нных условий жизни среди природы и пригнавших их в фабричную неволю,
и  в  указании  средств  избавления  рабочих  от  необходимости  перехода из
свободной деревенской жизни в подневольную фабричную.
   И потому в вопросе о том, почему рабочие в городах находятся в бедственном
положении, заключается прежде всего вопрос о том, какие причины выгнали этих
людей  из  деревни,  где  они  или  их предки жили и могли бы жить и у нас в
России и теперь еще живут такие люди,  и что пригнало и пригоняет их  против
их желания на фабрики и заводы.
   Если же есть такие рабочие,  которые, как в Англии, Бельгии, Германии, уже
несколько поколений живут на фабриках,  то и эти живут так не по своей воле,
а потому,  что их родители, деды или прадеды были чем-то вынуждены променять
земледельческую жизнь,  которую они любили,  на жизнь в городе и на фабрике,
которая им  представлялась  тяжелой.  Сельское  население  сначала  насильно
обезземеливали,  говорит К.  Маркс, изгоняли и доводили до бродяжничества, а
затем,  в силу жестоких  законов,  его  пытали,  клеймили  каленым  железом,
наказывали плетьми,  с целью подчинить требованиям наемного труда.  И потому
вопрос о том,  как избавить рабочих от их бедственного  положения,  казалось
бы,  естественно сводится к вопросу о том, как устранить те причины, которые
выгнали уже некоторых и теперь выгоняют и хотят выгнать  остальных  из  того
положения,  которое  эти  люди  считали  и  считают  хорошим,  и  пригнали и
пригоняют в то положение, которое они считали и считают дурным.
   Экономическая же наука,  хотя и указывает мимоходом на причины,  выгнавшие
рабочих из деревни,  не занимается вопросом об устранении этих причин, а все
свое  внимание  обращает  на  улучшение  положения  рабочих  на существующих
фабриках и заводах,  как бы  предполагая,  что  положение  рабочих  на  этих
заводах  и фабриках есть что-то неизменное,  такое,  которое во что бы то ни
стало должно оставаться для тех, которые находятся уже на фабриках, и должно
сделаться   таким   же   для   тех,   которые  еще  не  оставили  деревни  и
земледельческого труда.
   Мало того,  экономическая  наука  так  уверилась  в том,  что все сельские
рабочие должны неизбежно пройти через  городское  фабричное  состояние,  что
несмотря  на  то,  что  все  мудрецы  и  поэты мира всегда только в условиях
земледельческого труда видели осуществление  идеала  человеческого  счастья,
несмотря  на  то,  что все,  с неизвращенными привычками рабочие люди всегда
предпочитали и предпочитают земледельческий труд всякому  другому,  несмотря
на то,  что фабричный труд всегда нездоров, однообразен, а земледельческий -
самый здоровый,  разнообразный;  несмотря на то,  что  земледельческий  труд
всегда свободный,  т.е.  что рабочий по своей воле чередует труд и отдых,  а
труд  на  фабрике,  хотя  бы  она  принадлежала  самим  рабочим,  -   всегда
подневольный,  в зависимости от машины;  несмотря на то,  что фабричный труд
есть производный,  а земледельческий основной,  без  которого  не  могли  бы
существовать никакие фабрики,  экономическая наука все-таки утверждает,  что
все сельские люди не только не страдают от перехода из деревни в  город,  но
сами желают этого, стремятся к этому.


V

   Как ни  явно  несправедливо  утверждение  людей  науки  о  том,  что благо
человечества должно состоять в том самом, что глубоко противно человеческому
чувству,   -  в  однообразном,  подневольном  фабричном  труде,  люди  науки
неизбежно приведены к необходимости этого явно несправедливого  утверждения,
так же, как неизбежно приведены были теологи к столь же явно несправедливому
утверждению о том, что рабы и господа - различные существа и что неравенство
их положений в этом мире возместится в будущем.
   Причина этого   явно   несправедливого   утверждения   та,    что    люди,
устанавливавшие и устанавливающие положение науки, принадлежат к достаточным
классам и так привыкли к тем выгодным для себя условиям,  среди которых  они
живут, что не допускают и мысли о том, чтобы общество могло существовать вне
этих условий.
   Условия же  жизни,  к которым привыкли люди достаточных классов,  - это то
обильное производство разнообразных  предметов,  нужных  для  их  удобств  и
удовольствий,   которое  получается  только  благодаря  существующим  теперь
фабрикам и заводам,  при их настоящем устройстве.  И  потому,  рассуждая  об
улучшении   положения  рабочих,  люди  науки,  принадлежащие  к  достаточным
классам,  всегда предлагают только такие улучшения,  при  которых  фабричное
производство  останется  то  же,  а потому и те же останутся удобства жизни,
которыми они пользуются.
   Даже самые  передовые  люди  науки  -  социалисты,  требуя полной передачи
рабочим  орудий  производства,  при  этом  всегда  предполагают,  что  будет
продолжаться производство, на тех же или таких же фабриках и с теперешним же
разделением труда,  все тех же предметов или почти  тех  же  самых,  которые
производятся теперь.  Разница,  по их представлению, будет только в том, что
тогда не они,  а все будут пользоваться такими же удобствами,  которыми  они
одни теперь пользуются. Смутно представляют они себе, что при обобществлении
орудий труда и они,  люди науки,  и вообще - правящих  классов,  будут  тоже
участвовать   в   работах,   но   преимущественно   в  виде  распорядителей:
рисовальщиков, ученых, художников. О том же, как и кто будет делать белила в
намордниках,  кто  будут  кочегары,  рудокопы и очистители клоаков,  они или
умалчивают,  или предполагают, что все эти дела будут так усовершенствованы,
что  даже  работы  в клоаках и под землею будут составлять приятное занятие.
Так представляют они себе экономическую жизнь и в утопиях вроде Беллами, и в
ученых трактатах.
   По их  теории,  рабочие  тогда,  все  соединяясь  в  союзы,  товарищества,
воспитывая в себе солидарность,  дойдут, наконец, посредством союзов, стачек
и участия в парламентах до  того,  что  овладеют  всеми,  включая  и  землю,
орудиями  производства;  и  тогда  будут  так  хорошо  питаться,  так хорошо
одеваться,  такими будут  пользоваться  увеселениями  по  воскресениям,  что
предпочтут жизнь в городе,  среди камня и дымовых труб, - жизни деревенской,
на просторе среди растений и домашних животных,  и однообразную,  по звонку,
машинную  работу,  -  разнообразной,  здоровой  и  свободной земледельческой
работе.
   Хотя предположение это так же маловероятно, как и предположение теологов о
том рае,  которым будут пользоваться на том свете рабочие за то, что они так
мучительно работали в этом,  умные и образованные люди нашего круга все-таки
верят в это странное учение,  так же, как прежние умные и ученые люди верили
в рай для рабочих на том свете.
   А верят ученые и их ученики - люди достаточных классов - в это потому, что
им нельзя не верить.  Перед ними стоит дилемма:  или им надо видеть, что все
то,  чем они пользуются в своей  жизни,  от  железной  дороги  до  спичек  и
папироски,  есть  стоящий многих жизней человеческий труд их братьев,  и что
они,  не участвуя в этом труде,  а пользуясь им, - очень нечестные люди, или
надо  верить,  что  все  совершающееся  совершается  по  неизменным  законам
экономической  науки  для  общего  благополучия.  В  этом   заключается   та
внутренняя  психологическая  причина,  заставляющая  людей  науки,  умных  и
образованных, но не просвещенных, с уверенностью и настойчивостью утверждать
такую  очевидную  неправду,  как  ту,  что  рабочим людям для их блага лучше
бросить свою счастливую и здоровую жизнь среди природы и  идти  губить  свои
тела и души на фабриках и заводах.


VI

   Но если  и  допустить  явно  несправедливое  и  противное  всем  свойствам
человеческой природы утверждение о том,  что людям лучше жить и работать  на
фабриках и в городах машинную и подневольную работу,  чем в деревне ручную и
свободную работу,  если и допустить это,  то и  тогда  самый  тот  идеал,  к
которому,  по учению людей науки,  ведет экономическая эволюция, заключает в
себе такое внутреннее  противоречие,  которое  никак  невозможно  распутать.
Идеал  этот  состоит  в том,  что рабочие,  сделавшись хозяевами всех орудий
производства,  будут пользоваться всеми теми  удобствами  и  удовольствиями,
которыми   пользуются   теперь  одни  достаточные  люди.  Все  будут  хорошо
одеваться,  хорошо  помещаться,  хорошо  питаться,  все  будут  ходить   при
электрическом свете по асфальту,  посещать концерты и театры, читать газеты,
книги,  ездить на моторах  и  т. п. Но  для  того,  чтобы  все  пользовались
известными предметами,  надо распределить производство желательных предметов
и,  стало быть, определить, сколько времени должен работать каждый работник:
как определить это?
   Статистические данные  могут  определить   (и   то   очень   несовершенно)
потребности людей в скованном капитализмом,  конкуренцией и нуждою обществе;
но никакие статистические данные не покажут  -  сколько  и  каких  предметов
нужно  для  удовлетворения  потребностей  людей  такого общества,  в котором
орудия производства будут принадлежать самому обществу,  т.е.  там, где люди
будут свободны.  Потребности в таком обществе никак нельзя будет определить,
потому что потребности в таком обществе будут всегда в бесконечное число раз
больше  возможности  их  удовлетворения.  Всякий пожелает иметь все то,  что
имеют теперь самые богатые, и потому определить количество нужных для такого
общества предметов нет никакой возможности.
   Кроме того,  как согласить людей работать  предметы,  которые  одни  будут
считать  нужными,  а другие - ненужными или даже вовсе вредными?  Если будет
найдено,  что для удовлетворения потребностей общества нужно  будет  каждому
работать  хотя  бы  6  часов  в сутки,  то кто заставит человека в свободном
обществе работать эти 6 часов,  когда он знает, что часть этих часов идет на
производство предметов, которые он считает ненужными или даже вредными?
   Нет никакого сомнения, что при теперешнем устройстве общества производятся
с  большой экономией сил,  благодаря машинам и,  главное,  разделению труда,
чрезвычайно сложные и  доведенные  до  высшей  степени  совершенства,  самые
разнообразные   предметы,   производство   которых  выгодно  их  хозяевам  и
пользоваться которыми мы находим очень удобным и приятным.  Но то,  что  эти
предметы сами по себе хорошо сделаны и сделаны с малой затратой сил, что они
выгодны для капиталистов и что мы находим их для себя нужными, не доказывает
того,  что  люди  свободные  без  принуждения стали бы продолжать делать эти
предметы.  Нет никакого сомнения,  что Крупп при теперешнем разделении труда
очень скоро и искусно делает прекрасные пушки,  и NN очень скоро и искусно -
пестрые шелковые материи,  а SS - пахучие духи,  глянцевитые  кадры,  пудру,
спасающую  цвет  лица,  а  Попов  -  вкусную  водку  и  т.п.,  и что как для
потребителей этих предметов,  так и для хозяев заведений,  где они делаются,
это очень выгодно.  Но пушки,  и духи,  и водка желательны для тех,  которые
хотят  завладеть  китайскими  рынками,  или  любят  пьянство,   или   заняты
сохранением  цвета  лица,  но  будут люди,  которые найдут производство этих
предметов вредным.  Но,  не говоря про такие предметы,  всегда  будут  люди,
которые найдут,  что выставки,  академии, пиво, мясо не нужны и даже вредны.
Как заставить этих людей участвовать в производстве таких предметов?
   Но даже  если  люди  сумеют  найти  средство  согласить  всех  производить
известные предметы,  - хотя такого средства  нет  и  не  может  быть,  кроме
принуждения,   -   кто   в   свободном   обществе,   без  капиталистического
производства,  без конкуренции спроса и предложения,  - определит,  на какие
предметы направить преимущественно силы: какой прежде, какой после работать?
Прежде ли строить сибирскую дорогу и укреплять Порт-Артур, а потом проводить
шоссе  по  уездам  -  или  наоборот?  Что  прежде устраивать:  электрическое
освещение или орошение полей?  И потом еще неразрешимый при свободе  рабочих
вопрос:  кто  какие  будет  работать работы?  Очевидно,  всем будет приятнее
заниматься сенокосом или рисованием,  чем  быть  кочегаром  или  очистителем
клоаков.  Как в этом распределении работ согласить людей? На все эти вопросы
не ответят никакие статистические данные.  Решение  этих  вопросов  возможно
только теоретическое,  т.е. такое, что будут люди, которым будет дана власть
распоряжаться всем этим.  Одни люди будут решать эти вопросы, а другие будут
повиноваться им.
   Но, кроме вопроса о распределении  и  направлении  производства  и  выбора
труда  при обобществлении орудий производства,  является еще и самый главный
вопрос,  - о той степени разделения труда,  которая может быть установлена в
социалистически  организованном  обществе.  Существующее  теперь  разделение
труда обусловлено нуждами рабочих.  Рабочий соглашается всю жизнь  жить  под
землею  или  делать  всю  жизнь  одну сотую предмета,  всю жизнь однообразно
махать руками среди грохота машин только потому,  что без этого  у  него  не
будет средств к жизни.  Но рабочий, владеющий орудиями производства и потому
не терпящий нужды,  только вследствие принуждения может согласиться стать  в
те  одуряющие  и убивающие душевные способности условия разделения труда,  в
которых люди работают теперь.  Разделение труда, несомненно, очень выгодно и
свойственно  людям,  но  если  люди  свободны,  то разделение труда возможно
только до известного, очень недалекого предела, который давно уже перейден в
нашем обществе.
   Если один крестьянин занимается преимущественно  сапожным  мастерством,  а
жена  его  ткацким,  а  другой крестьянин пашет,  а другой кует,  и они все,
приобретая исключительную ловкость в своей работе, потом обмениваются своими
произведениями,  то  такое  разделение  выгодно для всех,  и свободные люди,
естественно,  разделят так труд между собой.  Но такое разделение труда, при
котором  мастер  делает  всю жизнь одну сотую предмета или кочегар на заводе
работает в 50-градусной температуре или задыхаясь от вредных газов,  - такое
разделение  труда  невыгодно  людям,  потому  что  оно,  производя ничтожные
предметы,  губит самый драгоценный предмет - жизнь  человеческую.  И  потому
такое   разделение   труда,   как   то,  которое  существует  теперь,  может
существовать только при принуждении.
   Родбертус говорит,   что   разделение   труда   коммунистически  связывает
человечество.  Это справедливо,  но связывает человечество только  свободное
разделение труда, т.е. такое, при котором люди добровольно разделяют труд.
   Если люди решили делать дорогу и один копает,  другой везет камень, третий
разбивает  его  и т.д.,  то такое разделение труда связывает людей.  Но если
независимо от желания,  а иногда и против желания рабочих, строится железная
стратегическая  дорога,  или Эйфелева башня,  или все те глупости,  которыми
полна Парижская выставка,  - и один рабочий вынужден добывать чугун,  другой
привозить уголь,  третий лить этот чугун,  четвертый рубить деревья,  тесать
их,  не  имея  даже  малейшего  понятия  о  назначении  обрабатываемых   ими
предметов,  то  такое  разделение  труда  не только не связывает между собою
рабочих, но, напротив, разделяет их.
   И потому  при обобществлении орудий труда,  если люди будут свободны,  они
усвоят только такое разделение труда,  при котором  благо  этого  разделения
будет больше,  чем то зло,  которое оно будет причинять рабочему.  А так как
всякий человек,  естественно,  видит благо в расширении и разнообразии своей
деятельности, то, очевидно, такое разделение труда, какое существует теперь,
невозможно в свободном обществе.
   А как  только изменится теперешнее разделение труда,  так уменьшится - и в
очень большой степени - и производство тех  предметов,  которыми  мы  теперь
пользуемся   и   которыми  (предполагается,  что  будет  в  социалистическом
государстве) пользоваться все общество.
   Предполагать, что  при  обобществлении орудий производства останется то же
обилие посредством принудительного разделения труда производимых  предметов,
-  все равно,  как предположение о том,  что при освобождении от крепостного
права останутся те же  домашние  оркестры,  сады,  ковры,  кружева,  театры,
которые  производились  крепостными.  Так  что предположение о том,  что при
осуществлении социалистического идеала все люди будут свободны и,  вместе  с
тем,  будут  пользоваться  всем тем или почти тем же,  чем пользуются теперь
достаточные классы, заключает в себе очевидное внутреннее противоречие.


VII

   Повторяется совершенно то же,  что было во времена крепостного права.  Как
тогда  большинство  владельцев крепостных и вообще людей достаточных классов
если и признавали положение крепостных не вполне хорошим,  то предлагали для
исправления  его  только такие изменения,  которые не нарушали главных выгод
помещиков,  так и  теперь  люди  достаточных  классов,  признавая  положение
рабочих не совсем хорошим, предлагают для исправления его только такие меры,
которые не нарушают выгодного положения людей достаточных классов. Как тогда
благорасположенный  помещик  говорил  об  отеческой власти и советовал,  как
Гоголь,  помещикам быть добрее  и  заботливее  о  своих  крепостных,  но  не
допускал  и  мысли  об  освобождении,  которое  представлялось ему вредным и
опасным,  - так точно и теперь большинство достаточных людей нашего  времени
советуют хозяевам быть заботливее о благе своих рабочих,  но точно так же не
допускают и мысли о таком изменении строя экономической жизни,  при  котором
рабочие были бы вполне свободны.
   И точно так же как тогда передовые, либеральные люди, признавая неизменным
положение крепостных, требовали от правительства ограничения власти господ и
сочувствовали возмущениям крепостных,  так и теперь либералы нашего времени,
признавая   существующий   порядок   неизменным,  требуют  от  правительства
ограничения капиталистов и фабрикантов и сочувствую союзам,  стачкам, вообще
возмущениям  рабочих.  И  точно  так  же  как  и  тогда самые передовые люди
требовали освобождения крепостных, но и в проекте оставляли их в зависимости
от собственников земли - помещиков или от оброков и податей,  - так и теперь
самые  передовые  люди  требуют  освобождения   рабочих   от   капиталистов,
обобществления   орудий  производства,  но  при  этом  оставляют  рабочих  в
зависимости от теперешнего распределения и разделения труда,  которые, по их
мнению,  должны остаться неизменными.  Учение экономической науки, которому,
хотя и не вникая в подробности его, следуют все считающие себя просвещенными
и  передовыми  достаточные  люди,  представляется  при поверхностном взгляде
либеральным,  даже радикальным,  заключая в себе нападки на  богатые  классы
общества,  но по существу учение это в высшей степени консервативное, грубое
и жестокое.  Так или иначе, но люди науки и за ними и все достаточные классы
во  что  бы  то  ни стало хотят отстоять существующее теперь распределение и
разделение труда,  дающее  возможность  производить  то  большое  количество
предметов,  которыми  они пользуются.  Существующий экономический строй люди
науки, а за ними и все люди достаточных классов называют культурой и видят в
этой   культуре:   железных  дорогах,  телеграфах,  телефонах,  фотографиях,
рентгеновских лучах,  клиниках,  выставках,  и главное, всех приспособлениях
комфорта,  -  нечто  такое  священное,  что  не допускают даже мысли о таких
изменениях,  которые могли бы уничтожить все это или хоть малую  часть  этих
приобретений. Все можно изменить по учениям этой науки, но только не то, что
они называют культурой.  А между тем становится все более и более очевидным,
что  эта  культура может существовать только благодаря принуждению рабочих к
работе. Но люди науки так уверены в том, что культура эта есть величайшее из
благ,  что смело