ение нового смысла жизни, определяющего всю, совсем иную, чем прежняя,
деятельность человечества в тот период, в который она вступает.

Жизнь человеческая движется, проходит, как жизнь отдельного человека,
возрасты, и каждый возраст имеет соответствующее ему жизнепонимание, и
жизнепонимание это неизбежно усваивается людьми. Те люди, которые не
усваивают соответствующего возрасту жизнепонимания сознательно, приводятся
к этому бессознательно. То, что происходит с изменением взглядов на жизнь
отдельных людей, то же происходит и с изменением взглядов на жизнь народов
и всего человечества. Если человек семейный продолжает руководствоваться в
своей деятельности ребяческим жизнепониманием, то жизнь его сделается так
трудна ему, что он невольно будет искать иного жизнепонимания и охотно
усвоит то, которое свойственно его возрасту.

То же происходит и теперь в нашем человечестве при переходе, переживаемом
нами, от языческого жизнепонимания к христианскому. Общественный человек
нашего времени приводится самою жизнью к необходимости отречься от
языческого понимания жизни, несвойственного теперешнему возрасту
человечества, и подчиниться требованиям христианского учения, истины
которого, как бы они ни были извращены и перетолкованы, все-таки известны
ему и одни представляют разрешение тех противоречий, в которых он путается.

Если человеку общественного жизнепонимания кажутся странными и даже
опасными требования христианского учения, то точно столь же странными,
непонятными и опасными представлялись в давнишние времена дикарю требования
учения общественного, когда еще он не вполне понимал их и не мог предвидеть
их последствий.

Неразумно жертвовать своим спокойствием или жизнью", говорит дикарь, "чтобы
защищать что-то непонятное и неосязаемое, условное: семью, род, отечество,
и главное - опасно отдавать себя в распоряжение чуждой власти". Но пришло
время для дикаря, когда, с одной стороны, он хотя и смутно, но понял
значение общественной жизни, значение главного двигателя ее, общественного
одобрения или осуждения, - славы; с другой стороны, когда страдания его
личной жизни стали так велики, что он не мог уже продолжать верить в
истинность своего прежнего понимания жизни, и он принял учение
общественное, государственное и подчинился ему.

Точно то же теперь совершается и с человеком общественным, государственным.

"Неразумно", говорит человек общественный, "жертвовать благом своим, своей
семьи, своего отечества для исполнение требований какого-то высшего закона,
требующего от меня отречения от самых естественных и добрых чувств любви к
себе, к своей семье, к родине, к отечеству и главное - опасно отвергать
обеспечение жизни, даваемое государственным устройством".

Но приходит время, когда, с одной стороны, смутное сознание в душе своей
высшего закона любви к Богу и ближнему, с другой - страдания, вытекающие из
противоречий жизни, заставляют человека отречься от жизнепонимания
общественного и усвоить новое, предлагаемое ему, разрешающее все
противоречия и устраняющее страдания его жизни - жизнепонимание
христианское. И время это пришло теперь.

Нам, пережившим тысячелетия назад уже переход от жизнепонимания животного,
личного к жизнепониманию общественному, кажется, что тот переход был
необходим и естественен, а этот - тот, который мы переживаем теперь, эти
последние 1800 лет - и произволен, и неестественен, и страшен. Но это нам
кажется только потому, что тот переход уже совершен и деятельность его уже
перешла в бессознательную; теперешний переход еще не окончен, и мы
сознательно должны совершить его.

Жизнепонимание общественное входило в сознание людей веками, тысячелетиями,
проходило через разные нормы и теперь уже взошло для человечества в область
бессознательного, передаваемого наследственностью, воспитанием и привычкой;
и потому оно кажется нам естественным. Но 5000 лет тому назад оно казалось
людям столь же неестественным и страшным, как им теперь кажется учение
христианское в его настоящем смысле.

Нам кажется теперь, что требования христианского учения о всеобщем
братстве, без различия народностей, об отсутствии собственности, о столь
кажущемся странным непротивлении злу насилием суть требования невозможного.
Но точно такими же казались тысячелетия тому назад в более древние времена
требования не только государственные, но семейные, как, например:
требование того, чтобы родители кормили детей, молодые - старых, чтобы
супруги были верны друг другу. Еще более странными, даже безумными,
казались требования государственные: чтобы граждане подчинялись
поставленной власти, платили подати, шли на войну для зашиты отечества и
т.д. Нам теперь кажется, что все такие требования просты, понятны,
естественны и не имеют в себе ничего мистического и даже странного; но пять
или три тысячи лет тому назад эти требования казались требованиями
невозможного.

Жизнепонимание общественное потому и служило основанием религий, что в то
время, когда оно предъявлялось людям, оно казалось им вполне непонятным,
мистическми и сверхъестественным. Теперь, пережив уже этот фазис жизни
человечества, нам понятны разумные причины соединения людей в семьи,
общины, государства; но в древности требования такого соединения
предъявлялись во имя сверхъестественного и подтверждались им.

Патриархальные религии обоготворяли семьи, роды, народы; государственные
религии обоготворяли царей и государства. Даже и теперь большая часть
малообразованных людей, как наши крестьяне ... подчиняются законам
общественным не по разумному сознанию их необходимости, не потому, что они
имеют понятие об идее государства, а по религиозному чувству.

Точно так же и теперь христианское учение представляется людям
общественного или языческого миросозерцания в виде сверхъестественной
религии, тогда как в действительности в нем нет ничего ни таинственного, ни
мистического, ни сверхъестественного; а оно есть только учение о жизни,
соответствующее той степени материального развития, тому возрасту, в
котором находится человечество и которое поэтому неизбежно должно быть
принято им.

Придет время и приходит уже, когда христианские основы жизни равенства,
братства людей, общности имуществ, непротивления злу насилием сделаются
столь же естественными и простыми, какими теперь нам кажутся основы жизни
семейной, общественной, государственной.

Ни человек, ни человечество не могут в своем движении возвращаться назад.
Жизнепонимание общественное, семейное и государственное пережито людьми, и
надо идти вперед и усвоить следующее высшее жизнепонимание, что и
совершается теперь.

Движение это совершается с двух сторон: и сознательно - вследствие духовных
причин и бессознательно - вследствие причин материальных.

Это-то и происходит в деле перехода человечества от одного возраста к
другому, которое мы переживаем теперь. Человечество выросло из своего
общественного, государственного возраста и вступило в новый. Оно знает то
учение, которое должно быть положено в основу жизни этого нового возраста,
но по инерции продолжает держаться прежних форм жизни. Из этого
несоответствия жизнепонимания с практикой жизни вытекает ряд противоречий и
страданий, отравляющих нашу жизнь и требующих ее изменения.

Ведь стоит только сличить практику жизни с ее теорией, чтобы ужаснуться
перед тем вопиющим противоречием условий жизни и нашего сознания, в котором
мы живем.

Вся жизнь наша есть сплошное противоречие всему тому, что мы знаем и что
считаем нужным и должным. Противоречие это - во всем: и в экономической, и
государственной, и международной жизни. Мы, как будто забыв то, что знаем,
и на время отложив то, во что мы верим (не можем не верить, потому что это
наши единственные основы жизни), делаем все навыворот тому, чего требуют от
нас паша совесть и наш здравый смысл.

Мы руководимся в экономических, государственных и международных отношениях
теми основами, которые были годны людям три и пять тысяч лет тому назад и
которые прямо противоречат и теперешнему нашему сознанию, и тем условиям
жизни, в которых мы находимся теперь.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Но может ли человек сделать это усилие?

По существующей и необходимой для лицемерия теории человек не свободен и не
может изменить своей жизни.

"Человек не может изменить своей жизни потому, что он не свободен; не
свободен же он потому, что все поступки его обусловлены предшествующими
причинами. И что бы ни делал человек, существуют всегда те или другие
причины, по которым человек совершил те или другие поступки, и потому
"человек не может быть свободен и изменить сам свою жизнь", говорят
защитники метафизики лицемерия. И они были бы совершенно правы, если бы
человек был существо бессознательное и неподвижное по отношению истины,
т.е., раз познав истину, всегда бы оставался на одной и той же степени
познания ее. Но человек - существо сознательное и познающее все большую и
большую степень истины, и потому, если человек и не свободен в совершении
тех или других поступков, потому что для каждого поступка существует
причина, - сами причины этих поступков, заключающиеся для сознательного
человека в том, что он признает ту или другую истину достаточной причиной
поступка, находятся во власти человека.

Так что человек, не свободный в совершении тех или других поступков,
свободен в том, на основании чего совершаются поступки. Вроде того, как
машинист на паровозе, не свободный в том, чтобы изменить уже совершившееся
или совершающееся движение паровоза, свободен в том, чтобы вперед
определить его будущие движения.

Что бы ни делал сознательный человек, он поступает так, а не иначе, только
потому, что он или теперь признает, что истина в том, что должно поступать
так, как он поступает, или потому, что он когда-то прежде признал это,
теперь же только по инерции, по привычке поступает так, как он это признал
должным прежде.

В том ли другом случае причиной его поступка было не известное явление, а
признание известного положения истиной, и вследствие того, признание того
или другого явления достаточной причиной поступка.

Есть ли человек или воздерживается от пищи, работает или отдыхает, бежит
опасности или подвергается ей, если он сознательный человек, он поступает
так только потому, что теперь считает это должным, разумным; считает, что
истина состоит в том, чтобы поступать так, а не иначе, или уже давно прежде
считал это.

Признание же известной истины или непризнание ее зависит не от внешних, а
от каких-то других причин, находящихся в самом человеке. Так что иногда при
всех внешних, казалось бы, выгодных условиях для признания истины один
человек не признает ее, и, напротив, другой при всех самых невыгодных к
тому условиях без всяких видимых причин признает ее.

И потому человек, не свободный в своих поступках, всегда чувствует себя
свободным в том, что служит причиной его поступков, - в признании или
непризнании истины. И чувствует себя свободным не только независимо от
внешних, происходящих вне его событий, но даже и от своих поступков.

Так, человек, совершив под влиянием страсти поступок, противный сознанной
истине, остается все-таки свободным в признании или непризнании ее, т.е.
может, не признавая истину, считать свой поступок необходимым и оправдывать
себя в совершении его, и может, признавая истину, считать свой поступок
дурным и осуждать себя в нем.

Не то, чтобы человек был свободен всегда признавать или не признавать
всякую истину. Есть истины давно уже признанные или самим человеком, или
переданные ему воспитанием, преданием и приняты им на веру, следование
которым стало для него привычкой, второй природой, и есть истины, только
неясно, невдалеке представляющиеся ему. Человек одинаково несвободен в
непризнании первых и в признании вторых. Но есть третий род истин, таких,
которые не стали еще для человека бессознательным мотивом деятельности, но
вместе с тем уже с такою ясностью открылись ему, что он не может обойти их
и неизбежно должен так или иначе отнестись к ним, признать или не признать
их. По отношению этих-то истин и проявляется свобода человека.

Всякий человек в своей жизни находился по отношению к истине в положении
путника, идущего в темноте при свете впереди двигающегося фонаря: он не
видит того, что еще не освещено фонарем, не видит и не властен изменить
своего отношения ни к тому, ни к другому; но он видит, на каком бы месте
пути он ни стоял, то, что освещено фонарем, и всегда властен выбрать ту ли
другую сторону дороги, по которой движется.

Для каждого человека есть всегда истины, невидимые ему, не открывшиеся его
умственному взору, есть другие истины, уже пережитые, забытые и усвоенные
им, и есть известные истины, при свете его разума восставшие перед ним и
требующие своего признания. И вот в признании или непризнании этих-то истин
и проявляется то, что мы сознаем своей свободой.

Вся трудность и кажущаяся нарезрешимость вопроса о свободе человека
происходит от того, что люди, решающие этот вопрос, представляют себе
человека неподвижным по отношению истины.

Человек несомненно несвободен, если мы представим себе его неподвижным,
если мы забудем, что жизнь человека и человечества есть только постоянное
движение от темноты к свету, от низшей степени истины к высшей, от истины
более смешанной с заблуждениями к истине, более освобожденной от них.

Человек был бы несвободен, если бы он не знал никакой истины, и точно так
же не был бы свободен и даже не имел бы понятия о свободе, если бы вся
истина, долженствующая руководить его в жизни, раз навсегда во всей чистоте
своей, без примеси заблуждений, была бы открыта ему.

Но человек не неподвижен относительно истины, а постоянно, по мере движения
своего в жизни, каждый отдельный человек, так же как и все человечество,
познает все большую и большую степень истины и все больше и больше
освобождается от заблуждений. И потому люди всегда находятся в трояком
отношении к истине: одни истины так уже усвоены ими, что стали
бессознательными причинами поступков, другие только начинают открываться им
и третьи, хотя и не усвоены еще ими, до такой степени ясности открыты им,
что они неизбежно так или иначе должны отнестись к ним, должны признать или
не признать их.

И вот в признании или непризнании этих-то истин и свободен человек.

Свобода человека не в том, что он может независимо от хода жизни и уже
существующих и влияющих на него причин совершать произвольные поступки, а в
том, что он может, признавая открывшуюся ему истину и исповедуя ее,
сделаться свободным и радостным делателем вечного и бесконечного дела,
совершаемого Богом или жизнью мира, может, и не признавая эту истину,
сделаться рабом ее и быть насильно и мучительно влекомым туда, куда он не
хочет идти.

Истина не только указывает путь жизни человеческой, но открывает тот
единственный путь, по которому может идти жизнь человеческая. И потому все
люди неизбежно, свободно или несвободно пойдут по пути истины: одни - сами
собою, совершая предназначенное им дело жизни, другие -невольно подчиняясь
закону жизни. Свобода человека в этом выборе.

Велика ли, не велика ли эта свобода в сравнении с той фантастической
свободой, которую мы бы хотели иметь, свобода эта, однако, несомненно
существует и свобода эта есть свобода, и в этой свободе заключается благо,
доступное человеку.

И мало того, что свобода эта дает благо людям, она же есть и единственное
средство совершения того дела, которое делается жизнью мира.

По учению Христа, человек, который видит смысл жизни в той области, в
которой она несвободна, в области последствий, т.е. поступков, не имеет
истинной жизни. Истинную жизнь, по христианскому учению, имеет только тот,
кто перенес свою жизнь в ту область, в которой она свободна, - в область
причин, т.е. познания и признания открывающейся истины, исповедания ее.

Пренебрегая сущностью истинной жизни, состоящей в признании и исповедывании
истины, и напрягая свои усилия для улучшения своей жизни на внешние
поступки, люди языческого жизнепонимания подобны людям на пароходе, которые
бы для того, чтобы дойти до цели, заглушали бы паровик, мешающий им
разместить гребцов, и в бурю старались бы вместо того, чтобы идти готовым
уже паром и винтом, грести недостающими до - воды веслами.

Царство Божие усилием берется и только делающие усилие восхищают его, и
это-то усилие отречения от изменений внешних условий для признания и
исповедания истины и есть то усилие, которым берется Царство Божие и
которое должно и может быть сделано в наше время.

Стоит людям только понять это: перестать заботиться о делах внешних и
общих, в которых они не свободны, а только одну сотую той энергии, которую
они употребляют на внешние дела, употребить на то, в чем они свободны, на
признание и исповедание той истины, которая стоит перед ними, на
освобождение себя и людей от лжи и лицемерия, скрывавших истину, для того,
чтобы без усилий и борьбы тотчас же разрушился тот ложный строй жизни,
который мучает людей и угрожает им еще худшими бедствиями, и осуществилось
бы то Царство Божие или хоть та первая ступень его, к которой уже готовы
люди по своему сознанию.

Как бывает достаточно одного толчка для того, чтобы вся насыщенная солью
жидкость мгновенно перешла в кристаллы, так может быть теперь достаточно
самого малого усилия для того, чтобы открытая уже людям истина охватила
сотни, тысячи, миллионы людей, установилась бы соответстующее сознание,
общественное мнение и вследствие установления его изменился бы весь строй
существующей жизни. И сделать это усилие зависит от нас.

Только бы каждый из нас постарался понять и признать ту христианскую
истину, которая в самых разнообразных видах со всех сторон окружает нас и
просится нам в душу; только бы мы перестали лгать и притворяться, что мы не
видим эту истину или желаем исполнять ее, но только не в том, чего она
прежде всего требует от нас; только бы мы признали эту истину, которая
зовет нас, и смело исповедывали ее, и мы тотчас же увидали бы, что сотни,
тысячи, миллионы людей находятся в том же положении, как и мы, так же, как
ими, видят истину и так же, как и мы, только ждут от других признания ее.

Но если это так, если справедливо, что от нас зависит разрушить
существующий строй жизни, имеем ли мы право разрушить его, не зная ясно
того, что мы поставим на его место? Что будет с миром, если уничтожится
существующий порядок вещей?

- Что будет там, за стенами оставляемого нами мира?

- Страх берет - пустота, ширина, воля... Как идти, не зная куда, как
терять, не видя приобретения!..

"Если бы Колумб так рассуждал, он никогда не снялся бы с якоря.
Сумасшествие ехать по океану, не зная дороги, по океану, по которому никто
не ездил, плыть в страну, существование которой - вопрос. Этим
сумасшествием он открыл новый мир. Конечно, если бы народы переезжали от
одного готового в другой, еще лучший, - было бы легче, да беда в том, что
некому заготовлять новых квартир. В будущем хуже, нежели в океане - ничего
нет, - оно будет таким, каким его сделают обстоятельства и люди.

"Если вы довольны старым миром, старайтесь его сохранить, он очень хил и
надолго его не станет; но если вам невыносимо жить в вечном раздоре
убеждений с жизнью, думать одно и делать другое, выходите из-под выбеленных
средневековых сводов на свой страх. Я очень знаю, что это не легко. Шутка
ли расстаться со всем, к чему человек привык со дня рождения, с чем вместе
рос и вырос. Люди готовы на страшные жертвы, но не на те, которые от них
требует новая жизнь. Готовы ли они пожертвовать современной цивилизацией,
образом жизни, религией, принятой условной нравственностью? Готовы ли они
лишиться всех плодов, выработанных с такими усилиями, плодов, которыми мы
хвастаемся три столетия, лишиться всех удобств и прелестей нашего
существования, предпочесть дикую юность образованной дряхлости, сломать
свой наследственный замок из одного удовольствия участвовать в закладке
нов