: что ты можешь сказать в объяснение своего отказа?

- Отказался я и отказываюсь потому, что считаю военную

службу грехом (он запинается)... противным учению Христа.

Председатель удовлетворен и этим и одобрительно кивает головой. Все в
порядке.

- Не имеешь ли ты еще чего заявить?

Молодой человек с дрожащей нижней челюстью говорит о том, что в евангелии
сказано, запрещено не только убийство, но недоброе чувство к брату.

Председатель одобряет и это.	Немец	недовольно хмурится, молодой офицер,
подняв голову и	брови,	внимательно слушает, как что-то новое и интересное.

Обвиняемый, все более и более волнуясь, говорит о том, что клятва прямо
запрещена, что он считал бы себя виновным, если бы не отказался, что он и
теперь готов...

Председатель останавливает его, так как находит, что подсудимый говорит уже
не подходящее к делу и потому ненужное.

После этого вызываются свидетели: командир полка и фельдфебель. Командир
полка, обычный партнер председателя в винт и великий охотник и мастер игры,
и фельдфебель, ловкий, красивый, услужливый поляк шляхтич, большой охотник
до чтения романов. Входит и священник, пожилой человек, только что
проводивший свою дочь с зятем и внуками, приезжавших к нему в гости, и
расстроенный столкновением с матушкой из-за того, что он отдал дочери
ковер, который матушка не желала отдавать.

- Потрудитесь, батюшка, привести к присяге свидетелей и сделать напоминание
о грехе перед богом за неправильное показание, - обращается председатель к
священнику.

Батюшка надевает епитрахиль, берет крест и евангелие и говорит привычные
слова увещания. Потом приводит к присяге полковника. Полковник, быстрым
движением подняв два чистых пальца, которые так хорошо знает председатель,
следя за ними во время карточной игры, проговаривает за священником слова
присяги и чмокая целует, как будто с удовольствием, крест и евангелие.
Вслед за полковником входит и католический священник и так же скоро
приводит к присяге красавца фельдфебеля.

Судьи спокойно и серьезно дожидаются. Молодой офицер вышел и затянулся и
вернулся вовремя к показанию свидетелей.

Свидетели показывают то самое, что говорил отказавшийся. Председатель
выражает одобрение. Потом встает сидевший отдельно офицер, - это
обвинитель. Он подходит к конторке, перекладывает с места на место лежащие
на ней бумаги и начинает говорить, громко, связано излагая все то, что
сделал этот молодой человек, что все судьи знают и что сам молодой человек
только что высказывал, не только не утаивая того, за что его обвиняли, но,
напротив, усиливая повод обвинения. Обвинитель говорит о том, что
подсудимый, как сам говорит, не принадлежит ни к какой секте, что родители
его православные и что поэтому отказ его от военной службы имеет основанием
своим только упорство. И что упорство это, как его, так и подобных ему
заблуждающихся и непокорствующих людей, привело правительство к определению
против таких людей строгих мер наказаний, таких, которые, по его мнению, и
приложимы в настоящем случае. После этого что-то совсем не нужное говорит
защитник. Потом все выходят, потом опять вводят подсудимого, и входит суд.
Судьи присаживаются и тотчас же встают, и председатель, не глядя на
подсудимого, ровным, спокойным голосом объявляет решение суда: подсудимый,
тот человек, который три года страдал из-за того, чтобы не признавать себя
солдатом, во-первых, лишается военного звания и каких-то прав состояния и
преимуществ и присуждается к арестантским ротам на 4 года

После этого конвойные отводят молодого человека, и все участвовавшие идут к
своим обычным занятиям и увеселениям, как будто ничего не случилось
особенного.

Только молодой человек, охотник до куренья, испытывает какое то странное,
тревожащее его чувство, которое он не может отогнать при неотвязчиво
вспоминающихся ему благородных, сильных, неотразимых словах подсудимого,
выраженных с таким волнением. На совещании судей молодой офицер этот хотел
было не согласиться с решением старших, но замялся, проглотил слюну и
согласился

На вечере у полкового командира, где в промежутках между роберами собрались
все у чайного стола, разговор зашел об отказавшемся солдате. Полковой
командир определенно выразил свое мнение о том, что причина всего -
необразованность: нахватаются всяких понятий, а не знают, что к чему, и
выходят такие несообразности

- Нет, я, дядя, не согласна с вами, - вступилась в разговор курсистка
социал-демократка, племянница полкового командира. - Достойна уважения
энергия, стойкость этого человека. Жалеть можно только о том, что сила его
ложно направлена, - прибавила она, думая о том, как полезны были бы такие
стойкие люди, если бы они стояли только не за отжившие религиозные
фантазии, а за научные социалистические истины.

- Ну, да ты известная революционерка, - улыбаясь, сказал дядя.

- А мне кажется, - беспрестанно затягиваясь, заговорил молодой офицер, -
что с точки зрения христианства ничего нельзя возражать ему.

- Уж не знаю с какой точки,- строго сказал старший генерал,- знаю только
то, что солдату надо быть солдатом, а не проповедником.

- По-моему же, главное дело в том,- сказал, улыбаясь глаза ми, председатель
суда,- что если мы хотим доиграть все шесть роберов, то надо не терять
золотого времени.

- Кто не допил чай, я подам к карточному столу,- сказав гостеприимный
хозяин, и один из игроков ловким, привычным движением веером раскинул
карты. И игроки разместились.

В сенях тюрьмы, где конвойные с отказавшимся от службы арестантом
дожидались распоряжения начальства, шел такой раз говор:

- Як же батька не знае,- говорил один из конвойных,- хибя не було у книгах,
як бы им.

- Стало быть, не понимают,- отвечал отказавшийся.- Если бы понимали, они бы
то же самое говорили. Христос не убивать велел а любить.

- Так-то так. Чудно и, главное, дело трудное.

- Ничего не трудно, я вот просидел и еще просижу, и на душ* мне так хорошо,
что дай бог всякому.

Подошел унтер-офицер нестроевой роты, уже не молодой человек.- Что,
Семеныч,- обратился он с уважением к арестанту.- Приговорили?

- Приговорили.

Унтер-офицер мотнул головой.- Так-то так, да терпеть трудно.

- Стало быть, так надо,- отвечал, улыбаясь, арестант, видимо тронутый
сочувствием.

- Так-то так. Господь терпел и нам велел, да трудно. На эти слова быстрым
молодецким шагом вошел в сени красавец поляк фельдфебель.

- Нечего разговоры разговаривать, марш в новую тюрьму.- Фельдфебель был
особенно строг, потому что ему было дано приказание следить за тем, чтобы
арестованный не общался с солдатами, так как вследствие этих общений за те
два года, которые он просидел здесь, четыре человека были совращены им в
такие же отказы от службы и судились уже и сидят теперь в различных тюрьмах.

                                     Х

Христианское откровение было учением о равенстве людей, о том, что бог есть
отец, а люди - братья. Оно ударяло в самый корень той чудовищной тирании,
которая душила цивилизованный мир, оно разбивало цепи рабов и уничтожало ту
великую неправду, которая давала возможность кучке людей роскошествовать на
счет труда массы и держала рабочих людей что называется в черном теле. Вот
почему преследовалось первое христианство и вот почему, когда стало ясно,
что его нельзя уничтожить, привилегированные классы приняли его и
извратили. Оно перестало в своем торжестве быть истинным христианством
первых веков и сделалось, до весьма значительной степени, служителем
привилегированных классов.

Генри Джордж.

Церковное извращение христианства отдалило от нас осуществление царства
божия, но истина христианства, как огонь в сухом дереве, прожгла свою
оболочку и выбилась наружу. Значение христианства видно всем, и влияние его
уже сильнее того обмана, который скрывает его.

Я вижу новую религию, основанную на доверии к человеку; призывающую к тем
нетронутым глубинам, которые живут в нас; верующую в то, что он может
любить добро без мысли о награде; в то, что божественное начало живет в
человеке.

Сольтер.

Не думай, чтобы церковное христианство было неполным, односторонним,
формальным христианством, но все-таки христианством. Не думай так:
церковное христианство - враг истинного христианства и стоит теперь по
отношению к истинному христианству, как преступник, пойманный на месте
преступления. Оно должно уничтожить само себя или совершать новые и новые
преступления.

То, что говорил отказавшийся на суде, говорилось давно, с самого начала
христианства. Самые искренние и горячие отцы церкви говорили то же самое о
несовместимости христианства с одним из основных неизбежных условий
существования государственного устройства,-с войском, то есть что
христианин не может быть солдатом, то есть быть готовым убивать всех, кого
ему прикажут.

Христианская община первых веков до пятого века определенно признавала, в
лице своих руководителей, что христианам запрещено всякое убийство, а
потому и убийство на войне.

Так, во втором веке перешедший в христианство философ Татиан считает
убийство на войне так же недопустимым для христиан, как всякое убийство, и
почетный воинский венок считает непристойным для христианина. В том же
столетии Афинагор Афинский говорит, что христиане не только сами никогда не
убивают, но и избегают присутствовать при убийствах.

В третьем столетии Климент Александрийский противопоставляет языческим
"воинственным" народам - "мирное племя христиан". Но всего яснее выразил
отвращение христиан к войне знаменитый Ориген. Прилагая к христианам слова
Исаии, что придет время, когда люди перекуют мечи на серпы и копья на
плуги, он совершенно определенно говорит: "Мы не поднимаем оружия ни против
какого народа, мы не учимся искусству воевать,- ибо через Иисуса Христа мы
сделались детьми мира". Отвечая на обвинение Цельзом христиан в том. что
они уклоняются от военной службы (так что, по мнению Цельза. если только
Римская империя сделается христианской, она погибнет), Ориген говорит, что
христиане больше других сражаются за благо императора,- сражаются за него
добрыми делами, молитвой и добрым влиянием на людей. Что же касается борьбы
оружием, то совершенно справедливо говорит Ориген, что христиане не
сражаются вместе с императорскими войсками и не пошли бы <:...> если бы
император их к этому принуждал.

Так же решительно высказывается и Тертуллиан, современник Оригена, о
невозможности христианина быть военным: "Не подобает служить знаку Христа и
знаку дьявола,- говорит он про военную службу,- крепости света и крепости
тьмы. Не может одна душа служить двум господам. Да и как воевать без меча,
который отнял сам господь? Неужели можно упражняться мечом, когда господь
сказал, что каждый взявшийся за меч от меча погибнет. И как будет
участвовать в сражении сын мира?"

"Безумствует мир во взаимном кровопролитии,- говорит знаменитый Киприан,- и
убийство, считаемое преступлением, когда люди совершают его поодиночке,
именуется добродетелью, если делается в массе. Преступникам приобретает
безнаказанность умножение ярости".

В четвертом веке Лактанций говорит то же: "Не должно быть никакого
исключения в заповеди божией, что убить человека всегда грех,- говорит он.-
Носить оружие не дозволено, ибо их оружие - только истина".

В правилах египетской церкви III-го века и в так называемом "Завещании
господа нашего Иисуса Христа" безусловно запрещено всякому христианину
поступать на военную службу под страхом отлучения от церкви. В деяниях
святых много примеров христианских мучеников первых веков, пострадавших за
отказ от военной службы.

Так, Максимилиан, приведенный в присутствие по отбыванию воинской
повинности, на первый вопрос проконсула о том, как его зовут, отвечал: "Мое
имя - христианин, и потому я сражаться не могу". Несмотря на это заявление,
его зачислили в солдаты, но он отказался от службы. Ему было объявлено, что
он должен выбрать между отбыванием воинской повинности и смертью. Он
сказал: "Лучше умру, но не могу сражаться". Его отдали палачам.

Марцеллий был сотником в троянском легионе. Поверив в учение Христа и
убедившись в том, что война - нехристианское дело, он в виду всего легиона
снял с себя военные доспехи, бросил их на землю и объявил, что, став
христианином, он более служить не может. Его послали в тюрьму, но он и там
говорил: "Нельзя христианину носить орудие". Его казнили.

Вслед за Марцеллием отказался от военной службы служивший в том же легионе
Кассиан. Его также казнили.

При Юлиане Отступнике отказался продолжать военную службу Мартын,
воспитывавшийся и выросший в военной среде. На допросе, сделанном ему
императором, он сказал только: "Я - христианин и потому не могу сражаться".

Первый вселенский собор (в 325 году) ясно определил строгую эпитимью за
возвращение в войска христиан, оставивших службу. Подлинные слова этого
постановления в переводе, признанном православной церковью, таковы:

"Благодатью призванные к исповеданию веры и лервый порыв ревности явившие и
отложившие воинские поясы, но потом, аки псы на свою блевотину
возвратившиеся... таковые десять лет да припадают к церкви, прося прощение
по трилетнем слушании писания в притворе".

Оставшимся в войсках христианам вменялось в обязанность во время войны не
убивать врагов. Еще в четвертом веке Василий Великий рекомендует в течение
трех лет не допускать до причащения солдат, виновных в нарушении этого
постановления.

Таким образом-, не только в первые три века во время гонений, но и в первые
времена торжества христианства над язычеством, когда христианство было
признано господствующей, государственной религией, в среде христиан еще
держалось убеждение о том, что война не совместима с христианством.
Ферруций высказал это определенно и решительно и был за это казнен: "Не
дозволено христианам проливать кровь, даже в справедливой войне и по
приказу христианских государей". В четвертом веке Люцифер, епископ
Кальярский, проповедует, что даже самое дорогое для христиан благо - свою
веру - они должны защищать "не убийством других, а собственной смертью".
Павлин, епископ Ноланский, умерший в 431 году, еще грозил вечными муками за
службу кесарю с оружием в руках.

Так это было в первые четыре века христианства. При Константине же на
знаменах римских легионов уже появился крест. А в четыреста шестнадцатом
году был издан указ о том, чтобы не Допускать в армию язычников. Все
солдаты стали христианами, то есть все христиане за самыми малыми
исключениями отреклись от Христа.

С тон поры в продолжение почти 15 веков та простая, несомненная и
очевиднейшая истина о том, что исповедание христианства несовместимо с
готовностью по воле других людей совершать всякого рода насилия и даже
убийства, до такой степени скрыта от людей, до такой степени ослаблено
истинно христианское религиозное чувство, что люди, поколения за
поколениями, по имени исповедуя христианство, живут и умирают, разрешая
убийства, участвуя в них, совершая их и пользуясь ими.

Так проходят века. Как бы в насмешку над христианством совершаются
крестовые походы, во имя христианства совершаются ужасающие злодейства, и
те редкие люди, удержавшие основные начала христианства, не допускающие
насилия: манихеи, монтанисты, катары и другие, вызывают в большинстве людей
только презрение или гонение.

Но истина, как огонь, прожигает понемногу все скрывавшие ее покровы и с
начала прошлого века все ярче и ярче начинает выступать перед людьми,
волей-неволей привлекая к себе внимание.

Истина эта проявлялась во многих местах, но особенно ярко в начале прошлого
века в России. Проявлений этих было, вероятно, очень много, не оставивших
никаких следов;

Некоторые только известны нам.

                                     XI

Всякое движение к добру среди люден, живущих злою жизнью, вызывает не
любовь, а гонение.

Истинное мужество в борьбе свойственно тому, кто знает, что его союзник-
бог.

В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: я победил мир.

Иоанн. XVI. 33.

Не жди совершения того божьего дела, которому ты служишь, но знай, что
каждое твое усилие не останется бесплодным и подвинет дело.

Самые важные и нужные для самого и для других дела человека - это те,
последствия которых он не увидит.

В 1818 году, как записал это в свой дневник генерал-губернатор Кавказа
Муравьев, были присланы на Кавказ из Тамбовской губернии пять помещичьих
крестьян за то, что они, будучи сданы в солдаты, отказались служить. Их
несколько, раз секли кнутом, гоняли сквозь строй, но они не сдавались и
говорили одно: "Все люди равны, государь такой же человек, как и мы; не
будем повиноваться, не будем платить податей, а главное, не будем убивать
на войне людей братьев. Можете на куски резать нас, мы не сдадимся, не
наденем шинели, не будем пайка есть, не будем солдатами. Милостыню мы
примем, а казенного ничего не хотим".

Таких людей засекали, морили в тюрьмах, и все, касавшееся их, старательно
скрывалось, но количество их в продолжение прошлого столетия постоянно
увеличивалось.

Так: "В 1827 году гвардейцы Николаев и Богданов бежали из

военной службы в раскольничий скит, устроенный в лесу мещанином Соколовым.
При поимке они отказались служить в военной службе, как несогласной с их
убеждениями, и не хотели присягать. Военное начальство решило за такой
проступок прогнать их сквозь строй и отдать в арестантские роты".

"В 1830 году в Пошехонском уезде Ярославской губернии местным исправником
были схвачены неизвестные мужчина и женщина. При допросе мужчина показал:
зовут его Егор Иванов, откуда он - того не знает, отца у себя кроме Христа
спасителя не имел и не имеет, от роду 65 лет. То же заявила и женщина.

При священническом увещевании в земском суде люди эти дополнили, что, кроме
одного небесного царя, никого на земле, как то: государя императора,
установленного гражданского и духовного правительства, не признают. На
допросе в палате Егор Иванов повторил, что ему 70 лет, властей духовных и
гражданских не признает, а принимает их за отступников от правил религии
христианской. Егор Иванов был сослан в Соловецкий монастырь для
употребления в работы, но почему-то содержался в остроге, где и пробыл до
своей смерти, случившейся в 1839 году. Умер твердым в своих заблуждениях".

"В 1835 году в Ярославской губернии пойман неизвестный человек, называющий
себя Иваном. Он заявил себя непризнающим святых угодников, императора и
никакого начальства. По повелению государя был отправлен в Соловки для
употребления по летам в работы. В том же году по высочайшему повелению
отдан в солдаты".

"В 1849 году рекрут из крестьян Московской губернии Иван Шурупов, 19 лет,
по принятии на службу, отказался дать присягу, несмотря на всевозможные
принуждения. Свой отказ он мотивировал тем, что, по слову божьему, нужно
служить одному богу, а потому служить государю он не хочет и присяги
принимать не желает, боясь быть клятвопреступником. Начальство, рассуждая,
что разглашать это дело, предав суду Шурупова, было бы соблазном, решило
заключить его в монастырь. Император Николай Павлович на докладе о Шурупове
положил такую резолюцию: "Отправить упомянутого рекрута с конвойными в
Соловецкий монастырь".

Таковы некоторые из попавших в печать сведений об отдельных лицах, едва ли
тысячный процент всех людей в России, не признававших возможности соединить
исповедание христианства с повиновением государственной власти. Целых же
общин, много тысяч человек, признающих несовместимость учения Христа и
существующего порядка, было в прошлом веке и продолжает существовать и
теперь, очень много: и молокане, и иеговисты, и хлысты, и скопцы, и
староверы и многие другие, большею частью скрывающие свое непризнание
государственной власти, но считающие ее произведением начала зла - диавола.
В особенности заметны и сильны в прошлом столетии были своим прямым
отрицанием государственной власти несколько десятков тысяч духоборов, из
которых недавно тысячи, несмотря на вс