отстаивать   себя,  свою
безопасность,  безопасность своей семьи, собственность, другими  словами, --
человеку  свойственно бороться за свое существование. Ученый правовед научно
доказывает, что самая священная обязанность человека есть отстаивание своего
права, то есть борьба.
   Но  стоит на  минуту  отрешиться от той мысли, что устройство,  которое
существует  и  сделано людьми, есть  наилучшее,  священное устройство жизни,
чтобы  возражение  это  о  том,  что  учение  Христа  несвойственно  природе
человека, тотчас же обратилось против возражателей. Кто будет спорить о том,
что не то что  мучить или убивать человека, но мучать собаку, убить курицу и
теленка противно  и  мучительно  природе человека.  (Я  знаю людей,  живущих
земледельческим трудом,  которые перестали  есть мясо только  потому, что им
приходилось самим убивать своих животных.) А между тем все устройство  нашей
жизни таково,  что  всякое личное благо человека  приобретается  страданиями
других людей, которые противны природе человека. Все устройство нашей жизни,
весь   сложный   механизм   наших   учреждений,   имеющих   целью   насилие,
свидетельствует о том,  до какой степени насилие противно природе  человека.
Ни один судья не решится задушить веревкой того, кого он приговорил к смерти
по своему правосудию. Ни один начальник не решится взять мужика  из плачущей
семьи  и запереть его в острог.  Ни один генерал или  солдат без дисциплины,
присяги и войны не убьет не только  сотни турок или немцев  и не разорит  их
деревень, но не решится ранить ни  одного человека.  Все это делается только
благодаря  той  сложнейшей  машине  государственной  и  общественной, задача
которой состоит в том, чтобы разбивать ответственность совершаемых злодейств
так, чтобы никто не  почувствовал противоестественности этих поступков. Одни
пишут законы, другие прилагают их, третьи  муштруют людей,  воспитывая в них
привычки  дисциплины, то  есть бессмысленного  и  безответного  повиновения,
четвертые  -- эти самые вымуштрованные люди -- делают  всякого рода насилия,
даже  убивают людей, не  зная  зачем и для чего. Но  стоит человеку  хоть на
минуту мысленно освободиться от этой  сети устройства мирского, в которой он
запутался, чтобы понять, что ему несвойственно.
   Не  будем только утверждать, что привычное зло,  которым мы пользуемся,
есть  несомненная  Божественная  истина,  и  тогда ясно,  что естественно  и
свойственно человеку: насилие или закон Христа? Знать ли, что  спокойствие и
безопасность моя и  семьи, все  мои радости  и  веселья  покупаются нищетой,
развратом  и страданиями  миллионов, -- ежегодными виселицами, сотнями тысяч
страдающих узников  и миллионом оторванных от семей  и одуренных дисциплиной
солдат, городовых  и  урядников, которые оберегают мои потехи заряженными на
голодных людей пистолетами;  покупать  ли каждый  сладкий  кусок,  который я
кладу  в  свой рот или  рот моих детей,  всем  тем  страданием человечества,
которое неизбежно для приобретения этих кусков; или знать, что какой ни есть
кусок -- мой кусок только тогда, когда он никому не нужен и никто из-за него
не  страдает. Стоит  только понять раз, что это так, что всякая радость моя,
всякая  минута спокойствия при нашем устройстве жизни покупается лишениями и
страданиями  тысяч,  удерживаемых  насилием;  стоит  раз  понять  это, чтобы
понять, что свойственно всей природе человека, то есть не одной животной, но
и разумной и животной природе человека;  стоит только понять закон Христа во
всем его значении, со всеми последствиями его для того, чтобы понять, что не
учение Христа несвойственно человеческой природе, но все оно только в  том и
состоит,  чтобы  откинуть  несвойственное человеческой  природе мечтательное
учение людей о непротивлении злу, делающее их жизнь несчастною.
   Учение Христа о непротивлении  злу  -- мечта!  А то, что жизнь людей, в
душу  которых  вложена жалость  и  любовь  друг к другу, проходила и  теперь
проходит для одних в устройстве костров, кнутов, колесований, плетей, рванья
ноздрей,   пыток,  кандалов,  каторг,  виселиц,   расстреливаний,  одиночных
заключений, острогов для женщин и детей, в устройстве побоищ десятками тысяч
на войне, в устройстве периодических революций и пугачевщин, а жизнь  других
-- в том, чтобы исполнять все эти  ужасы, а третьих -- в том, чтобы избегать
этих страданий и отплачивать за них, -- такая жизнь не мечта.
   Стоит понять учение Христа, чтобы  понять, что мир, не тот, который дан
Богом для радости человека, а тот мир, который  учрежден людьми для погибели
их, есть мечта, и мечта самая дикая, ужасная, бред сумасшедшего, от которого
стоит  только раз  проснуться,  чтобы  уже  никогда не возвращаться к  этому
страшному сновидению.
   Бог  сошел  на  землю;  Сын  Бога  --   одно  лицо  Святой  Троицы,  --
вочеловечился, искупил грех Адама; Бог этот, нас приучили так думать, должен
был сказать  что-нибудь таинственно-мистическое,  такое, что трудно  понять,
что  можно понять только  помощью веры и благодати,  и вдруг  слова Бога так
просты, так ясны, так разумны. Бог говорит просто: не делайте друг другу зла
-- не будет  зла.  Неужели так просто откровение  Бога?  Неужели  только это
сказал Бог? Нам кажется, что мы это все знаем. Это так просто.
   Илья-пророк, убегая от людей, укрылся в пещере, и ему было  откровение,
что  Бог явится ему у входа пещеры. Сделалась буря -- ломались деревья. Илья
подумал, что  это  Бог, и посмотрел, но Бога не было. Потом  началась гроза;
гром  и молния были страшные. Илья  вышел посмотреть -- нет ли Бога, но Бога
не  было.  Потом  сделалось землетрясение:  огонь шел  из  земли, трескались
скалы,  валились горы. Илья посмотрел, но Бога не было. Потом стало тихо,  и
легкий  ветерок пахнул с освеженных полей. Илья посмотрел --  и Бог был тут.
Таковы и эти простые слова Бога: не противься злу.
   Они  очень просты, но в них выражен закон Бога и человека, единственный
и  вечный. Закон этот до такой степени вечен, что если и есть в исторической
жизни движение вперед  к  устранению зла, то  только  благодаря  тем  людям,
которые   так  поняли  учение  Христа   и  которые  переносили  зло,  а   не
сопротивлялись ему насилием. Движение  к добру  человечества совершается  не
мучителями, а мучениками. Как огонь не тушит огня, так зло не может потушить
зла. Только добро, встречая  зло  и не заражаясь им, побеждает зло.  То, что
это так, есть  в мире души человека  такой же непреложный закон,  как  закон
Галилея, но более непреложный, более ясный и полный. Люди могут отступать от
него, скрывая его от других, но все-таки движение человечества к благу может
совершаться только  на  этом  пути. Всякий ход вперед  сделан только  во имя
непротивления злу. И ученик Христа может увереннее, чем Галилей, ввиду  всех
возможных соблазнов и угроз, утверждать: "И все-таки не насилием,  а  добром
только вы уничтожите зло". И если медленно это движение, то только благодаря
тому,  что  ясность,  простота,  разумность, неизбежность  и  обязательность
учения Христа  скрыты от  большинства людей самым хитрым  и опасным образом,
скрыты под чужим учением, ложно называемым его учением.


   V

   Все подтверждало  верность  открывшегося  мне смысла учения  Христа. Но
долго  я  не  мог  привыкнуть  к той  странной  мысли,  что  после 1800  лет
исповедания  Христова  закона миллиардами людей,  посвятивших свою  жизнь на
изучение  этого закона, теперь  мне пришлось,  как  что-то новое,  открывать
закон  Христа.  Но как ни странно  это  было, это  было так: учение Христа о
непротивлении злу восстало предо мной, как  что-то совершенно новое, о чем я
не имел ни малейшего понятия. И  я спросил себя: отчего это могло произойти?
У меня должно было быть какое-нибудь ложное  представление о значении учения
Христа для того,  чтобы я мог так  не понять его. И ложное представление это
было.
   Приступая к  чтению Евангелия, я не находился в том положении человека,
который, никогда ничего  не  слыхав  об  учении Христа,  вдруг в  первый раз
услыхал его; а  во мне  была  уже готова целая теория о  том,  как я  должен
понимать его. Христос  не представлялся мне  пророком, который открывает мне
Божественный закон, а  он представлялся мне дополнителем и разъяснителем уже
известного мне несомненного закона  Бога. Я имел уже целое,  определенное  и
очень сложное учение о Боге, о сотворении мира и человека и о заповедях Его,
данных людям через Моисея.
   В Евангелиях я встретил слова: "Вам сказано: око за око и зуб за зуб; а
я говорю вам: не  противьтесь злу". Слова: "око за око и зуб за зуб" -- была
заповедь,  данная Богом  Моисею.  Слова:  "я  говорю: не  противься злу  или
злому", была новая заповедь, которая отрицала первую.
   Если  бы  я  просто  относился  к учению  Христа,  без той богословской
теории, которая  с  молоком  матери  была  всосана  мною, я бы  просто понял
простой  смысл слов Христа. Я бы понял, что  Христос отрицает старый закон и
дает свой, новый закон.  Но мне было внушено, что Христос не  отрицает закон
Моисея, а,  напротив,  утверждает  его  весь  до  малейшей  черты и  йоты  и
восполняет  его.  Стихи  17-23 V  гл.  Матфея,  в которых утверждается  это,
всегда, при прежних чтениях моих Евангелия, поражали меня своей неясностью и
вызывали  сомнения.  Насколько  я знал  тогда  Ветхий  Завет, в  особенности
последние книги Моисея,  в  которых изложены такие мелочные, бессмысленные и
часто  жестокие  правила,  при каждом из которых  говорится:  "и  Бог сказал
Моисею", мне  казалось странным, чтобы Христос мог  утвердить этот закон,  и
непонятно, зачем он это сделал. Но я оставлял тогда вопрос, не  решая его. Я
принимал на веру то с детства внушенное мне толкование,  что  оба закона эти
суть произведения  Святого Духа,  что законы  эти  соглашаются,  что Христос
утверждает закон  Моисея и дополняет и  восполняет  его.  Как происходит это
восполнение, как разрешаются  те противоречия, которые бросаются  в глаза  в
самом Евангелии и в этих стихах 17-20 и в словах: "а я говорю", я никогда не
давал себе  ясного отчета. Теперь же, признав простой и  прямой смысл учения
Христа, я понял,  что  два закона  эти противуположны и что не может  быть и
речи о соглашении их или восполнении  одного другим, что необходимо  принять
один из двух  и что толкование стихов 17-20-го пятой главы Матфея, и  прежде
поражавших меня своей неясностью, должно быть неверно.
   И, вновь прочтя стихи 17-19, те самые, которые казались мне всегда  так
неясны, я был поражен тем простым и ясным смыслом этих стихов, который вдруг
открылся мне.
   Смысл  этот  открылся  мне  не оттого,  что  я  что-нибудь  придумывал,
переставлял,  а  только  оттого,  что  откинул то  искусственное толкование,
которое присоединялось к этому месту.
   Христос говорит (Матф., V, 17-18): "Не думайте, чтобы я пришел нарушить
закон или (учение) пророков; я не нарушить  пришел, но исполнить. Потому что
верно говорю вам, скорее упадет небо и земля, чем выпадет одна малейшая йота
или черта (частица) закона, пока не исполнится все".
   И  20-й стих прибавляет:  "Ибо,  если праведность  ваша  не  превзойдет
праведности книжников и фарисеев, не войдете в царство небесное".
   Христос  говорит:  я не пришел нарушить  вечный  закон,  для исполнения
которого написаны  ваши книги  и  пророчества, но  пришел научить  исполнять
вечный закон;  но я говорю  не про ваш тот  закон,  который называют законом
Бога ваши учителя-фарисеи, а про тот закон вечный, который менее, чем небо и
земля, подлежит изменению.
   Я выражаю ту же мысль другими словами только  для  того, чтобы оторвать
мысль  от обычного  ложного понимания.  Не будь этого  ложного понимания, то
нельзя  точнее  и  лучше  выразить эту  мысль,  чем как она  выражена в этих
стихах.
   Толкование, что Христос  не отрицает  закон, основано на том, что слову
"закон" в этом  месте,  благодаря сравнению  с  йотою писанного  закона, без
всякого  основания и противно  смыслу  слов,  приписано  значение  писанного
закона --  вместо  закона вечного. Но  Христос говорит не о писанном законе.
Если бы Христос в этом месте говорил о законе  писанном, то он употребил  бы
обычное  выражение:  закон  и  пророки,  то  самое,  которое   он  всегда  и
употребляет,  говоря  о писанном  законе;  но  он употребляет  совсем другое
выражение: закон или пророки. Если бы Христос говорил о законе  писанном, то
он и в следующем стихе, составляющем  продолжение мысли, употребил бы слово:
"закон и  пророки",  а не  слово закон без прибавления, как оно стоит в этом
стихе. Но мало  того,  Христос  употребляет то же  выражение -- по Евангелию
Луки -- в такой связи, что значение это становится уже несомненным.  У Луки,
XVI, 15, Христос говорит фарисеям, полагавшим праведность в писанном законе.
Он  говорит: "Вы  оправдываете  сами себя перед  людьми, но  Бог  знает ваши
сердца; что у людей высоко, то мерзость  перед Богом". 16.  "Закон и пророки
до Иоанна, а с тех пор царство Божие благовествуется, и всякий своим усилием
входит в него". И  тут-то, вслед за этим (см.  17) Он говорит: "Легче небу и
земле  прейти, чем  из  закона выпасть  одной  черточке". Словами:  "закон и
пророки до Иоанна" Христос упраздняет закон писанный. Словами: "легче небу и
земле прейти, чем из закона выпасть черточке", он утверждает закон вечный. В
первых  словах  он  говорит:  закон  и  пророки,  то  есть  писанный  закон;
во-вторых, он говорит просто: закон, следовательно закон вечный. Стало быть,
ясно,     что    здесь     противополагается     закон     вечный     закону
писанному[1]  и  что точно  то же  противуположение делается и  в
контексте Матфея, где закон вечный определяется словами: закон или пророки.
   Замечательная история текста стихов 17 и 18 по вариантам. В большинстве
списков стоит только  слово  "закон" без  прибавления "пророки".  При  таком
чтении  уже  не может  быть  перетолкования  о том,  что  это  значит  закон
писанный.  В  других же списках,  в Тишендорфовском и  в каноническом, стоит
прибавка --  "пророки",  но не  с союзом "и", а с  союзом "или",  закон  или
пророки,  что  точно  также исключает смысл  закона  писанного  и дает смысл
вечного закона.
   В некоторых же списках, не принятых церковью, стоит прибавка: "пророки"
с  союзом "и",  а не "или"; и в тех же  списках при повторении слова "закон"
прибавляется  опять: "и  пророки". Так  что смысл всему изречению  при  этой
переделке придается такой, что Христос говорит только о писанном законе.
   Эти варианты дают историю толкований этого места. Смысл один ясный тот,
что Христос,  так же  как  и по Луке,  говорит  о законе вечном;  но в числе
списателей   Евангелий   находятся   такие,   которым  желательно   признать
обязательность  писанного  закона Моисеева, и эти списатели  присоединяют  к
слову "закон" прибавку -- "и пророки" -- и изменяют смысл.
   Другие христиане, не признающие книг Моисея, или исключают вставку, или
заменяют  слово: "и" -- "(((" словом  "или" -- "с". И с этим "или" это место
входит в канон. Но, несмотря на ясность и несомненность текста в том виде, в
котором он вошел в канон,  канонические толкователи продолжают толковать его
в том духе, в котором были сделаны не вошедшие  в текст изменения. Место это
подвергается бесчисленным толкованиям, тем больше удаляющимся от его прямого
значения, чем  менее толкующий  согласен  с  самым  прямым, простым  смыслом
учения  Христа,  и большинство толкователей удерживают апокрифический смысл,
тот самый, который отвергнут текстом.
   Чтобы вполне убедиться в том, что в этих стихах  Христос говорит только
о вечном законе, стоит вникнуть в  значение того слова, которое подало повод
лжетолкованиям. По-русски  -- закон,  по-гречески -- (((((,  по-еврейски  --
тора, как по-русски, по-гречески и  по-еврейски имеют  два главные значения:
одно -- самый  закон без отношения  к его  выражению.  Другое  понятие  есть
писанное выражение  того, что известные люди считают законом. Различие  этих
двух значений существует и во всех языках.
   По-гречески  в  посланиях Павла  различие это даже определяется  иногда
употреблением члена. Без члена Павел употребляет это слово  большею частью в
смысле писанного закона, с членом -- в смысле вечного закона Бога.
   У древних  евреев,  у  пророков,  у Исаии  слово "закон", тора,  всегда
употреблялся в смысле вечного, единого, невыраженного откровения -- научения
Бога. И  то же  слово -- закон, тора,  у  Ездры в первый раз и в  позднейшее
время,  во время Талмуда,  стало употребляться в смысле написанных пяти книг
Моисея, над которыми и  пишется  общее заглавие -- тора, так  же как  у  нас
употребляется слово  "Библия"; но с  тем различием,  что у  нас есть  слова,
чтобы различать между  понятиями -- Библии и закона  Бога, а у евреев одно и
то же слово означает оба понятия.
   И потому Христос, употребляя слово  "закон" -- "тора", употребляет его,
то утверждая его, как Исаия и  другие пророки, в смысле закона Бога, который
вечен, то отрицая его  в смысле  писаного закона пяти книг. Но для различия,
когда он,  отрицая его, употребляет это слово в смысле  писанного закона, он
прибавляет всегда слово: "и пророки", или слово : "ваш",  присоединяя  его к
слову "закон".
   Когда он  говорит: "Не делай того другому,  что не  хочешь,  чтобы тебе
делали, в этом  одном -- весь закон и пророки", он говорит о писаном законе,
он  говорит, что весь  писанный  закон  может  быть сведен  к  одному  этому
выражению вечного закона, и этими словами упраздняет писанный закон.
   Когда  он  говорит  (Луки,  XVI,  16):  "закон  и  пророки   до  Иоанна
Крестителя", он говорит  о  писанном  законе  и словами этими  отрицает  его
обязательность.
   Когда он говорит (Иоанна,  VII, 19):  "не  дал ли вам  Моисей закона, и
никто не исполняет его"; или  (Иоанна, VIII,  17): "не сказано ли  в  законе
вашем"; или: "слово, написанное в законе их" (Иоанна, XV, 25), -- он говорит
о писаном законе, о  том законе, который он отрицает, о том  законе, который
его самого присуждает  к  смерти (Иоанна, XIX, 7).  Иудеи отвечали  ему: "Мы
имеем закон, и по закону нашему он должен умереть". Очевидно, что этот закон
иудеев, тот,  по которому казнили, не есть тот закон, которому учил Христос.
Но когда Христос  говорит:  я  не  нарушить  пришел  закон, но  научить  вас
исполнять его, потому что ничего не может измениться  в законе, а все должно
исполниться, --  он  говорит не о законе писанном, а о законе  Божественном,
вечном, и утверждает его.
   Но  положим,  что все это -- формальные доказательства, положим, что  я
старательно подобрал контексты, варианты, старательно скрыл все то, что было
против  моего  толкования;  положим,  что  толкования  церкви  очень ясны  и
убедительны и что Христос действительно не нарушал закон Моисея,  а  оставил
его во всей силе. Положим, что это так. Но тогда чему же учит Христос?
   По толкованиям  церкви, он учил тому, что он,  второе лицо  Троицы, Сын
Бога-Отца,  пришел на землю и искупил своей смертью  грех Адама. Но  всякий,
читавший  Евангелие,  знает, что Христос в Евангелиях или  ничего, или очень
сомнительно  говорит про  это. Но  положим,  что  мы не умеем  читать и  там
говорится про это. Но, во  всяком случае, указание Христа на то, что он есть
второе лицо Троицы  и искупляет  грехи человечества,  занимает самую малую и
неясную часть Евангелия. В чем же  все остальное содержание  учения  Христа?
Нельзя  отрицать,  и  все  христиане  всегда  признавали  это,  что  главное
содержание учения Христа  есть  учение о  жизни  людей: как надо  жить людям
между собою.
   Признав, что Христос учил новому  образу  жизни,  надо представить себе
каких-нибудь определенных людей, среди которых он учил.
   Представим себе русских, или англичан, или  китайцев, или  индусов, или
даже диких на островах,  и  мы увидим, что у всякого народа всегда есть свои
правила  жизни,  свой закон жизн