"натуры",  для того, чтобы списать с него
портрет,  так  как  лицо  его  подходит  к  задуманной  картине.  (Художник,
разумеется,  не  сказал,  для  какой  картины  ему  нужно  лицо   дворника).
Разговорившись с хозяйкой,  художник предложил ей, чтобы задобрить ее, взять
к  себе  на  выучку  мальчика-сына.  Предложение  это,  очевидно,  подкупило
хозяйку.  Она  вышла,  и через несколько времени вошел и глядящий исподлобья
хозяин,  мрачный,  беспокойный и испуганный,  он долго выпытывал  художника,
зачем  и  почему  ему  нужен  именно он.  Когда художник сказал ему,  что он
встретил его на улице и  лицо  его  показалось  ему  подходящим  к  картине,
дворник  спрашивал,  где  он  его  видел?  в какой час?  в какой одежде?  И,
очевидно, боясь и подозревая худое, отказался от всего.
   Да, этот  непосредственный  палач  знает,  что  он палач и что то,  что он
делает,  - дурно,  и что его ненавидят за то,  что он делает,  и  он  боится
людей,  и я думаю, что это сознание и страх перед людьми выкупают хоть часть
его вины.  Все же вы,  от секретарей  суда  до  главного  министра  и  царя,
посредственные  участники  ежедневно совершаемых злодеяний,  вы как будто не
чувствуете своей вины и не испытываете того чувства стыда, которое должно бы
вызвать  в  вас участие в совершаемых ужасах.  Правда,  вы так же опасаетесь
людей, как и палач, и опасаетесь тем больше, чем больше ваша ответственность
за   совершаемые   преступления:   прокурор   опасается   больше  секретаря,
председатель суда больше прокурора,  генерал-губернатор больше председателя,
председатель совета министров еще больше,  царь больше всех. Все вы боитесь,
но не оттого,  что, как этот палач, вы знаете, что вы поступаете дурно, а вы
боитесь оттого, что вам кажется, что люди поступают дурно.
   И потому я думаю,  что как  ни  низко  пал  этот  несчастный  дворник,  он
нравственно  все-таки  стоит  несравненно  выше  вас,  участников  и отчасти
виновников этих ужасных преступлений, - людей, осуждающих других, а не себя,
и высоко носящих голову.


VI

   Знаю я,  что все люди - люди,  что все мы слабы, что все мы заблуждаемся и
что нельзя одному человеку судить другого.  Я долго боролся с тем  чувством,
которое возбуждали и возбуждают во мне виновники этих страшных преступлений,
и тем больше, чем выше по общественной лестнице стоят эти люди. Но я не могу
и не хочу больше бороться с этим чувством.
   А не могу и не хочу,  во-первых,  потому,  что людям этим, не видящим всей
своей преступности,  необходимо обличение, необходимо и для них самих, и для
той толпы людей,  которая под влиянием внешнего почета  и  восхваления  этих
людей одобряет их ужасные дела и даже старается подражать им.  Во-вторых, не
могу и не хочу больше бороться потому,  что (откровенно  признаюсь  в  этом)
надеюсь,  что  мое  обличение  этих людей вызовет желательное мне извержение
меня тем или иным путем из того круга людей,  среди  которого  я  живу  и  в
котором  я  не  могу  не чувствовать себя участником совершаемых вокруг меня
преступлений.
   Ведь все,  что делается теперь в России,  делается во имя общего блага, во
имя обеспечения и спокойствия жизни людей, живущих в России. А если это так,
то все это делается и для меня,  живущего в России.  Для меня, стало быть, и
нищета народа, лишенного первого, самого естественного права человеческого -
пользования  той  землей,  на  которой он родился;  для меня эти полмиллиона
оторванных от доброй жизни мужиков,  одетых в мундиры и обучаемых  убийству,
для  меня  это  лживое  так  называемое духовенство,  на главной обязанности
которого лежит извращение и скрывание истинного христианства.  Для меня  все
эти  высылки  людей  из  места  в место,  для меня эти сотни тысяч голодных,
блуждающих по России рабочих, для меня эти сотни тысяч несчастных, мрущих от
тифа,  от  цинги  в  недостающих  для  всех  крепостях  и тюрьмах.  Для меня
страдания матерей,  жен, отцов изгнанных, запертых, повешенных. Для меня эти
шпионы,  подкупы,  для  меня эти убивающие городовые,  получающие награду за
убийство. Для меня закапывание десятков, сотен расстреливаемых, для меня эта
ужасная  работа  трудно  добываемых,  но  теперь уже не так гнушающихся этим
делом людей-палачей.  Для меня эти виселицы с висящими на  них  женщинами  и
детьми, мужиками; для меня это страшное озлобление людей друг против друга.
   И как ни странно утверждение о том,  что все это делается для меня и что я
участник  этих  страшных  дел,  я все-таки не могу не чувствовать,  что есть
несомненная зависимость между моей просторной комнатой,  моим  обедом,  моей
одеждой,  моим досугом и теми страшными преступлениями,  которые совершаются
для устранения тех, кто желал бы отнять у меня то, чем я пользуюсь. Хотя я и
знаю,  что  все  те бездомные.  озлобленные,  развращенные люди,  которые бы
отняли у меня то,  чем я пользуюсь,  если бы не  было  угроз  правительства,
произведены  этим  самым правительством,  я все-таки не могу не чувствовать,
что сейчас мое спокойствие действительно  обусловлено  всеми  теми  ужасами,
которые совершаются теперь правительством.
   А сознавая это,  я не могу  долее  переносить  этого,  не  могу  и  должен
освободиться от этого мучительного положения.
   Нельзя так жить. Я, по крайней мере, не могу так жить, не могу и не буду.
   Затем я  и пишу это и буду всеми силами распространять то,  что пишу,  и в
России и вне ее,  чтобы одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела,
или  уничтожилась  бы  моя  связь с этими делами,  чтобы или посадили меня в
тюрьму,  где бы я ясно сознавал, что не для меня уже делаются все эти ужасы,
или же, что было бы лучше всего (так хорошо, что я и не смею мечтать о таком
счастье),  надели на меня,  так  же  как  на  тех  двадцать  или  двенадцать
крестьян,  саван,  колпак  и  так  же  столкнули  с скамейки,  чтобы я своей
тяжестью затянул на своем старом горле намыленную петлю.


VII

   И вот для того,  чтобы достигнуть одной из этих двух целей,  обращаюсь  ко
всем участникам этих страшных дел,  обращаюсь ко всем,  начиная с надевающих
на  людей-братьев,  на  женщин,  на  детей  колпаки  и  петли,  от  тюремных
смотрителей  и  до  вас,  главных распорядителей и разрешителей этих ужасных
преступлений.
   Люди-братья! Опомнитесь,  одумайтесь,  поймите, что вы делаете. Вспомните,
кто вы.
   Ведь вы  прежде,  чем  быть палачами,  генералами,  прокурорами,  судьями,
премьерами,  царями,  прежде всего вы люди.  Нынче выглянули на свет  Божий,
завтра  вас  не  будет.  (Вам-то,  палачам  всякого  разряда,  вызывавшим  и
вызывающим к себе особенную ненависть,  вам-то особенно надо  помнить  это.)
Неужели  вам,  выглянувшим  на  этот  один короткий миг на свет Божий - ведь
смерть,  если вас и не убьют, всегда у всех нас за плечами, - неужели вам не
видно в ваши светлые минуты, что ваше призвание в жизни не может быть в том,
чтобы мучить,  убивать людей,  самим дрожать от страха быть убитыми, и лгать
перед собою,  перед людьми и перед Богом, уверяя себя и людей, что, принимая
участие в этих делах,  вы делаете важное,  великое дело для блага миллионов?
Неужели  вы  сами  не  знаете,  -  когда  не опьянены обстановкой,  лестью и
привычными софизмами,  - что все это - слова,  придуманные только для  того,
чтобы,  делая  самые  дурные  дела,  можно  было  бы  считать  себя  хорошим
человеком?  Вы не можете не знать того,  что у вас,  так же как у каждого из
нас,  есть только одно настоящее дело, включающее в себя все остальные дела,
- то,  чтобы прожить этот короткий промежуток данного нам времени в согласии
с  той  волей,  которая  послала нас в этот мир,  и в согласии с ней уйти из
него. Воля же эта хочет только одного: любви людей к людям.
   Вы же, что вы делаете? На что кладете свои душевные силы? Кого любите? Кто
вас любит? Ваша жена? Ваш ребенок? Но ведь это не любовь. Любовь жены, детей
- это не человеческая любовь.  Так,  и сильнее, любят животные. Человеческая
любовь - это любовь человека к человеку,  ко всякому человеку,  как  к  сыну
Божию и потому брату.
   Кого же вы так любите? Никого. А кто вас любит? Никто.
   Вас боятся,  как боятся ката-палача или дикого зверя.  Вам льстят,  потому
что в душе презирают вас и ненавидят - и как ненавидят!  И вы это  знаете  и
боитесь людей.
   Да, подумайте все вы,  от высших до низших участников убийств, подумайте о
том,  кто  вы,  и перестаньте делать то,  что делаете.  Перестаньте - не для
себя,  не для своей личности,  и не для  людей,  не  для  того,  чтобы  люди
перестали осуждать вас, но для своей души, для того Бога, который, как вы ни
заглушаете его, живет в вас.

   31 мая 1908 г.
   Ясная Поляна



КОММЕНТАРИИ

   Не могу молчать.  Летом 1908 года это произведение Толстого опубликовали в
переводах  многие английские,  немецкие,  итальянские,  французские и другие
иностранные газеты.  В России ряд газет,  напечатавших отрывки из  "Не  могу
молчать",  поплатились  большими штрафами.  Издатель севастопольской газеты,
напечатавший статью и расклеивший ее полный печатный текст  по  городу,  был
арестован и отдан под суд.
   Статья "Не могу молчать" широко распространялась  в  стране  в  рукописных
списках  и  печаталась подпольными революционными организациями.  В тульской
подпольной типографии она набиралась  по  рукописи,  доставленной  из  Ясной
Поляны. Лишь в 1917 году статья получила открытый доступ к читателям.

   В дневнике  Толстого  10  марта  1908 года появилась запись:  "Ужасаюсь на
казни".  В последующие  дни  дневник  писателя  становится  летописью  новых
злодеяний царского правительства.
   10 мая 1908 года газета "Русь" сообщила о казни  в  Херсоне  20  крестьян,
обвиненных  в  том,  что  они  совершили  "разбойное  нападение  на  усадьбу
землевладельца в Елисаветградском уезде".  Прочитав это  сообщение,  Толстой
был  подавлен.  На другой день он подошел к фонографу (присланному ему в дар
американским изобретателем Эдисоном) и сказал:  "Нет, это невозможно! Нельзя
так жить!.. Нельзя так жить!.. Нельзя и нельзя. Каждый день столько смертных
приговоров,  столько казней. Нынче пять, завтра семь, нынче двадцать мужиков
повешено,  двадцать смертей...  А в Думе продолжают разговоры о Финляндии, о
приезде королей,  и всем кажется,  что это так и должно быть..." (Гусев Н.Н.
Два года с Л.Н.Толстым. М., 1973, с. 157).
   14 мая в дневнике  Толстой  отметил:  "Вчера,  13-го,  написал  обращение,
обличение, не знаю, что - о казнях". Так началсь работа над статьей, которую
писатель  сначала  называл  в  дневнике  "Казни",  "О  смертных  казнях".  В
окончательной  редакции она получила название "Не могу молчать".  В середине
июня  статья  была  завершена,  потребовав  всего  месяц   работы,   правда,
исключительной по своей интенсивности.
   Как и каждое публицистическое произведение позднего Толстого,  статья  "Не
могу    молчать"    вызвала   новый   взрыв   идейной   борьбы.   Правая   -
черносотенно-монархическая и церковная - печать обрушилась на автора  статьи
с  клеветой  и  бранью.  Дошло  до того,  что Иоанн Кронштадский опубликовал
"молитву",  в которой просил Бога "взять  с  земли  хульника...  злейшего  и
нераскаянного  Льва Толстого" (Вестник Европы,  1908,  кн.  8,  с.  816).  А
нововременец М.О.Меньшиков писал в своей статье:  "По раздраженному тону, по
анархизму  банальных  идей,  по  партийной  озлобленности,  по  ожесточенной
ненависти  к  "правительству"  и  "попам",  Лев  Толстой  падает  иногда  до
какого-нибудь плебея мысли" (Новое время, 1908, 13 июля).
   Многие люди в России решительно поддержали выступление Толстого.  Художник
И.Е.Репин заявил в своем письме в газеты:
   "Прав Лев Толстой - лучше петля или тюрьма,  нежели  продолжать  безмолвно
ежедневно  узнавать  об  ужасных  казнях,  позорящих  нашу  Родину,  и  этим
молчанием как  бы  сочувствовать  им.  Миллионы,  десятки  миллионов  людей,
несомненно,  подпишутся  теперь под письмом нашего великого гения,  и каждая
подпись  выразит  собою  как  бы  вопль  измученной  души.  Прошу   редакцию
присоединить мое имя к этому списку" (Слово, 1908, 10 июля).
   В этом же духе высказались о статье  Толстого  Леонид  Андреев,  Александр
Блок  и  другие  известные  литераторы.  Журнал  "Вестник  Европы" напечатал
сочувственный отклик "Лев Толстой и его "Не могу молчать"  (Вестник  Европы,
1908, кн. 8, с. 810-816).

   Беру нынешнюю   газету.   -   Заметка,  кратко  цитируемая  Толстым,  была
напечатана в "Русских ведомостях" 10 мая и в газете "Русь" 11 мая 1908 года.
   ...говорят речи  о  том,  как надо мешать финляндцам жить...  - В мае 1908
года в Государственной думе шли дебаты о "порядках" в Финляндии.
   Соловьёв Владимир  Сергеевич  (1853-1900)  -  религиозный  философ,  поэт,
публицист и критик.  Знакомый Л.Н.Толстого с 1875 г.  Также,  как и Толстой,
обращался  в  1881  г.  к  Александру  III  с просьбой помиловать участников
террористического акта против Александра II.
   ...все эти   бомбы,  и  подкопы,  и  все  эти  отвратительные  убийства  и
грабежи...  - Толстой имеет  в  виду  революционеров,  использовавших  метод
террора  против  отдельных лиц и прибегавших к насильственным экспроприациям
денег и ценностей.
   ...мучеников, погибших  за  истину...  - В пору работы над статьей Толстой
читал  книги  и  статьи  о  преследованиях,  которым  подвергало  участников
революции  царское  правительство  ("Русские  женщины  на эшафоте",  рассказ
Л.Д.Семенова "Отрывки" и др.).
...ваши Шлиссельбурги...  -  Шлиссельбург  - крепость близ Петербурга.  До
1917 года служила тюрьмой для политических заключенных.
   Знакомый мне живописец ...  - художник-передвижник Н.В.Орлов.  В 1908 году
Толстой написал предисловие к  альбому  фотографий  с  его  картин  "Русские
мужики" (1909).
   Художник пошел на дом к сторожу.  - Выполняя просьбу  Толстого,  Н.В.Орлов
отыскал   в  Москве  дворника,  выполнявшего  в  охранке  за  большую  плату
обязанности палача.



    Лев Николаевич Толстой.
    Греческий учитель Сократ


   Name:  Л.Н.Толстой. Греческий учитель Сократ
   Date:  12-14 марта 2002
   Изд:   Л.Н.Толстой. Греческий учитель Сократ (Серия "Неизвестный Толстой"),
СПб., 1997
   OCR:   Адаменко Виталий

   Name:  Л.Н.Толстой. Суд над Сократом и его защита. Смерть Сократа
   Date:  май 1998
   Изд:   Л.Н.Толстой. Круг чтения, т. 1, 2, "Издательство политической
литературы", М., 1991
   Набор: Адаменко Виталий



Лев Толстой. ГРЕЧЕСКИЙ УЧИТЕЛЬ СОКРАТ


   I. СОКРАТ ХОЧЕТ УЗНАТЬ, КАК ЛЮДЯМ ЖИТЬ НАДО, И СЛЫШИТ В СВОЕЙ ДУШЕ
ГОЛОС

   Сократ родился в Греции,  в  городе  Афинах.  Отец  Сократа  был  рабочий,
каменотес,  а мать повивальная бабка.  От этого-то Сократ и говаривал часто,
что мать его была бабушка - помогала людям рожаться,  и  он  то  же  делает,
только помогает не людям, а мыслям людским рожаться.
   Отец Сократа учил его своему  мастерству,  посылал  и  в  училище  учиться
грамоте  и другим наукам.  В Афинах все были грамотные,  и было много разных
училищ.  Были самые бедные училища,  где  дети  учились  на  дворе  и  буквы
выводились палочками на песке.  Были училища побогаче,  где учились грамоте,
черчению,  счету и читали стихи.  Были училища и самые высокие,  где ученики
обучались всему тому, что знали в то время греки.
   Сократ был смолоду понятлив и охоч до учения,  и отец отдал его  в  высшее
училище.  И  выучился  Сократ  в училище всем наукам и прочел сочинения всех
лучших греческих писателей.
   Кончил Сократ  науку  и  вернулся  к  отцу  и  опять  стал  работать своим
ремеслом,  камни  тесать.  Работал  Сократ  хорошо,  но  за  работой   часто
задумывался.  Задумывался Сократ о том,  что прошел он все науки и узнал все
то,  чему учили людей,  и ничего-то он не узнал того, что ему и другим людям
знать нужно было.
   "Надо, - думал Сократ, - дойти и понять, как жить человеку. А то учимся мы
все много,  и нет нам от нашего ученья прока. Хоть мы бы все звезды узнали и
все камни в море учли и всех тому же научили,  что я  знаю,  житье  наше  не
стало бы от этого лучше.  Все мы,  люди, хлопочем, ищем каждый себе добра, а
разберешь дело - мы вместо добра себе зло готовим.  И не знает никто из нас,
в чем настоящее добро для человека. Вот я учился, учился, а спроси меня, как
человеку жить надо, - я и не знаю. А это одно нужно знать человеку. Только и
пользы от моего учения,  что я узнал, что ученье все наше пустое. Прежде, до
ученья моего,  я думал,  что я что-нибудь знаю,  а теперь  верно  знаю,  что
ничего я не знаю.  Только и проку от моего учения, что я знаю теперь то, что
я ничего не знаю.  Учили меня про богов,  что они создали людей и награждают
их,  если люди живут по их наказу,  и казнят их, если люди не то делают, что
велят боги. Но чего же хотят от нас боги и как они велят нам жить?"
   И стал припоминать Сократ все,  чему учили его про богов. Богов почиталось
у греков много. Один бог неба считался главным, другой считался богом морей;
третий - богом ветров; четвертый - богом солнца; пятый - богом войны; шестой
- богом веселья; седьмой - богом смерти.
   Были и  богини:  была богиня мудрости,  богиня вражды,  богиня земледелия,
богиня рукоделия и еще много других богинь. Писано было про богов, что живут
они на небе,  как люди на земле, и женятся, и блудят, и ссорятся, и плутуют,
и воюют.  Про главного бога Зевса учили, что он был силен и страшен; кто ему
угождал,  тому  он давал во всем удачу,  а на кого гневался,  на того пускал
молнию и убивал.  И так представлен был Зевс в храме из камня,  как большой,
здоровый старик, с молнией в руке.
   Начал же царствовать на небе Зевс с того,  что сбросил с неба родного отца
своего - Ад. Вспомнил это Сократ, вспомнил и о том, что его учили про Зевса,
как он с своею женой ссорился и обманывал ее, как напивался допьяна небесным
напитком и как его тогда обманывали другие боги и даже люди. И понял Сократ,
что если и есть такой Зевс,  то Зевс этот не знает,  как жить надо, так и от
него заняться нечем.
   После Зевса в почете была еще богиня Афина -  в  честь  ее  и  был  назван
город.  Была  такая  кукла большая высечена из камня и поставлена на главной
площади.  На голове у нее был большой шлем,  и в руке  было  золотое  копье.
Учили  про  эту богиню,  что она научила народ мудрости.  И стал припоминать
Сократ все,  что учили про нее.  И тоже,  когда он разобрал дело, то увидел,
что и от этой богини выучиться нечему.  По рассказам была эта Афина хитрая и
жестокая,  помогала своим любимцам,  а другим вредила без вины. И учили еще,
что Афина эта узнала раз, что одна девушка-гречанка прядет и ткет не хуже ее
самой,  то так раздосадовалась на девушку-мастерицу, что обернула ее в паука
и велела ей век прясть.
   Про других богов учили про такие же плохие дела.
   Назывались боги богами, а дела их были человеческие, да еще часто плохие.
   И подумал Сократ: "Нет! эти боги не настоящие, и через них не узнаешь, как
человеку жить.  Эти боги такие же слабые, как и мы, люди, они сами поступают
не по правде,  от них не научишься отличать добро от зла.  А  настоящий  Бог
должен быть праведен и научить человека, как ему жить".
   И стал искать Сократ такого Бога.  Не год и не два мучился  Сократ,  и  не
давали  ему  мысли  покоя ни днем,  ни ночью.  Но прошло время,  и открылось
Сократу то,  чего он искал. Узнал он того Бога, которого искал и которого не
знали греки, и нашел он Его ни где-нибудь, а в своей совести.
   Пока искал Сократ этого Бога праведного,  случалось с ним не раз и не два,
ночью и днем, когда задумается Сократ и хочет такое или другое дело сделать,
вдруг слышит голос у себя в душе.  Если хорошее дело, голос говорит: "Делай,
Сократ";  если дурное,  голос говорит:  "Не делай,  Сократ". И привык Сократ
прислушиваться к этому голосу.  И голос все чаще и чаще говорил  Сократу.  И
все, что он говорил Сократу, была правда.
   И подумал Сократ:  "Если хороше