ы  друг  с  другом,  как теперь вы это устроили с
миролюбивыми китайцами.  Вы говорите,  что вы для  нашего  блага  ограждаете
земельную  собственность,  но  ваше ограждение делает то,  что вся земля или
перешла, или переходит во власть неработающих компаний, банкиров, богачей; а
мы,   огромное  большинство  народа,  обезземелены  и  находимся  во  власти
неработающих.  Вы со своими законами о земельной собственности не ограждаете
земельную собственность,  а отнимаете ее у тех,  кто работает.  Вы говорите,
что ограждаете за всяким человеком  произведения  его  труда,  а  между  тем
делаете как раз обратное:  все люди, производящие ценные предметы, благодаря
вашему мнимому ограждению поставлены  в  такое  положение,  что  никогда  не
только не могут получать стоимости своего труда, но вся жизнь их находится в
полной зависимости и власти неработающих людей".
   Так начинают понимать и говорить люди конца нашего века. И это пробуждение
от того  усыпления,  в  котором  держали  их  правительства,  совершается  в
какой-то  быстро  увеличивающейся прогрессии.  За последние пять,  шесть лет
общественное мнение народа,  не только в городах, но и в деревнях, не только
в Европе, но у нас в России поразительно изменилось.
   Говорят, что без правительств не будет  тех  учреждений:  просветительных,
воспитательных, общественных, которые нужны для всех.
   Но почему же предполагать это? Почему думать, что неправительственные люди
не сумеют сами для себя устроить свою жизнь так же хорошо, как ее устраивают
не для себя, а для других правительственные люди?
   Мы видим,  напротив,  что в самых разнообразных случаях жизни в наше время
люди устраивают сами свою жизнь без сравнения лучше,  чем ее устраивают  для
них правящие ими люди.  Люди без всякого вмешательства правительства,  часто
несмотря   на   вмешательство   правительства,   составляют   всякого   рода
общественные предприятия - союзы рабочих,  кооперативные общества,  компании
железных дорог,  артели, синдикаты. Если для общественного дела нужны сборы,
то  почему  же думать,  что без насилия свободные люди не сумеют добровольно
собрать нужные средства и  учредить  все  то,  что  учреждается  посредством
податей,  если только эти учреждения для всех полезны? Почему думать, что не
могут быть суды без насилия?  Суд людей,  которым доверяют судящиеся, всегда
был и будет и не нуждается в насилии.  Мы так извращены долгим рабством, что
не можем себе представить управления без насилия.  Но это неправда.  Русские
общины, переселяясь в отдаленные края, где наше правительство не вмешивается
в их жизнь,  устраивают сами свои сборы,  свое управление,  свой  суд,  свою
полицию  и всегда благоденствуют до тех пор,  пока правительственное насилие
не вмешивается в их управление.  Точно также нет причины предполагать, чтобы
люди не могли с общего согласия распределить между собой пользования землею.
   Я знал людей - уральских казаков,  - которые жили,  не признавая земельной
собственности.  И было благоденствие и порядок во всем обществе такие, каких
нет в обществах,  где земельная собственность ограждается насилием.  Знаю  и
теперь  общины,  живущие  без признания за отдельными людьми права земельной
собственности.  Весь русский народ на моей  памяти  не  признавал  земельной
собственности. Ограждение земельной собственности правительственным насилием
не только не устраняет борьбу  за  земельную  собственность,  но,  напротив,
усиливает  эту  борьбу,  большею частью и производит ее.  Не будь ограждения
земельной собственности и вследствие этого увеличения ее ценности,  люди  не
теснились бы в одних местах,  а расселялись бы по свободным землям,  которых
еще так много на земном шаре.  Теперь же происходит неперестающая борьба  за
земельную  собственность и борьба теми орудиями,  которые дает правительство
своими узаконениями о  земельной  собственности.  И  в  борьбе  этой  всегда
одерживают победу не работающие на земле,  а участвующие в правительственном
насилии.
   То же  самое  и  по отношению предметов,  произведенных трудом.  Предметы,
действительно произведенные трудом человека и  необходимые  ему  для  жизни,
всегда ограждаются обычаем,  общественным мнением, чувством справедливости и
взаимности и не нуждаются в ограждении насилием.
   Десятки тысяч  десятин  леса,  принадлежащих  одному владельцу,  тогда как
тысячи людей рядом не имеют топлива, нуждаются в ограждении насилием. Так же
нуждаются  в  ограждении  заводы,  фабрики,  на  которых несколько поколений
рабочих были ограблены и  продолжают  ограбляться.  Еще  более  нуждаются  в
ограждении  сотни  тысяч пудов хлеба одного владельца,  дождавшегося голода,
чтобы продавать его втридорога голодающему народу.  Но ни один человек, хотя
бы  самый  развращенный,  кроме богача или правительственного чиновника,  не
отнимет у кормящегося своей работой земледельца выращенного  им  урожая  или
выращенной  им  и  кормящей  его  детей  молоком  коровы,  или  сделанной  и
употребляемой им сохи,  косы,  лопаты.  Если же и  найдется  такой  человек,
который  все-таки  отнимет  у  другого  произведенные  им  и необходимые ему
предметы, то такой человек вызовет против себя такое негодование всех людей,
находящихся  в  одинаковых  условиях,  что едва ли найдет такой поступок для
себя выгодным.  Если же человек этот так безнравствен,  что все-таки сделает
это,  то он сделает то же самое и при самом строгом ограждении собственности
насилием.  Обыкновенно говорят:  попробуйте уничтожить  право  собственности
земли  и  предметов труда - и никто,  не будучи уверен в том,  что у него не
отнимут то,  что он сработает,  не станет трудиться. Надо сказать совершенно
обратное: ограждение насилием права незаконной собственности, практикующееся
теперь,  если  не  уничтожило  вполне,  то  значительно  ослабило  в   людях
естественное  сознание  справедливости  по отношению пользования предметами,
т.е.  естественного и прирожденного права  собственности,  без  которого  не
могло  бы  жить  человечество  и  которое всегда существовало и существует в
обществе.
   И потому  нет  никакого  основания  предполагать,  что без организованного
насилия люди не будут в состоянии устроить свою жизнь.
   Понятно, что  можно  сказать,  что лошадям и быкам нельзя жить без насилия
над ними разумных существ - людей;  но почему людям нельзя жить без  насилия
над ними, - не каких-либо высших существ, а таких же, какие они сами? Почему
люди должны покоряться насилию именно тех  людей,  которые  в  данное  время
находятся во власти? Что доказывает, что эти люди - люди более разумные, чем
те, над которыми они совершают насилие?
   То, что они позволяют себе делать насилие над людьми,  показывает то,  что
они не только не более  разумны,  но  менее  разумны,  чем  те,  которые  им
покоряются.  Китайские  экзамены на должности мандаринов,  как мы знаем,  не
обеспечивают того,  чтобы во власти  находились  разумнейшие,  лучшие  люди.
Точно  так  же  мало  обеспечивает  это  наследственность  и  все устройства
чинопрохождения или выборов в европейских государствах.  Напротив, во власть
пролезают всегда менее совестливые, чем другие, и менее нравственные.
   Говорят: как могут люди жить без  правительств,  т.е.  без  насилия?  Надо
сказать  напротив:  как  могут  люди,  разумные  существа,  жить,  признавая
внутренней связью своей жизни насилие, а не разумное согласие?
   Одно из  двух:  или  люди  разумные,  или  неразумные  существа.  Если они
неразумные существа,  то они все неразумные существа, и тогда все между ними
решается  насилием,  и  нет  причины  одним  иметь,  а другим не иметь права
насилия.  И насилие правительства не имеет оправдания. Если же люди разумные
существа,  то  их отношения должны быть основаны на разуме,  а не на насилии
людей,  случайно захвативших власть.  И потому насилие правительства тоже не
имеет основания.


XIV

   Рабство людей  происходит  от  узаконений,  узаконения  же устанавливаются
правительствами,  и потому освобождение людей  от  рабства  возможно  только
через уничтожение правительств.
   Но как уничтожить  правительства?
   Все попытки уничтожения правительств насилием до сих пор  всегда  и  везде
приводили   только   к   тому,   что   на   место   сверженных  правительств
устанавливались новые, часто более жестокие, чем те, которые они заменяли.
   Не говоря  уже   о   совершившихся   попытках   уничтожения   правительств
посредством насилия,  предстоящее теперь, по теории социалистов, уничтожение
насилия  капиталистов,  т.е.  обобществление  орудий  производства  и  новое
экономическое устройство, должно совершиться, по их учению, тоже через новое
организованное насилие,  и должно быть удерживаемо им же.  Так  что  попытки
уничтожения насилием как до сих пор не приводили, так, очевидно, и в будущем
не могут привести людей к освобождению от насилия,  а  следовательно,  и  от
рабства.  Оно и не может быть иначе. Насилие употребляется одними людьми над
другими (за исключением порывов  мести  и  злобы)  только  для  того,  чтобы
принудить   одних   людей   против  их  желания  исполнять  волю  других.  А
необходимость исполнять против своего  желания  волю  других  людей  и  есть
рабство.  И потому покуда будет какое бы то ни было насилие, предназначенное
для принуждения одних людей исполнять волю других, будет и рабство.
   Все попытки  уничтожения рабства насилием подобны тушению огня огнем,  или
удержанию воды водою,  или засыпанию одной ямы землею,  вырываемой рядом  из
другой.
   И потому средство освобождения от рабства,  если  оно  только  существует,
должно состоять не в установлении нового насилия,  а в уничтожении того, что
производит   возможность   правительственного   насилия.   Возможность    же
правительственного  насилия,  как  и  всякого насилия малого числа людей над
большим,  всегда  производило  и  производит  только  то,  что  малое  число
вооружено,  а  большинство безоружно,  или малое число лучше вооружено,  чем
большое.
   Так это  происходило  при  всех завоеваниях:  так покоряли народы - греки,
римляне, рыцари, кортесы, так и теперь покоряют людей в Африке, Азии, так же
держат в покорности в мирное время своих подданных все правительства.
   Как в старину, так и теперь одни люди властвуют над другими только потому,
что одни вооружены, а другие нет.
   В старину воины  нападали  с  своими  вождями  на  беззащитных  жителей  и
покоряли  их  себе  и  грабили  их,  и  все  по  мере своего участия,  своей
храбрости,  жестокости делились добычей,  и каждому  воину  ясно  было,  что
совершаемое им насилие выгодно для него.  Теперь же вооруженные люди, взятые
преимущественно  из  рабочих,  идут  на  беззащитных   людей,   стачечников,
бунтовщиков  или  обитателей  чужих  стран,  и  покоряют  их  и грабят (т.е.
заставляют отдавать свой труд) не для себя,  а для людей,  которые даже и не
участвую в покорении.
   Разница между  завоевателями  и  правительствами   только   в   том,   что
завоеватели  сами  с  своими  войнами  нападали  на  беззащитных  жителей  и
приводили,  в  случае  непокорности,  свои  угрозы  истязаний  и  убийств  в
исполнение,  правительства  же  не  сами производят,  в случае непокорности,
истязания и убийства над  безоружными  жителями,  а  заставляют  делать  это
обманутых  и  особенно  для  этого  озверелых  людей,  взятых из того самого
народа,  который они насилуют. Так что прежнее насилие производилось личными
усилиями:  храбростью, жестокостью, ловкостью самих завоевателей; теперешнее
же насилие производится обманом.
   И потому  если прежде,  для того,  чтобы избавиться от насилия вооруженных
людей,  надо  было  вооружиться  и  выставить  вооруженное  насилие   против
вооруженного насилия,  то теперь,  когда народ покорен не прямым насилием, а
обманом, для уничтожения насилия нужно только обличение того обмана, который
дает возможность малому числу людей совершать насилие над большим числом.
   Обман, посредством которого это совершается,  состоит  в  том,  что  малое
число    властвующих   людей,   получивших   власть   от   предшественников,
установленную завоевателями,  говорят большинству:  вас много,  вы  глупы  и
необразованы  и  не  можете  ни  управлять  сами  собой,  ни устраивать свои
общественные дела,  и потому мы берем на себя эти заботы:  мы будем защищать
вас от внешних врагов,  будем устраивать и поддерживать среди вас внутренний
порядок,  будем делать между вами суд,  будем  заводить  и  блюсти  для  вас
общественные учреждения:  училища, пути сообщения, почты и вообще заботиться
о вашем благе.  За  все  это  мы  требуем  от  вас  только  повиновения  тем
узаконениям,  которые  мы будет издавать для вашей безопасности и пользы,  и
поступления в известном возрасте в солдаты или платы податей,  на которые мы
будем нанимать войско.  И люди соглашаются на эти условия не потому, что они
взвесили выгоды и  невыгоды  своего  положения  (они  никогда  не  бывают  в
положении сделать это), а потому, что они с рождения уже застают себя в этих
условиях, воспитаны в них, и, главное, потому, что правительство, т.е. малое
число обманывающих,  зная свой обман,  употребляют все средства (а средств у
него очень много) на то,  чтобы внушить людям не только убеждение в том, что
они не могут жить без правительства и войска, но и то, что люди, управляющие
ими  и  стоящие  во  главе   войска,   заслуживают   величайшего   уважения,
преданности,  даже  обожания.  И  люди  поддаются  на это.  Когда же солдаты
набраны или наняты и вооружены,  их подвергают особенному, введенному только
в  новое  время,  после  того,  как  прекратилось  участие  воинов в добычи,
обучению,  называемому  дисциплиною.  Дисциплина  же  состоит  в  том,   что
посредством выработанных веками сложных,  искусных приемов люди, поступающие
в  это  обучение  и  прошедшие  его  некоторое  время,  лишаются  совершенно
человеческого  главного  свойства:  разумной  свободы  и  делаются покорными
машинообразными   орудиями   убийства   в   руках   своего   организованного
иерархического  начальства.  Вот в этом-то дисциплинированном войске и лежит
сущность того  обмана,  вследствие  которого  правительства  нового  времени
властвуют над народами.
   И потому единственное средство уничтожения правительств не есть насилие, а
обличение этого обмана:  нужно,  чтобы люди поняли, во-первых, то, что среди
христианского мира нет никакой нужды в защите народов друг от друга, что все
вражды  народов  между  собою вызываются только самими правительствами и что
войска нужны только для малого числа властвующих,  для народов же не  только
не  нужны,  но  в  высшей  степени вредны,  служа орудием порабощения людей;
во-вторых,  нужно,  чтобы люди поняли то,  что та столь высоко ценимая всеми
правительствами дисциплина есть величайшее преступление,  какое только может
совершить  человек,  есть  явная  улика  преступности  целей  правительства.
Дисциплина  есть  уничтожения  разума  и свободы в человеке и не может иметь
другой цели,  как только приготовление к совершению таких злодеяний, которых
не   может   совершить   ни   один   человек  в  нормальном  состоянии.  Для
оборонительной народной войны даже,  как это доказала недавно  война  буров,
она не нужна.  Нужна она только,  и главное, для того, для чего определил ее
назначение Вильгельм II:  для совершения величайших  преступлений  брато-  и
отцеубийства.   Недаром   все   короли,   императоры,  даже  республиканские
правительства так дорожат дисциплинированными  войсками.  Дисциплинированное
войско  есть  то  средство,  посредством  которого  они  чужими руками могут
совершать величайшие злодеяния, возможность которых и подчиняет им народы.
   Причина бедствий  народа  есть  рабство.  Рабство держится на узаконениях.
Узаконения  же  устанавливаются  правительствами.   Потому   для   улучшения
положения  людей нашего времени нужно уничтожения насилия правительств.  Для
уничтожения же правительств нужно сознание их ненужности и преступности  тех
средств, которыми они порабощают народ.
   Немецкий писатель Евгений Шмит, издававший в Будапеште газету "Ohne Staat"
(*), напечатал в ней глубоко верную и смелую не только по выражению, но и по
мысли статью, в которой он доказывает, что правительство если и обеспечивает
своим  подданным известного рода безопасность,  то поступает по отношению их
совершенно так же, как поступал калабрийский разбойник, обложив податью всех
тех,  кто  хотел  безопасно  ездить по дорогам.  Шмит был предан суду за эту
статью,  но присяжные торжественно оправдали его,  как  и  не  могли  иначе,
признав несомненную истинность его мысли.

   (* "Без государства" (нем.) *)

   В самом  деле,  что  же такое государство,  как не такое же разбойническое
учреждение.   Государственное   учреждение   только    сложнее    учреждения
калабрийского   разбойника,   но  еще  более  безнравственно  и  жестоко.  У
разбойника   все   платившие   подать   получали   одинаковое    обеспечение
безопасности.  В  государстве  же  чем больше кто участвует в организованном
обмане,  тем более он получает не только обеспечения,  но и  вознаграждения.
Более всех обеспечен (всегда за ним охрана) император,  король,  президент и
более всех тратит денег, собранных с обложенных податями подданных; потом по
мере  большего  или  меньшего участия в правительственных преступлениях идут
главнокомандующие,  министры,  полицейские,  губернаторы и так до городовых,
меньше  всех  огражденных  и получающих меньше всех жалования.  Тот же,  кто
совсем  не  участвует  в  правительственных  преступлениях,  отказываясь  от
службы, податей, суда, тот подвергается, как и у разбойников, насилию.
   Для избавления людей от их бедствий и от рабства нужно,  чтобы они поняли,
что  правительства не суть необходимейшие и священные учреждения,  к которым
нельзя  относиться  иначе,  как  с  покорностью  и  благоговением,  как  это
постоянно  внушается  людям.  К  правительствам,  как  и  к церквам,  нельзя
относиться иначе,  как с благоговением или омерзением.  Время благоговейного
отношения   к   правительствам,   несмотря   на  всю  гипнотизацию,  которую
употребляют правительства для удержания своего положения,  все более и более
проходит. И людям пора понять, что правительства суть не только ненужные, но
и зловредны и в высшей степени безнравственные учреждения, в которых честный
и уважающий себя человек не может и не должен участвовать и выгодами которых
не может и не должен пользоваться.
   А как  скоро  люди  ясно  поймут  это,  так они,  естественно,  перестанут
участвовать в тех делах,  т.е. давать правительствам солдат и деньги. А лишь
только  большинство людей перестанет это делать,  так само собой уничтожится
обман, порабощающий людей.
   Только этим способом могут быть освобождены люди от рабства.


XV

   "Но все это общие рассуждения;  справедливые ли они или несправедливые,  -
они неприменимы к жизни",  - слышу я возражения людей,  привыкших  к  своему
положению и не считающих возможным или не желающих изменить его.
   "Скажите, что именно делать, как устроить общество?" - говорят обыкновенно
люди достаточных классов.
   Люди достаточных классов так привыкли к своей  роли  рабовладельцев,  что,
когда  речь  идет  об  улучшении  положения  рабочих,  он,  чувствуя  себя в
положении помещиков, тотчас же начинают придумывать всякого рода проекты для
устройства своих рабов,  но в мысли не имеют того, что они не имеют никакого
права распоряжаться другими людьми, а что если они точно желают добра людям,
то одно, что они могут и должны сделать, - это то, чтобы перестать делать то
дурное, что они теперь делают. А дурное, что они делают, - очень определенно
и  ясно.  Дурное,  что  они  делают,  -  не  только  то,  что они пользуются
принудительным трудом рабов и не хотят отказываться от этого пользования, но
и то,  что сами участвуют в учреждении и под