что члены парламента
не представляют народа, а принадлежат к политиканам, а если не принадлежали,
то   становятся  ими,  как  скоро  попадут  в  парламент,  занятыми  личными
честолюбиями и интересами враждующих партий.
   Так же   мало   доказательны   оправдания   мнимого   права  собственности
неработающих на произведения труда других людей.
   Это право собственности,  называемое даже священным правом,  оправдывается
обыкновенно  тем,  что  собственность  есть   результат   воздержанности   и
трудолюбивой   деятельности,  полезной  людям.  А  между  тем  стоит  только
рассмотреть  происхождение  всех  больших  состояний,  чтобы   убедиться   в
противном.
   Возникают состояния всегда или из насилия - это самое обыкновенное, или из
скаредности,  или из крупного мошенничества, или из хронического обмана, как
те, которые производятся торговцами. Чем нравственнее человек, тем вернее он
лишается того состояния,  которое имеет,  и чем безнравственнее,  тем вернее
наживает и удерживает состояние.  Народная мудрость говорит,  что от  трудов
праведных  не  наживешь  палат каменных,  - что от труда будешь не богат,  а
горбат.  И так оно было и в старину, и тем более теперь, когда распределение
богатств  уже  давно  совершилось  самым неправильным образом.  Если и можно
допустить,  что  в  первобытном  обществе  человек  более   воздержанный   и
трудолюбивый  приобретает  больше  невоздержанного и мало работающего,  то в
нашем обществе ничего подобного быть не может. Как бы воздержан и трудолюбив
ни был рабочий,  работающий на чужой земле,  покупающий по цене, которую ему
назначат,  необходимые предметы  и  работающий  чужими  орудиями  труда,  он
никогда не приобретет богатства. Человек же самый невоздержанный и праздный,
как мы это видим на тысячах людей,  который пристроится к  правительству,  к
богатым  людям,  который займется ростовщичеством,  фабричной деятельностью,
домом терпимости, банком, торговлей вином, легко наживет состояние.
   Законы, будто  бы  ограждающие  собственность,  суть  законы,  ограждающие
только ограбленную собственность,  которая уже находится в руках богатых,  и
не только не ограждают рабочих,  не имеющих уже никакой собственности, кроме
своего труда, но только содействуют ограблению этого их труда.
   Мы видим  бесчисленное  количество  администраторов:  царя,  его  братьев,
дядей, министров, судей, духовных лиц, которые получают огромные содержания,
собранные с народа, и не исполняют тех легких даже обязанностей, которое они
взялись исполнять за это вознаграждение.  И потому,  казалось бы,  эти  люди
крадут  собираемое  с  народа содержание,  то есть собственность народа,  но
никому и в голову не приходит судить их.
   Если же рабочий воспользуется частью денег,  получаемых этими людьми,  или
предметами, купленными на эти деньги, то считается, что он нарушил священную
собственность, и его за эти гроши, которыми он воспользовался, судят, сажают
в тюрьму, ссылают.
   Фабрикант-миллионер обязуется    выдать    рабочему    плату    за   труд,
представляющую для него, фабриканта, одну десятимиллионную его состояния, то
есть  почти  ничто;  рабочий  же  обязуется,  вследствие нужды,  выставить в
продолжение года ежедневную,  кроме праздников,  двенадцатичасовую, опасную,
вредную  для  своего  здоровья  работу,  то есть обязуется отдать фабриканту
большую часть своей жизни, может быть и всю жизнь; и правительство одинаково
ограждает как ту, так и другую собственность.
   Фабрикант же при этом заведомо из года в год  крадет  у  рабочего  большую
долю его заработка и присваивает себе.  Казалось бы очевидно,  что фабрикант
похищает  большую  половину  собственности  рабочего  и  потому  должен   бы
подлежать  ответственности;  но правительство считает нажитую таким способом
собственность фабриканта священною и казнит рабочего, унесшего под полой два
фунта меди, составляющих одну миллиардную часть собственности фабриканта.
   Попробуй рабочий,  как это прорывается при еврейских погромах, отобрать от
богачей  хоть  часть  того,  что отнято у него по законам,  попробуй хоть бы
голодный,  как недавно в Милане, взять тот хлеб, который, пользуясь голодом,
продают  рабочим  по  высоким  ценам  богачи,  или попробуй рабочий отобрать
посредством стачки хоть часть того,  что взято у него, он нарушает священное
право  собственности,  и  правительство  со своим войском сейчас приходит на
помощь землевладельцу,  фабриканту,  торговцу против рабочего.  Так  что  то
право,  на  котором  богатые люди основывают свое владение землею,  взимания
податей и обладания произведениями  труда  других  людей,  не  имеет  ничего
общего с справедливостью и как то, так и другое, и третье основано только на
насилии, производимом войском.


V

   Задумает ли рабочий  пахать  землю,  которая  ему  нужна  для  пропитания,
попытается  ли  он уклониться от уплаты податей - прямых или косвенных,  или
попытается взять запасы хлеба,  им же произведенные,  или орудия труда,  без
которых он не может работать,  - явится войско и силою воспрепятствует ему в
этом.
   Так что отчуждение земли, взимание податей, власть капиталистов составляет
не основную причину бедственного  положения  рабочих,  а  только  следствие.
Основная  же  причина  того,  что миллионы рабочих людей живут и работают по
воле меньшинства,  - не в том,  что меньшинство это захватило землю,  орудия
производства и берет подати,  а в том,  что оно может это делать, - что есть
насилие,  есть войско,  которое находится  в  руках  меньшинства  и  готовое
убивать тех, которые не хотят исполнять волю этого меньшинства.
   Когда крестьяне хотят завладеть землей,  которая считается  собственностью
неработающего  человека,  или  когда человек хочет не заплатить подати,  или
когда стачечники хотят помешать другим рабочим стать на их место, - являются
те самые крестьяне,  у которых отнята земля,  плательщики податей и рабочие,
только в мундирах и с ружьями,  заставляющие своих  братьев  не  в  мундирах
сойти с земли, отдать подати и прекратить стачку.
   Когда в первый раз поймешь это, то не веришь себе, так это странно.
   Рабочие хотят освободиться, и сами же рабочие заставляют себя покориться и
оставаться в рабстве.
   Зачем же они делают это?
   А затем, что рабочие, взятые или нанятые в солдаты, подвергаются искусному
процессу  одурения  и  развращения,  после  которого  они  уже  не  могут не
повиноваться слепо начальникам, что бы их ни заставили делать.
   Делается это  вот  как:  родится  мальчик  в  деревне или городе.  Во всех
континентальных государствах,  как только мальчик достигнет  того  возраста,
когда сила,  ловкость и гибкость доходят до высшей степени, душевные же силы
находятся в самом смутном,  неопределенном состоянии (около  двадцати  лет),
так  мальчика  берут в солдаты,  осматривают как рабочую скотину,  и если он
физически  исправен  и  силен,  его  зачисляют,  смотря   по   годности,   в
какую-нибудь часть войска и заставляют торжественно присягать в том,  что он
будет рабски повиноваться своим начальникам,  потом удаляют от всех  прежних
условий,  поят водкой или пивом, наряжают в пеструю одежду и вместе с такими
же другими ребятами запирают в казармы,  где он в полной праздно