ства, в искупление, молитесь, как это требуется  по вашей вере, говейте,
пойте псалмы  -- все это не мешает вам исполнять то, что открыто Христом для
вашего  блага:  не  сердитесь,  не блудите,  не  клянитесь,  не  защищайтесь
насилием, не воюйте.
   Может случиться, что  вы не исполните  какого-нибудь из этих правил, вы
увлечетесь и нарушите одно из них так  же, как  вы нарушаете теперь в минуты
увлечения правила  вашей  веры,  правила  закона  гражданского  или  законов
приличия.  Так же вы  отступите,  может быть, в минуты увлечения и от правил
Христа. Но  в спокойные минуты  не  делайте того, что вы  теперь делаете, --
устраивайте жизнь не такую, при которой трудно не сердиться, не блудить,  не
клясться, не защищаться, не воевать, а такую, при которой трудно бы было это
делать. Вы не можете не признать этого, потому что Бог велел вам это.
   Вы --  неверующий  философ какого бы то ни было толка. Вы говорите, что
все  происходит  в мире по  закону,  который вы  открыли. Христово учение не
спорит  с вами  и признает вполне открытый вами  закон. Но ведь помимо этого
вашего  закона, по которому через  тысячелетия настанет то благо, которое вы
желаете и приготовили для человечества, есть еще ваша  личная жизнь, которую
вы можете прожить  или  согласно с  разумом, или противно ему; а для этой-то
вашей личной жизни  у вас  теперь и нет никаких правил,  кроме тех,  которые
пишутся не уважаемыми  вами  людьми и приводятся  в исполнение полицейскими.
Учение  Христа дает  вам  такие правила,  которые наверно  сходятся с  вашим
законом, потому что ваш  закон альтруизма или единой  воли есть не что иное,
как дурная перифраза того же учения Христа.
   Вы -- средний человек, полуверующий, полуневерующий, не имеющий времени
углубляться  в смысл человеческой жизни; и у вас нет никакого  определенного
миросозерцания, вы  делаете то, что делают все. Христово  учение не спорит с
вами. Оно говорит: хорошо, вы  не  способны рассуждать, поверять  истинность
преподаваемого вам  учения, вам легче  поступать зауряд со  всеми; но как бы
скромны вы ни  были,  вы  все-таки чувствуете в себе того внутреннего судью,
который  иногда  одобряет  ваши  поступки,  согласные  со всеми,  иногда  не
одобряет их. Как  бы  ни  скромна была ваша  доля,  вам приходится  все-таки
задумываться  и  спрашивать  себя:  так  ли  мне  поступить,  как  все,  или
по-своему? В таких именно случаях, то есть когда вам представится надобность
решить такой  вопрос, правила Христа  и предстанут перед вами  во всей своей
силе. И  правила эти наверное дадут вам ответ на ваш  вопрос, потому что они
обнимают всю  вашу жизнь, и они ответят вам согласно с вашим разумом и вашей
совестью. Если вы ближе к вере, чем  к неверию,  то, поступая таким образом,
вы поступаете по воле  Бога; если вы ближе к свободомыслию,  то вы, поступая
так,  поступаете по самым разумным правилам, какие существуют в мире, в  чем
вы сами  убедитесь, потому что правила Христа сами в себе несут свой смысл и
свое оправдание.
   Христос сказал (Иоанна, XII, 31): "Ныне суд  миру сему; ныне князь мира
сего изгнан будет вон".
   Он сказал  еще (Иоанна, XVI, 33): "Сие сказал я вам,  чтобы вы имели во
мне мир. В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: я победил мир".
   И действительно, мир, то есть зло мира, побеждено.
   Если существует еще мир зла, то он существует только как нечто мертвое,
он живет только по инерции; в нем нет уже основ жизни. Его нет для верующего
в  заповеди  Христа. Он побежден  в  разумном сознании  сына  человеческого.
Разбежавшийся поезд еще бежит по прямому направлению, но вся разумная работа
на нем делается уже давно для обратного направления.
   Ибо все  рожденное от  Бога побеждает мир. И  победа,  которою побежден
мир, есть вера ваша (Первое послание Иоанна, V, 4).
   Вера, побеждающая мир, есть вера в учение Христа.


   XII

   Я верю в учение Христа и вот в чем моя вера.
   Я верю, что благо  мое  возможно  на земле только тогда, когда все люди
будут исполнять учение Христа.
   Я верю, что исполнение этого учения возможно, легко и радостно.
   Я верю, что и до тех пор, пока учение это не исполняется, что если бы я
был даже один среди всех неисполняющих, мне  все-таки ничего  другого нельзя
делать для спасения  своей жизни от неизбежной  погибели, как  исполнять это
учение,  как  ничего  другого нельзя делать  тому, кто в горящем  доме нашел
дверь спасения.
   Я верю, что жизнь моя по учению мира была мучительна и что только жизнь
по  учению  Христа дает мне в этом мире то благо, которое  предназначил  мне
Отец жизни.
   Я  верю, что учение это дает благо всему человечеству, спасает меня  от
неизбежной погибели и дает мне здесь наибольшее благо. А потому я не могу не
исполнять его.
   Закон  дан  через  Моисея,  а  благо  и истина  -- через Иисуса  Христа
(Иоанна, I, 17). Учение Христа есть  благо и истина. Прежде, не зная истины,
я  не знал  и блага. Принимая зло за благо, я впадал  во зло и  сомневался в
законности моего стремления к благу. Теперь же я понял и поверил, что благо,
к  которому  я стремлюсь, есть воля отца, есть самая  законная сущность моей
жизни.
   Христос сказал мне: живи для блага, только  не  верь  тем  ловушкам  --
соблазнам  (scбndaloz), которые, заманивая тебя подобием блага, лишают этого
блага и  уловляют во зло. Благо твое есть твое единство со всеми людьми, зло
есть  нарушение единства  сына человеческого. Не лишай себя  сам того блага,
которое дано тебе.
   Христос  показал мне,  что  единство сына  человеческого,  любовь людей
между  собой не  есть,  как  мне  прежде  казалось,  цель, к которой  должны
стремиться люди, но что это единство, эта  любовь людей между  собой есть их
естественное блаженное состояние, то, в котором родятся дети, по словам его,
и  то, в котором живут всегда все  люди до  тех  пор,  пока состояние это не
нарушается обманом, заблуждением, соблазнами.
   Но  Христос  не  только  показал  мне  это, но он ясно, без возможности
ошибки перечислил  мне в  своих заповедях все до  одного соблазны,  лишавшие
меня этого естественного состояния единства, любви и блага и уловлявшие меня
во зло. Заповеди  Христа дают мне средство  спасения от соблазнов,  лишавших
меня моего блага, и потому я не могу не верить в эти заповеди.
   Мне дано благо жизни,  а  я сам  губил его. Христос  показал мне своими
заповедями те соблазны, которыми я гублю свое  благо,  а  потому я и не могу
делать того, что губит мое благо. В этом и в этом одном вся моя вера.
   Христос показал мне,  что первый  соблазн,  губящий мое благо, есть моя
вражда с людьми, мой гнев  на них. Я  не могу не верить  в это, и  потому не
могу уже сознательно враждовать с другими  людьми, не могу, как  я делал это
прежде, радоваться на свой  гнев, гордиться им,  разжигать,  оправдывать его
признанием себя важным и умным, а других  людей ничтожными --  потерянными и
безумными;  не  могу  уже  теперь при первом  напоминании о  том, что  я  не
поддаюсь гневу, не признавать себя одного виноватым и не искать примирения с
теми, кто враждует со мною.
   Но  этого мало. Если я знаю  теперь,  что гнев мой есть неестественное,
вредное  для  меня  болезненное  состояние,  то  я  знаю еще, какой  соблазн
приводил  меня в него.  Этот соблазн  состоял  в том, что я  отделял себя от
других  людей,  признавая только  некоторых  из  них  равными себе,  а  всех
остальных  --  ничтожными,  не людьми  (рак() или  глупыми и необразованными
(безумными). Я  вижу  теперь,  что это  отделение себя от  людей и признание
других  за "рака"  и  безумных было главной причиной моей вражды  с  людьми.
Вспоминая  свою  прежнюю жизнь, я  вижу теперь, что  я никогда  не  позволял
разгораться своему враждебному  чувству на тех  людей,  которых  считал выше
себя, и  никогда не  оскорблял их;  но  зато  малейший неприятный  для  меня
поступок человека, которого я считал ниже себя, вызывал  мой гнев  на него и
оскорбление, и чем  выше я считал  себя  перед таким человеком, тем  легче я
оскорблял  его;  иногда  даже  одна  воображаемая  мною  низкость  положения
человека уже  вызывала с моей стороны  оскорбление ему. Теперь же я понимаю,
что  выше  других  людей  будет стоять  только тот,  кто унизит  себя  перед
другими,  кто  будет  всем слугою. Я понимаю теперь, почему  то, что  высоко
перед  людьми,  есть   мерзость  перед  Богом,  и  почему  горе   богатым  и
прославляемым, и почему блаженны нищие и униженные. Только теперь  я понимаю
это и верю  в это, и  вера эта изменила всю  мою оценку хорошего и высокого,
дурного и низкого в жизни. Все, что прежде казалось мне хорошим и высоким --
почести,  слава,  образование,  богатство, сложность и  утонченность  жизни,
обстановки, пищи, одежды, внешних приемов, -- все это стало для  меня дурным
и низким. Все же, что казалось дурным и низким -- мужичество, неизвестность,
бедность,  грубость, простота обстановки,  пищи, одежды, приемов, -- все это
стало для  меня хорошим и высоким. А потому, если и теперь, зная  все это, я
могу в минуту забвения отдаться  гневу  и оскорбить  брата,  то  в спокойном
состоянии я не могу  уже служить тому  соблазну, который,  возвышая меня над
людьми,  лишал  меня моего истинного блага -- единства и любви, как не может
человек устраивать сам для себя ловушку, в которую он попал прежде и которая
чуть не погубила его. Теперь я не могу содействовать ничему тому, что внешне
возвышает меня над людьми, отделяет от них; не могу, как я прежде это делал,
признавать ни за собой,  ни за другими никаких званий, чинов и наименований,
кроме  звания  и  имени человека; не могу  искать  славы  и похвалы, не могу
искать  таких  знаний,  которые отделяли бы  меня  от  других,  не  могу  не
стараться избавиться от своего богатства, отделяющего меня от людей, не могу
в жизни  своей,  в обстановке ее,  в пище, в одежде, во  внешних  приемах не
искать  всего того,  что не разъединяет  меня,  а  соединяет с  большинством
людей.
   Христос показал мне, что другой обман, губящий мое благо,  есть блудная
похоть, то есть похоть к другой женщине, а не той, с которой я сошелся. Я не
могу не верить в это и потому  не могу, как я  делал это прежде,  признавать
блудную похоть  естественным  и  возвышенным  свойством  человека;  не  могу
оправдывать  ее  перед  собой  моей  любовью  к  красоте,  влюбленностью или
недостатками  своей жены;  не могу уже  при первом  напоминании  о  том, что
поддаюсь блудной похоти,  не  признавать себя в болезненном,  неестественном
состоянии  и не искать всяких средств, которые  могли  бы  избавить  меня от
этого зла.
   Но, зная теперь, что блудная похоть есть зло для меня, я знаю еще и тот
соблазн,  который  вводил  меня прежде в него, и  потому не могу уже служить
ему. Я знаю теперь, что главная причина соблазна не в том, что люди не могут
воздержаться от  блуда, а в том, что  большинство мужчин и женщин  оставлено
теми, с которыми они сошлись с начала.  Я знаю теперь, что всякое оставление
мужчины или женщины, которые сошлись в первый раз, и  есть тот самый развод,
который Христос запрещает людям  потому, что  оставленные  первыми супругами
мужья и жены  вносят весь разврат в мир. Вспоминая то,  что меня  вводило  в
блуд,  я вижу  теперь,  что,  кроме того  дикого воспитания,  при  котором и
физически  и  умственно  разжигалась во мне блудная  похоть  и оправдывалась
всеми  изощрениями ума,  главный  соблазн,  уловлявший  меня,  заключался  в
оставлении  мною той  женщины, с  которой  я  сошелся сначала, и в состоянии
оставленных  женщин, со  всех  сторон окружавших  меня.  Я вижу  теперь, что
главная сила соблазна была не  в моей похоти, а в неудовлетворенности похоти
моей и  тех  оставленных женщин,  которые  со всех сторон окружали  меня.  Я
понимаю  теперь слова  Христа:  Бог сотворил вначале человека -- мужчиной  и
женщиной, так  чтобы два  были одно, и  что поэтому  человек не может  и  не
должен  разъединять то,  что соединил Бог. Я понимаю теперь, что единобрачие
есть  естественный закон человечества, который не  может  быть  нарушаем.  Я
понимаю теперь вполне слова о том,  что тот, кто разводится с женою, то есть
с  женщиной,  с  которой  он  сошелся  сначала,  для  другой,  заставляет ее
распутничать и вносит сам против себя новое зло в мир. Я  верю в это, и вера
эта изменяет всю мою прежнюю оценку хорошего и высокого, дурного и низкого в
жизни.  То,  что  прежде мне казалось самым хорошим  -- утонченная,  изящная
жизнь,  страстная  и  поэтическая  любовь,  восхваляемая   всеми  поэтами  и
художниками, -- все это представилось мне дурным и отвратительным. Наоборот,
хорошим  представились  мне:  трудовая,  скудная,  грубая  жизнь,  умеряющая
похоть;   высоким  и  важным  представилось  мне   не  столько  человеческое
учреждение  брака,  накладывающее  внешнюю  печать  законности на  известное
соединение мужчины и женщины,  сколько самое  соединение всякого  мужчины  и
женщины, которое,  раз совершившись, не может  быть  нарушено без  нарушения
воли Бога.  Если я и  теперь могу в минуту забвения подпасть блудной похоти,
то не могу  уже, зная  тот соблазн, который вводил  меня в  это зло, служить
ему, как я делал это прежде. Я не могу желать и искать физической праздности
и жирной жизни, разжигавшей во мне чрезмерную похоть;  не  могу  искать  тех
разжигающих  любовную  похоть  потех  --  романов,  стихов, музыки, театров,
балов,  которые прежде представлялись  мне не только не  вредными, но  очень
высокими увеселениями; не могу оставлять своей жены, зная, что оставление ее
есть первая  ловушка  для меня, для нее  и для других; не могу содействовать
праздной и  жирной жизни других  людей; не могу участвовать и устраивать тех
похотливых увеселений --  романов, театров, опер, балов и  т.п.,  -- которые
служат ловушкой  для меня и других людей; не  могу поощрять безбрачное житье
людей  зрелых для  брака; не могу содействовать  разлуке мужей с женами;  не
могу   делать  различия  между  совокуплениями,  называемыми  браками  и  не
называемыми так; не могу  не считать  священным  и  обязательным  только  то
брачное соединение, в котором раз находится человек.
   Христос открыл мне, что третий соблазн, губящий мое благо, есть соблазн
клятвы.  Я не могу  не  верить в это  и потому не могу  уже, как я делал это
прежде, сам клясться  кому-нибудь и в чем-нибудь и не могу уже, как  я делал
это  прежде,  оправдывать себя в своей  клятве  тем, что  в  этом нет ничего
дурного для людей, что все  делают  это, что это нужно для государства,  что
мне или  другим  будет хуже, если  я  откажусь  от этого  требования. Я знаю
теперь, что это есть зло для меня и для людей, и не могу делать его.
   Но  мало  того, что я  знаю  это, я знаю теперь  и тот соблазн, который
уловлял меня в  это  зло, и  не могу  уже служить ему.  Я  знаю, что соблазн
состоит в том, что именем Бога освещается обман. Обман же состоит в том, что
люди вперед  обещаются  повиноваться тому, что велит человек или люди, тогда
как человек не может никогда повиноваться никому, кроме Бога. Я знаю теперь,
что  самое страшное  по своим последствиям зло мира  --  убийства на войнах,
заключения,  казни,  истязания  людей  совершаются  только  благодаря  этому
соблазну,  во  имя которого снимается  ответственность с людей,  совершающих
зло. Вспоминая  теперь многое и многое зло, которое заставляло меня осуждать
и не любить людей, -- я  вижу  теперь, что все оно было вызвано  присягой --
признанием необходимости подчинить себя воле других людей. Я  понимаю теперь
значение  слов: все, что сверх простого  утверждения или  отрицания  -- да и
нет, все, что сверх  этого, всякое обещание,  даваемое  вперед, -- есть зло.
Понимая это, я верю,  что клятва губит благо мое и других людей;  и вера эта
изменяет  мою оценку  хорошего  и дурного, высокого и  низкого. Все то,  что
прежде казалось мне хорошим и высоким, обязательство верности правительству,
подтверждаемое  присягой,  вымогание этой  присяги от людей и все  поступки,
противные совести, совершаемые во имя этой присяги, -- все это представилось
теперь  мне и дурным  и низким. И  потому я  не могу уже теперь отступить от
заповеди  Христа,  запрещающей клятву;  не  могу  уже  клясться  другому, ни
заставлять  клясться других, ни  содействовать тому, чтобы  люди  клялись  и
заставляли клясться других людей и считали  бы  клятву или важною и  нужною,
или хотя бы не вредною, как это думают многие.
   Христос открыл мне, что четвертый соблазн, лишающий  меня  моего блага,
есть противление  злу насилием других  людей.  Я не могу не  верить, что это
есть зло для меня и других людей, и поэтому не могу сознательно делать его и
не могу, как я делал это прежде, оправдывать это зло тем,  что оно нужно для
защиты меня и других людей, для защиты собственности моей и других людей; не
могу уже при первом напоминании о том, что я делаю насилие, не отказаться от
него и не прекратить его.
   Но мало  того,  что я знаю это,  я знаю  теперь и  тот соблазн, который
вводил меня в это зло. Я знаю теперь, что соблазн этот состоит в заблуждении
о том, что жизнь моя может быть обеспечена защитой себя и свой собственности
от других  людей. Я знаю  теперь,  что  большая  доля зла  людей  происходит
оттого, что они,  вместо того чтобы отдавать свой  труд другим, не только не
отдают  его,  но  сами лишают себя всякого  труда  и насилием отбирают  труд
других. Вспоминая теперь  все то зло, которое я  делал себе и людям,  и  все
зло, которое делали другие, я вижу, что большая доля зла происходила оттого,
что мы считали возможным защитой обеспечить и улучшить свою жизнь. Я понимаю
теперь значение слов: человек рожден не для того, чтобы на него работали, но
чтобы  самому  работать  на  других,  и  значение  слов:  трудящийся достоин
пропитания. Я верю теперь в то, что благо мое и людей возможно только тогда,
когда каждый  будет трудиться  не  для себя,  а для другого, и не только  не
будет отстаивать от другого свой труд, но будет отдавать  его каждому,  кому
он нужен.  И вера эта  изменила мою оценку  хорошего и  дурного, высокого  и
низкого.  Все,  что прежде казалось  мне хорошим  и  высоким  --  богатство,
собственность всякого рода, честь, сознание собственного достоинства, права,
-- все это  стало теперь дурно  и низко; все же, что  казалось мне  дурным и
низким  --  работа  на  других,  бедность,  унижение,  отречение  от  всякой
собственности и всяких прав, -- стало хорошо  и высоко  в  моих глазах. Если
теперь я и могу в минуту забвения увлечься насилием для защиты себя и других
или своей или чужой собственности, то  я не могу уже  спокойно и сознательно
служить тому соблазну, который губит  меня и людей; я  не  могу  приобретать
собственности; не могу употреблять какое бы то ни было насилие против какого
бы то ни было человека, за исключением  ребенка, и то  только для избавления
его  от  предстоящего ему тотчас  же зла;  не  могу  участвовать  ни в какой
деятельности власти,  имеющей  целью  ограждение людей  и  их  собственности
насилием; не  могу быть  ни судьей, ни участником в суде, ни начальником, ни
участником в  каком-нибудь начальстве; не могу  содействовать  и тому, чтобы
другие участвовали в судах и начальствах.
   Христос открыл  мне, что  пятый соблазн, лишающий  меня моего блага, --
есть разделение, которое мы делаем между своими и чужими народами. Я не могу
не  верить в это, и потому если  в минуту забвения и может подняться во  мне
враждебное чувство к  человеку другого  народа, то я не могу уже в спокойную
минуту не признавать это  чувство ложным,  не  могу оправдывать себя,  как я
прежде делал это, признанием преимущества
   своего народа над  другими, заблуждениями,  жестокостью или варварством
другого народа; не могу,  при  первом напоминании о том,  не стараться  быть
более дружелюбным к человеку чужого народа, чем к соотечественнику.
   Но мало того, что я знаю теперь, что разделени