жется, что все
такие требования просты,  понятны,  естественны и не  имеют  в  себе  ничего
мистического  и  даже  странного;  но пять или три тысячи лет тому назад эти
требования казались требованиями невозможного.
   Жизнепонимание общественное потому и служило основанием религий,  что в то
время,  когда оно предъявлялось людям,  оно казалось им  вполне  непонятным,
мистическим  и  сверхъестественным.  Теперь,  пережив  уже  этот фазис жизни
человечества, нам понятны разумные причины соединения людей в семьи, общины,
государства;  но  в  древности требования такого соединения предъявлялись во
имя сверхъестественного и подтверждались им.
   Патриархальные религии обоготворяли семьи,  роды,  народы; государственные
религии обоготворяли царей  и  государства.  Даже  и  теперь  большая  часть
малообразованных  людей,  как наши крестьяне,  называющие царя земным Богом,
подчиняются законам общественным не по разумному сознанию их  необходимости,
не  потому,  что  они  имеют понятие об идее государства,  а по религиозному
чувству.
   Точно так   же   и   теперь   христианское   учение  представляется  людям
общественного  или  языческого  миросозерцания  в  виде   сверхъестественной
религии,  тогда как в действительности в нем нет ничего ни таинственного, ни
мистического,  ни сверхъестественного;  а оно есть только  учение  о  жизни,
соответствующее той степени материального развития, тому возрасту, в котором
находится человечество и которое поэтому неизбежно должно быть принято им.
   Придет время  и  приходит уже,  когда христианские основы жизни равенства,
братства людей,  общности имуществ,  непротивления злу насилием -  сделаются
столь  же  естественными и простыми,  какими теперь нам кажутся основы жизни
семейной, общественной, государственной.
   Ни человек,  ни человечество не могут в своем движении возвращаться назад.
Жизнепонимание общественное,  семейное и государственное пережито людьми,  и
надо   идти   вперед  и  усвоить  следующее  высшее  жизнепонимание,  что  и
совершается теперь.
   Движение это  совершается  с  двух  сторон:  и  сознательно  -  вследствие
духовных причин и бессознательно - вследствие причин материальных.
   Как очень  редко отдельный человек изменяет свою жизнь только по указаниям
разума,  а большей частью, несмотря на новый смысл и новые цели, указываемые
разумом,  продолжает  жить прежнею жизнью и изменяет ее только тогда,  когда
жизнь его становится совсем противоречащей его сознанию  и  вследствие  того
мучительной,  точно  так  же  человечество,  узнав  через  своих религиозных
руководителей новый смысл жизни, новые цели, к которым ему нужно стремиться,
долго ещё и после этого познания продолжает в большинстве людей жить прежней
жизнью и приводиться  к  принятию  нового  жизнепонимания  только  сознанием
невозможности продолжения прежней жизни.
   Несмотря на   требования   изменения   жизни,    сознанные,    высказанные
религиозными  руководителями  и  принятые  разумнейшими людьми,  большинство
людей,  несмотря на религиозное отношение к этим руководителям,  т.е. веру в
их  учение,  продолжает  в  усложнившейся  жизни  руководствоваться  прежним
учением, подобно тому как поступал бы семейный человек, если бы, зная о том,
как  следует жить в его возрасте,  по привычке и по легкомыслию продолжал бы
жить ребяческою жизнью.
   Это-то и  происходит  в  деле  перехода  человечества от одного возраста к
другому,  которое мы  переживаем  теперь.  Человечество  выросло  из  своего
общественного,  государственного  возраста и вступило в новый.  Оно знает то
учение,  которое должно быть положено в основу жизни этого нового  возраста,
но   по   инерции   продолжает   держаться  прежних  форм  жизни.  Из  этого
несоответствия жизнепонимания с практикой жизни вытекает ряд противоречий  и
страданий, отравляющих нашу жизнь и требующих ее изменения.
   Ведь стоит только сличить практику жизни с ее  теорией,  чтобы  ужаснуться
перед тем вопиющим противоречием условий жизни и нашего сознания,  в котором
мы живем.
   Вся жизнь  наша есть сплошное противоречие всему тому,  что мы знаем и что
считаем нужным и должным.  Противоречие это - во всем:  и в экономической, и
государственной, и международной жизни. Мы, как будто забыв то, что знаем, и
на время отложив то,  во что мы верим (не можем не верить,  потому  что  это
наши единственные основы жизни),  делаем все навыворот тому, чего требуют от
нас паша совесть и наш здравый смысл.
   Мы руководимся в экономических, государственных и международных отношениях
теми основами,  которые были годны людям три и пять тысяч лет тому  назад  и
которые  прямо  противоречат  и теперешнему нашему сознанию,  и тем условиям
жизни, в которых мы находимся теперь.
   Хорошо было человеку древности жить среди деления людей на рабов и господ,
когда он верил,  что деление это от Бога и что не может быть иначе. Но разве
возможно подобное деление в наше время?
   Человек древнего мира мог считать себя вправе  пользоваться  благами  мира
сего в ущерб другим людям,  заставляя их страдать поколениями, потому что он
верил,  что люди рождаются разной породы,  черной и белой кости,  Яфетова  и
Хамова  отродья.  Величайшие  мудрецы  мира,  учители  человечества  Платон,
Аристотель не только оправдывали существование рабов и доказывали законность
этого,  но  даже три века тому назад люди,  писавшие о воображаемом обществе
будущего, утопии, не могли представить себе его без рабов.
   Люди древности  и  даже  средних веков верили,  точно верили,  что люди не
равны, что настоящие люди только персы, только греки, только римляне, только
французы;  но  ведь нам нельзя уже верить в это.  И те люди,  которые в наше
время распинаются за аристократизм и  за  патриотизм,  не  верят,  не  могут
верить в то, что они говорят.
   Мы все знаем и не можем не знать,  если бы даже мы никогда и не слыхали  и
не  читали  ясно  выраженной  этой мысли и никогда сами не выражали ее,  мы,
всосав это носящееся в христианском воздухе сознание,  - все,  всем  сердцем
знаем и не можем не знать ту основную истину христианского учения,  ту,  что
мы все сыны одного отца,  все,  где бы мы ни жили и на  каком  бы  языке  ни
говорили,  -  все братья и подлежим только одному закону любви,  общим отцом
нашим вложенному в наши сердца.
   Каков бы  ни  были  образ  мыслей  и  степень  образования человека нашего
времени,  будь он образованный либерал какого бы то ни было оттенка, будь он
философ какого бы то ни было толка, будь он научный человек, экономист какой
бы то ни было школы, будь он необразованный, даже религиозный человек какого
бы то ни было исповедания,  - всякий человек нашего времени знает,  что люди
все имеют одинаковые права на жизнь и блага мира,  что одни люди не лучше  и
не хуже других,  что все люди равны. Всякий знает это несомненно твердо всем
существом своим и вместе с тем не только  видит  вокруг  себя  деление  всех
людей на две касты: одну трудящуюся, угнетенную, нуждающуюся и страдающую, а
другую - праздную,  угнетающую и роскошествующую и веселящуюся,  - не только
видит,  но  волей-неволей  с той или другой стороны принимает участие в этом
отвергаемом его сознанием  разделении  людей  и  не  может  не  страдать  от
сознания такого противоречия и участия в нем.
   Будет ли он господином или рабом,  человек  нашего  времени  не  может  не
испытывать     постоянного     мучительного    противоречия    сознания    с
действительностью и вытекающих из него страданий.
   Рабочая масса,   большое   большинство   людей,  страдая  от  постоянного,
поглощающего всю их жизнь,  бессмысленного,  беспросветного труда и лишений,
страдает больше всего от сознания вопиющего противоречия того,  что есть,  с
тем,  что должно бы быть по всему тому,  что исповедуется ими самими и теми,
которые поставили их в это положение и удерживают в нем.
   Они знают,  что они в рабстве и гибнут в нужде и  мраке  для  того,  чтобы
служить похотям меньшинства, держащего их в pa6стве. Они знают и высказывают
это.  И это сознание  не  только  увеличивает,  но  составляет  сущность  их
страдания.
   Древний раб знал,  что он раб от природы,  а наш  рабочий,  чувствуя  себя
рабом,  знает,  что  ему  не  надо  быть рабом,  и потому испытывает мучения
Тантала,  вечно желая и не получая того,  что не только могло,  но должно бы
быть. Страдания для рабочих классов, происходящие от противоречия между тем,
что есть и что должно быть,  удесятеряются  вытекающими  из  этого  сознания
завистью и ненавистью.
   Рабочий нашего времени,  если бы даже работа его и была много легче работы
древнего  раба,  если  бы  он  даже  добился восьмичасового дня и платы трех
долларов за день, не перестанет страдать, потому что, работая вещи, которыми
он  не будет пользоваться,  работая не для себя по своей охоте,  а по нужде,
для прихоти вообще роскошествующих и праздных  людей  и,  в  частности,  для
наживы одного богача,  владетеля фабрики или завода,  он знает,  что всё это
происходит в мире,  в котором признается не только научное положение о  том,
что  только  работа  есть  богатство,  что  пользование  чужими трудами есть
несправедливость,  незаконность,  казнимая законами,  но в мире,  в  котором
исповедуется  учение  Христа,  по  которому  мы  все  братья и достоинство и
заслуга человека только в служении ближнему, а не в пользовании им.
   Он знает  всё  это  и  не  может не страдать мучительно от этого вопиющего
противоречия всего того,  что должно бы быть,  и того,  что есть.  "По  всем
данным и по всему,  что я знаю,  что исповедуют все,  - говорит себе рабочий
человек,  - я бы должен быть свободен, равен всем другим людям, любим, а я -
раб,  я  унижен и ненавидим".  И он сам ненавидит и ищет средств спастись от
своего положения,  свергнуть с себя навалившегося на  него  врага  и  самому
сесть на него.  Говорят:  "Рабочие неправы тем, что они хотят сесть на место
капиталистов,  бедные на место богатых". Это неправда: рабочие и бедные были
бы  неправы,  если  бы они этого хотели в том мире,  в котором признаются от
Бога установленные рабы и господа,  богатые и бедные;  но они хотят этого  в
том  мире,  в  котором  исповедуется  учение евангельское,  первое положение
которого есть сыновность людей Богу  и  потому  братство  и  равенство  всех
людей.  И  как  ни  стараются люди,  нельзя скрыть того,  что одно из первых
условий христианской жизни есть любовь не на словах, а на деле.
   Еще в  большем  противоречии  и  страдании  живет  человек так называемого
образованного класса.  Всякий такой человек если  верит  во  что-нибудь,  то
верит если и не в братство людей,  то в гуманность, если не в гуманность, то
в справедливость,  если не в справедливость,  то в науку,  и  вместе  с  тем
знает,  что вся его жизнь построена на условиях, прямо противоположных всему
этому,  всем положениям и христианства,  и гуманности,  и справедливости,  и
науки.
   Он знает, что все привычки, в которых он воспитан, лишение которых было бы
для него мучением,  все они могут удовлетворяться только мучительным,  часто
губительным  трудом  угнетенных  рабочих,  т,  е.  самым  очевидным,  грубым
нарушением  тех  принципов христианства,  гуманности,  справедливости,  даже
научности  (я  разумею  требования  политической   экономии),   которые   он
исповедует.  Он  исповедует принципы братства,  гуманности,  справедливости,
научности и не только живет так,  что ему необходимо то  угнетение  рабочих,
которое  он  отрицает,  но  так,  что  вся  жизнь  его есть пользование этим
угнетением,  и не только живет так,  но и направляет  свою  деятельность  на
поддержание этого порядка вещей,  прямо противоположного всему тому,  во что
он верит.
   Мы все братья, а между тем каждое утро брат или сестра выносит мой горшок.
Мы все братья,  а мне утром  необходима  сигара,  сахар,  зеркало  и  т.  п.
предметы, на работе которых теряли и теряют здоровье мои, равные мне, братья
и сестры,  а я пользуюсь этими предметами и даже требую их. Мы все братья, а
я живу тем,  что работаю в банке или в торговом доме и лавке над тем,  чтобы
сделать все нужные моим братьям товары дороже.  Мы все братья, а я живу тем,
что  получаю  жалованье  за  то,  чтобы  уличать,  судить и казнить вора или
проститутку,  существование которых обусловлено всем складом  моей  жизни  и
которых я сам знаю,  что надо не казнить,  а исправлять. Мы все братья, но я
живу тем,  что получаю жалованье за собирание податей с бедных  рабочих  для
употребления  их на роскошь праздных и богатых.  Мы все братья,  а я получаю
жалованье за то, чтобы проповедовать людям мнимохристианскую веру, в которую
я сам не верю,  лишающую их возможности узнать истинную. Я получаю жалованье
как священник,  епископ за то,  что обманываю людей в самом важном  для  них
деле.  Мы  все  братья,  но  я отдаю бедным свои педагогические,  врачебные,
литературные труды только за деньги. Мы все братья, а я получаю жалованье за
то,  что  готовлюсь  к  убийству,  учусь  убивать  или делаю оружие,  порох,
крепости.
   Вся жизнь  наших  высших  классов  есть  сплошное противоречие,  тем более
мучительное, чем чутче нравственное сознание человека.
   Человек с чуткой совестью не может не страдать, если он живет этой жизнью.
Одно средство для  него  избавиться  от  этого  страдания  -  в  том,  чтобы
заглушить  свою совесть,  но,  если и удается таким людям заглушить совесть,
они не могут заглушить страх.
   Нечуткие и  заглушившие  совесть  люди  высших  угнетающих классов если не
страдают совестью,  страдают страхом и ненавистью.  И им нельзя не страдать.
Они  знают  про ту ненависть против них,  которая живет и не может не жить в
рабочих классах,  знают, что рабочие знают, что они обмануты и изнасилованы,
и  начинают  организовываться,  чтобы  скинуть  с себя угнетение и отплатить
угнетателям.  Высшие классы видят союзы,  стачки,  1-е мая и чуют  ту  беду,
которая  угрожает  им,  и  страх этот отравляет им жизнь.  Они чуют ту беду,
которая угрожает им,  и страх,  который они испытывают,  переходит в чувство
самозащиты и в ненависть.  Они знают, что если на минуту ослабнут в борьбе с
угнетаемыми ими рабами,  то сами  погибнут,  потому  что  рабы  озлоблены  и
озлобление  это  растет с каждым днем угнетения.  Угнетающие,  если бы они и
желали этого, не могут перестать угнетать. Они знают, что сами погибнут, как
скоро  не  только  перестанут,  но  ослабеют в угнетении.  Они и делают это,
несмотря на мнимые заботы о  благоденствии  рабочего,  о  8-часовом  дне,  о
запрещении работ малолетним и женщинам, о пенсиях и вознаграждениях. Всё это
обман или забота о том,  чтобы раб был в силах  работать;  но  раб  остается
рабом,  и господин,  не могущий жить без раба, меньше чем когда-нибудь готов
освободить его.
   Правящие классы  по отношению рабочих находятся в положении подмявшего под
себя противника и держащего,  не выпуская его,  не столько потому, что он не
хочет выпустить его,  сколько потому,  что он знает, что стоит ему выпустить
на мгновение подмятого,  чтобы самому быть сейчас же зарезанным,  потому что
подмятый  озлоблен  и  в руке его нож.  И потому,  будут ли они чутки или не
чутки,  наши богатые классы не могут наслаждаться теми благами,  которые они
похитили  у  бедных,  как это делали древние,  веровавшие в свое право.  Вся
жизнь и все наслаждения их отравлены укорами совести или страхом.
   Таково противоречие    экономическое.   Еще   поразительнее   противоречие
государственное.
   Все люди    прежде    всего    воспитываются   в   привычках   повиновения
государственным  законам.  Вся  жизнь  людей   нашего   времени   определена
государственным  законом.  Человек женится и разводится,  воспитывает детей,
даже исповедует веру (во многих государствах) сообразно закону. Что же такое
этот  закон,  определяющий  всю  жизнь  людей?  Верят  ли люди в этот закон?
Считают ли его  истинным?  Нисколько.  В  большинстве  случаев  люди  нашего
времени  не верят в справедливость этого закона,  презирают его,  а все-таки
повинуются ему.  Хорошо было людям  древности  исполнять  свои  законы.  Они
верили,  точно  верили  в  то,  что  закон  их  (он  же  большею  частью был
религиозный) был единственный истинный закон,  которому  должны  подчиняться
все  люди.  Но  мы?  Ведь  мы  знаем  и не можем не знать,  что закон нашего
государства не только не есть один вечный закон,  но что это только один  из
многих  законов разных государств,  одинаково несовершенных,  а часто и явно
ложных и несправедливых, со всех сторон обсуждавшихся в газетах. Хорошо было
еврею подчиняться своим законам,  когда он не сомневался в том, что их писал
пальцем Бог;  или римлянину, когда он думал, что их писала нимфа Егерия; или
даже когда верили,  что цари,  дающие законы,  - помазанники Божий; или хоть
тому,  что собрания законодательные имеют  и  желание  и  возможность  найти
наилучшие  законы.  Но  ведь мы знаем,  как делаются законы,  мы все были за
кулисами, мы все знаем, что законы суть произведения корысти, обмана, борьбы
партий,  -  что в них нет и не может быть истинной справедливости.  И потому
люди  нашего  времени  не  могут  верить  тому,  чтобы  повиновение  законам
гражданским  или  государственным  удовлетворяло  бы  требованиям разумности
человеческой природы.  Люди давно  уже  знают,  что  неразумно  повиноваться
такому закону,  в истинности которого может быть сомнение, и потому не могут
не страдать,  повинуясь закону,  разумность  и  обязательность  которого  не
признают.
   Не может человек не  страдать,  когда  вся  его  жизнь  вперед  определена
законами,   которым  он  должен  повиноваться  под  угрозой  наказания  и  -
разумности,   справедливости   которых   он   не   только   не   верит,   но
несправедливость,   жестокость,   неестественность  которых  он  часто  ясно
сознает.  Мы признаем ненужность  таможен  и  заграничных  пошлин  и  должны
платить их; признаем бесполезными расходы на содержание двора и многих чинов
управления;  признаем вредной проповедь церковную  и  должны  участвовать  в
поддержании   этих   учреждений;   мы  признаем  жестокими  и  бессовестными
наказания,  накладываемые судами,  и  должны  участвовать  в  них;  признаем
неправильным  и  вредным  распределение  земельной  собственности  и  должны
подчиняться ему;  не  признаем  необходимости  войск  войн  и  должны  нести
страшные тяжести для содержания войск и ведения войн и т. д.
   Но и это  противоречие  ничто  в  сравнении  с  противоречием,  которое  в
международных  сношениях восстало теперь перед людьми под угрозой погибели и
человеческого  разума  и  человеческой   жизни   требует   разрешения.   Это
противоречие христианского сознания и войны.
   Мы, все христианские народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая
добрая,  плодотворная  мысль,  возникающая  на  одном конце мира,  тотчас же
сообщаясь всему  христианскому  человечеству,  вызывает  одинаковые  чувства
радости  и  гордости  независимо  от национальности;  мы,  любящие не только
мыслителей,  благодетелей,  поэтов,  ученых чужих  народов;  мы,  гордящиеся
подвигом  Дамиана,  как  своим собственным;  мы,  просто любящие людей чужих
национальностей:  французов,  немцев,  американцев,  англичан; мы, не только
уважающие  их качества,  но радующиеся,  когда встречаемся с ними,  радостно
улыбающиеся им,  не могущие не только считать подвигом войну с этими людьми,
но  не  могущие  без  ужаса подумать о том,  чтобы между этими людьми и нами
могло возникнуть такое разногласие,  которое должно бы было  быть  разрешено
взаимным  убийством,  -  мы  все  призваны  к  участию  в убийстве,  которое
неизбежно, не нынче, так завтра должно совершиться.
   Ведь, хорошо   было   еврею,   греку,   римлянину   не  только  отстаивать
независимость своего народа убийством,  но и  убийством  же  подчинять  себе
другие  народы,  когда  он твердо верил тому,  что е