ни  ненавидимы.  И  кроткие,  добрые  люди
попадаются на эту удочку, и вот-вот бросятся с жестокостью диких зверей друг
на друга толпы мирных граждан,  повинуясь нелепому  приказанию.  И  всё  Бог
знает  из-за  какого-нибудь  смешного  столкновения  на  границе  или  из-за
торговых колониальных расчетов".
   "И пойдут они,  как бараны на бойню, не зная, куда они идут, зная, что они
бросают своих жен,  что дети их будут голодать,  и пойдут они с робостью, но
опьяненные звучными словами, которые им будут трубить в уши. И пойдут они
беспрекословно,  покорные и смиренные,  не зная и не понимая того,  что  они
сила,  что власть была бы,  в их руках, если бы они только захотели, если бы
только могли и умели сговориться и  установить  здравый  смысл  и  братство,
вместо диких плутень дипломатов".
   "И пойдут они до такой степени обманутые,  что будут  верить,  что  резня,
убийство людей есть обязанность,  и будут просить Бога, чтобы он благословил
их кровожадные желания.  И пойдут,  топча поля,  которые сами они  засевали,
сжигая  города,  которые  они  сами  строили,  пойдут с криками восторга,  с
радостью,  с праздничной музыкой.  А сыновья будут воздвигать памятники тем,
которые лучше всех других убивали их отцов".
   "Судьба целого поколения зависит от  того  часа,  в  который  какой-нибудь
мрачный политик даст тот знак, по которому они бросятся друг на друга".
   "Все мы знаем,  что лучшие из нас будут подкошены и что  дела  наши  будут
разрушены в зародыше".
   "Мы знаем это,  содрогаемся от злости и ничего не можем. Мы пойманы
в  сеть разных присутственных мест и бумаг с заголовками,  разорвать которую
слишком трудно".
   "Мы во  власти  тех  законов,  которые мы сами понаделали,  чтобы защитить
себя, и которые угнетают нас".
   "Мы перестали   быть   людьми   и  сделались  вещами  -  собственностью
вымышленного чего-то,  что  мы  называем  государством,  которое  порабощает
каждого  во  имя воли всех,  тогда как все,  взятые отдельно,  хотят как раз
противное тому, что их заставляют делать..."
   "И хорошо,  если  бы  дело шло только об одном поколении.  Но дело гораздо
важнее.  Все эти крикуны на жалованье,  все честолюбцы, пользующиеся дурными
страстями толпы,  все нищие духом,  обманутые звучностью слов,  так разожгли
народные ненависти,  что дело завтрашней войны решит судьбу  целого  народа.
Побежденный  должен  будет  исчезнуть,  и образуется новая Европа на основах
столь грубых,  кровожадных и опозоренных такими преступлениями, что она и не
может не быть еще хуже, еще злее, еще диче и насильственнее".
   "Так и чувствуешь,  что над каждым висит ужасная безнадежность. Мы мечемся
в тупом переулке с направленными на нас ружьями со всех сторон. Мы работаем,
как матросы на корабле,  который тонет. Наше удовольствие - это удовольствие
приговоренного  к  смерти,  которому  дают выбрать для себя любое кушанье за
четверть часа до казни.  Ужас притупляет нам мысль, и высшее ее проявление в
том,  чтобы рассчитать,  соображая неясные речи министров,  слова, сказанные
царем,  выворачивая  изречения  дипломатов,   которыми   наполняют   газеты,
рассчитать,  когда  это  именно  -  нынешний  или  на  будущий год нас будут
резать".
   "Едва ли  можно  найти  в  истории  время,  в  которое жизнь была бы менее
обеспечена и более полна тягостного ужаса".
   Указано на  то,  что  сила в руках тех,  которые сами губят себя,  в руках
отдельных людей,  составляющих массы;  указано на то,  что  источник  зла  в
государстве.  Казалось бы,  ясно то, что противоречие сознания и жизни дошло
до того предела,  дальше  которого  идти  нельзя  и  после  которого  должно
наступить разрешение его.
   Но автор думает не так.  Он видит в этом  трагизм  жизни  человеческой  и,
показав  весь  ужас  положения,  заключает  тем,  что  в этом ужасе и должна
происходить жизнь человеческая.
   Таково второе  отношение  к войне людей,  признающих в ней нечто роковое и
трагичное.
   Третье отношение  есть  отношение  людей,  потерявших совесть,  и потому и
здравый смысл и человеческое чувство.
   К таким людям принадлежит Мольтке,  суждение которого выписано Мопассаном,
и большинство военных,  воспитанных в этом жестоком суеверии,  живущих им  и
потому  часто наивно убежденных,  что война есть не только неизбежное,  но и
необходимое,  даже полезное дело.  Так судят вместе с тем и невоенные,  так,
называемые ученые, образованные, утонченные люди.
   Вот что пишет...  знаменитый академик  Дусэ  на  вопрос  редактора  о  его
взгляде на войну:
   "Милостивый государь!"  "Когда  вы  спрашиваете  у  самого миролюбивого из
академиков, сторонник ли он войны, его ответ уже заранее готов: к несчастью,
м.  г.,  вы  и  сами  считаете  мечтой  миролюбивые  мысли,  вдохновляющие в
настоящее время наших великодушных соотечественников.
   "С тех  пор,  как я живу на свете,  мне часто приходится слышать от многих
частных людей  возмущение  против  этой  ужасающей  привычки  международного
убиения.  Все признают и оплакивают это зло;  но как ему помочь? Очень часто
пытались уничтожить дуэли:  это казалось так легко!  Так нет же! Все усилия,
сделанные  для  достижения этой цели,  ни к чему не послужили и никогда ни к
чему не послужат".
   "Сколько бы  ни  говорилось против войны и против дуэли на всех конгрессах
мира,  надо всеми арбитрациями,  всеми договорами,  всеми законодательствами
вечно будет стоять честь человека,  которая вечно требовала дуэли,  и
выгоды народов, которые вечно будут требовать войны".
   "Я тем  не  менее от всего сердца надеюсь,  что конгресс всенародного мира
успеет в своей весьма тяжелой и весьма почтенной задаче".
   "Примите уверение и т. д.

К. Дусэ"


   Смысл тот,  что честь людей требует того,  чтобы  они  дрались,  а  выгоды
народов  -  того,  чтобы  они  разоряли и истребляли друг друга,  попытки же
прекращения войн достойны только улыбки.
   В том  же  роде  мнение  и  другого  знаменитого  человека,  Жюля Кларети:
"Милостивый  государь,  -  пишет  он,  -  для   человека   разумного   может
существовать лишь одно мнение по вопросу о мире и войне".
   "Человечество создано  для  того,  чтобы   жить   и   жить   со   свободой
усовершенствования и улучшения своей судьбы,  своего состояния путем мирного
труда.  Всеобщее  согласие,  которого  добивается  и   которое   проповедует
всемирный конгресс мира, представляет из себя, быть может, только прекрасную
мечту,  но во всяком случае мечту,  самую прекрасную из всех. Человек всегда
имеет  перед глазами обетованную землю будущего,  жатва будет поспевать,  не
опасаясь вреда от гранат и пушечных колес".
   "Только... Да-только!.. Так как миром не управляют философы и благодетели,
то счастье,  что наши солдаты оберегают наши границы и наши очаги и  что  их
оружия,   верно   нацеленные,   являются   нам,  быть  может,  самым  лучшим
ручательством этого мира, столь горячо нами всеми любимого".
   "Мир даруется лишь сильным и решительным". "Примите уверение и т. д.

Ж. Кларети"


   Смысл тот,  что разговаривать не мешает о том самом, чего никто не намерен
и  чего  никак  не  должно делать.  Но когда дело доходит до дела,  то нужно
драться.
   А вот  еще  самое недавнее выражение мнения о значении войны,  высказанное
самым популярным романистом Европы - Э. Золя:
   "Я считаю   войну   роковою   необходимостью,  которая  является  для  нас
неизбежною ввиду ее тесной связи с человеческой природой и всем мирозданием.
Мне бы хотелось,  чтобы войну можно было отдалить, на возможно долгое время.
Тем не менее наступит момент, когда мы будем вынуждены воевать. Я становлюсь
в  данную  минуту на общечеловеческую точку зрения и не делаю никоим образом
намека на наш разлад с Германией,  являющийся лишь  ничтожным  инцидентом  в
истории человечества.  Я говорю, что война необходима и полезна, так как она
является для человечества одним из условий существования. Мы всюду встречаем
войну,  не только между различными племенами и народами, но также в семейной
и частной жизни.  Она является одним из главнейших  элементов  прогресса,  и
каждый  шаг  вперед,  который делало до сих пор человечество,  сопровождался
кровопролитием".
   "Говорили и  до  сих пор еще говорят о разоружении,  между тем разоружение
нечто невозможное,  и если бы даже оно было возможно,  то и в том случае  мы
должны  были бы его отвергнуть.  Только вооруженный народ является могучим и
великим.  Я убежден,  что общее всемирное разоружение повлекло бы  за  собой
нечто  вроде  нравственного упадка,  который высказался бы общим бессилием и
воспрепятствовал бы прогрессивному  преуспеянию  человечества.  Воинственная
нация  всегда  пользовалась  цветущими  силами.  Военное искусство влекло за
собою развитие всех других искусств. Об этом свидетельствует история. Так, в
Афинах  и в Риме торговля,  промышленность и литература никогда не достигали
такого развития,  как в  то  время,  когда  эти  города  господствовали  над
известным тогда миром силою оружия.  Чтобы взять пример из более близких нам
времен,  вспомним век Людовика XIV.  Войны  великого  короля  не  только  не
задержали  прогресса  искусств  и наук,  но даже,  напротив того,  как будто
помогали и благоприятствовали их преуспеянию".
   Война дело полезное! Но лучше всего в этом смысле мнение самого даровитого
из писателей этого настроения,  мнение академика Вогюэ.  Вот что он пишет  в
статье о выставке при посещении военного отдела:
   "На эспланаде  Инвалидов  среди экзотических и колониальных помещений одно
строение более строгого  стиля  выдается  из  живописного  базара;  все  эти
представители  жителей  земного шара примыкают к дворцу войны.  Великолепный
повод антитез для гуманитарной риторики;  она и не упускает случая плакаться
на такие сближения и утверждать, что это убьет то (ceci tuera cela) (*), что
единение народов через науку и труд победит военные инстинкты.  Не будем  ей
мешать ласкать надеждой химеру золотого века, который, если бы осуществился,
очень скоро сделался бы веком грязи.  Вся история учит нас,  что то  сделано
этим,  что  нужна  кровь,  чтобы  ускорить  и  закрепить  единение  народов.
Естественные науки в наше время  скрепили  таинственный  закон,  открывшийся
Жозефу де Мэстру вдохновением его гения и обдумыванием первобытных догматов;
он видел,  как мир искупляет  свои  наследственные  падения  жертвою;  науки
показывают нам,  как мир совершенствуется борьбой и насильственным подбором;
это утверждение с двух сторон одного и того же декрета,  редактированного  в
различных  выражениях.  Утверждение,  конечно,  неприятное;  но  законы мира
установлены  не  для  нашего  удовольствия,  они  установлены   для   нашего
совершенствования. Взойдемте же в этот неизбежный, необходимый дворец войны,
и мы будем иметь случай наблюдать,  каким образом  самый  упорный  из  наших
инстинктов,  не  теряя ничего из своей силы,  преобразовывается,  подчиняясь
различным требованиям исторических моментов".

(* Слова из романа Виктора Гюго "Notre-Dame" о книгопечатании, которое убьет
архитектуру *)

   Мысль эта именно о том, что доказательство необходимости войны находится в
двух выражениях,  по его мнению, двух великих мыслителей - Мэстра и Дарвина,
так нравится Вогюэ, что он еще раз повторяет ее.
   "Милостивый государь, вы спрашиваете моего мнения насчет успеха всемирного
конгресса мира.  Я верю так же, как и Дарвин, что насильственная борьба есть
закон природы, управляющий всеми существами".
   "Так же как и Иосиф Мэстр, я верю, что это закон божественный:
два различных названия для одной и  той  же  вещи.  Если  бы,  паче  чаяния,
какой-нибудь   частице  человечества,  положим  хоть  всему  цивилизованному
Западу,  удалось остановить действие этого закона,  то другие народы,  более
первобытные,  применили бы его против нас. В этих народах голос природы взял
бы верх над голосом человеческого разума.  И они бы действовали успешно, так
как  уверенность  в  мире,  я  не говорю сам "мир",  а "полная уверенность в
мире",  вызвала бы в людях  развращенность  и  упадок,  более  разрушительно
действующие,  чем  самая  страшная  война.  Я нахожу,  что для войны,  этого
уголовного закона,  нужно делать  то  же,  что  и  для  остальных  уголовных
законов:  смягчить их, стараться, чтобы они оказались ненужными, и применять
их как можно реже.  Но вся история учит нас тому, что нельзя упразднить этих
законов до тех пор, пока останется на земле двое людей, хлеб, деньги и между
ними женщина".
   "Я был  бы  очень  счастлив,  если  бы конгресс мне доказал противное.  Но
сомневаюсь, чтобы он мог опровергнуть историю, закон природы и закон Бога".
   "Примите уверение и т. д.

Э. М. Вогюэ"


   Смысл тот,  что история,  природа человека и Бог показывают нам, что, пока
будут два человека и между ними хлеб,  деньги и женщина,  - будет война.  То
есть,  что никакой прогресс не приведет людей к тому, чтобы они сдвинулись с
дикого  понимания  жизни,  при  котором без драки невозможно разделить хлеб,
деньги (очень хороши тут деньги) и женщину.
   Странны люди,  собирающиеся в конгрессы,  говорящие речи о том, как ловить
птиц, посыпая им соли на хвост, хотя они не могут не знать, что этого нельзя
делать;  удивительны те,  которые,  как Мопассан,  Род и мн. др., ясно видят
весь ужас войны,  всё противоречие,  вытекающее из того,  что люди делают не
то, что им нужно, выгодно и должно делать, оплакивают при этом трагизм жизни
и не видят того,  что весь трагизм этот прекратится тотчас  же,  как  только
люди  перестанут рассуждать о том,  о чем им не нужно рассуждать,  начнут не
делать  того,  что  им  больно,  неприятно  и  противно  делать.  Эти   люди
удивительны,  но люди,  которые,  как Вогюэ и др., исповедуя закон эволюции,
признают войну не только неизбежной, но полезной и потому желательной, - эти
люди страшны, ужасны своей нравственной извращенностью. Те хоть говорят, что
ненавидят зло и любят добро, но эти прямо признают то, что добра и зла нет.
   Все толки  о  возможности  установить  мир  вместо  вечной войны - вредное
сантиментальничанье болтунов.  Есть закон эволюции, по которому выходит, что
я должен жить и действовать дурно.  Что же делать?  Я образованный человек и
знаю закон эволюции и потому буду поступать дурно. "En trons au palais de la
guerre"  (Войдем  же  во  дворец войны).  Есть закон эволюции,  и потому нет
ничего ни дурного,  ни хорошего,  а надо жить для одной своей личной  жизни,
предоставляя остальное делать закону эволюции.  Это есть последнее выражение
утонченного образования и вместе с тем  того  затемнения  сознания,  которым
заняты образованные классы нашего времени.
   Желание образованных классов как-нибудь удержать свои излюбленные  идеи  и
основанную  на них жизнь дошло до последних пределов.  Они лгут,  обманывают
себя и других в самых утонченных формах,  только чтобы как-нибудь затемнить,
заглушить сознание.
   Вместо того чтобы изменить жизнь соответственно  сознанию,  они  стараются
всеми средствами затемнить,  заглушить сознание. Но свет и в темноте светит,
и так он начинает светить в наше время.


VII

   Образованные люди  высших  классов  стараются  заглушать всё более и более
выясняющееся сознание необходимости изменения  настоящего  строя  жизни,  но
жизнь,  продолжая развиваться и усложняться в прежнем направлении,  усиливая
противоречия и страдания людей,  приводит  их  к  тому  последнему  пределу,
дальше  которого  идти нельзя.  Такой последний предел противоречия,  дальше
которого идти нельзя, есть общая воинская повинность.
   Обыкновенно думают, что всеобщая воинская повинность и связанные с нею всё
увеличивающиеся  вооружения  и  вследствие того все увеличивающиеся подати и
государственные долги во всех народах есть явление случайное,  возникшее  от
некоторого  политического  положения  Европы,  и  может  быть устранено тоже
некоторыми политическими  соображениями,  без  изменения  внутреннего  строя
жизни.
   Это совершенно  несправедливо.  Общая  воинская  повинность  есть   только
доведенное  до  своих последних пределов и ставшее очевидным,  при известной
степени  материального  развития,  внутреннее  противоречие,  вкравшееся   в
общественное жизнепонимание.
   Общественное жизнепонимание  ведь  состоит  в   том,   что   смысл   жизни
переносится из личности в совокупность и последовательность их - в племя,  в
семью, род или государство.
   По общественному жизнепониманию предполагается,  что,  так как смысл жизни
заключается в совокупности личностей,  то личности сами добровольно жертвуют
своими  интересами  для  интересов  совокупности.  Так  это  и было и есть в
действительности при известных формах совокупностей,  в семье  или  племени,
безразлично  от  того,  что  чему  предшествовало,  или  в  роде  и  даже  в
патриархальном государстве.  Вследствие обычая,  передаваемого воспитанием и
подтверждаемого религиозным внушением, личности без принуждения сливали свои
интересы с интересами совокупности и жертвовали своими для общего.
   Но чем  сложнее  становились  общества,  чем  больше  они  становились,  в
особенности чем чаще завоевание было причиной соединения людей  в  обществе,
тем  чаще  личности стремились к достижению своих целей в ущерб общему и тем
чаще для ограничения этих непокоряющихся личностей понадобилось употребление
власти, т. е. насилия.
   Защитники общественного  жизнепонимания  обыкновенно   стараются   смешать
понятие власти, т. е. насилия, с понятием духовного влияния, но смешение это
совершенно невозможно.
   Влияние духовное  есть такое воздействие на человека,  вследствие которого
изменяются самые желания человека и совпадают с тем,  что от  него  требуют.
Человек,  подчиняющийся  влиянию  духовному,  действует соответственно своим
желаниям.  Власть же,  как обыкновенно понимают  это  слово,  есть  средство
принуждения   человека   поступать   противно   своим   желаниям.   Человек,
подчиняющийся власти,  действует не так,  как  он  хочет,  а  так,  как  его
заставляет  действовать власть.  Заставить же человека делать не то,  что он
хочет,  а то,  чего он не хочет,  может только физическое насилие или угроза
им,  т.  е.  лишение  свободы,  побои,  увечья  или  легко исполнимые угрозы
совершения этих действий. В этом состоит и всегда состояла власть.
   Несмотря на  неперестающие усилия находящихся во власти людей скрыть это и
придать власти другое значение,  власть есть приложение к человеку  веревки,
цепи,  которой его свяжут и потащат,  или кнута, которым его будут сечь, или
ножа,  топора,  которым ему отрубят руки, ноги, нос, уши, голову, приложение
этих  средств  или угроза ими.  И так это было при Нероне и Чингисхане и так
это и теперь,  при самом либеральном правлении, в американской и французской
республике.  Если люди подчиняются власти,  то только потому, что они боятся
того, что, в случае неподчинения их, к ним будут приложены эти действия. Все
правительственные  требования  уплаты податей,  исполнения общественных дел,
подчинения себя накладываемым наказаниям,  изгнания,  штрафы и т.п., которым
люди  как  будто  подчиняются  добровольно,  в  основе всегда имеют телесное
насилие или угрозу его.
   Основа власти есть телесное насилие.  Возможность же совершать над  людьми
телесное насилие прежде всего дает организация вооруженных людей такая,  при
которой все вооруженные люди  действуют  согласно,  подчиняясь  одной  воле.
Такие  собрания  вооруженных  людей,  подчиняющихся  одной воле,  составляют
войско. Войско всегда и стояло и теперь стоит в основе власти. Всегда власть
находится в руках тех,  кто повелевает войском, и всегда все властители - от
римских кесарей до русских и немецких императоров -  озабочены  более  всего
войском, заискивают только в войске, зная, что если войско с ними, то власть
в их руках.
   Вот это-то образование и увеличение войска,  необходимого для  поддержания
власти, и внесло в обществе