конец Михайло.
   Представительного мужчину не смутил такой разительный пример. Он  по-
нимающе улыбнулся.
   - Я воевал, товарищ. Это на ваш вопрос. Теперь, что касается примера.
Он... конечно, яркий, внушительный, но совершенно не к  месту.  Тут  вы,
как говорится, спутали божий дар с яичницей.-  Представительный  мужчина
коротко посмеялся, чуть колыхнул солидным тугим животом,- На этом приме-
ре можно доказать совершенно противоположное тому,  что  вы  тут  хотели
сказать. Кстати, его судили, того солдата?
   Михаил не сразу ответил. Все даже повернулись в его сторону.
   - Судили,- неохотно ответил Михаиле,- Но...
   - Совершенно верно. Но...
   - Но оставили без последствия! - повысил голос Михаиле.- Только пере-
вели в другую часть,
   - Это уже другой вопрос. То обстоятельство, что он поднялся и побежал
с вами и потом заколол двух фашистов,- это факт, который говорит сам  за
себя, его можно учитывать, и, как видим, учли. Но есть факты, которые...
материально, так сказать, учесть нельзя. Солдат испугался,  бросил  ору-
жие, упал... Он - испугался, это понятно. Испугайся  он  один,  в  лесу,
увидев медведя,- ну, тогда положись на волю божью, как говорят,  точнее,
на медвежью, задерет он тебя или не задерет? Но здесь - солдат, он шел в
атаку не один, он испугался, он породил страх у всей роты!
   - Ничего подобного! - сказал Михаиле.- Как бежали, так и бежали!
   - Вы бежали с другим настроением. Вы сами того не сознавали, но в вас
уже жил страх. Струсивший солдат как бы дал вам понять, какая  опасность
вас ждет впереди,- возможно, смерть...
   - А то мы без него не знали.
   - Что же касается данного конкретного случая...
   Венька не отрываясь смотрел на представительного мужчину, плохо пони-
мал, что он говорит. Понимал только, что мужчина тоже  очень  хочет  его
посадить, хотя вовсе не злой, как теща, и  первый  раз  в  глаза  увидел
Веньку. Венька раньше никогда на судах не бывал, не знал, что существуют
государственные обвинители, общественные обвинители... Суд  для  него  -
это судья. И он никак не мог постичь, зачем надо этому человеку  во  что
бы то ни стало посадить его, Веньку, на три года в тюрьму? Судья молчит,
а этот - в который уже раз - встает и говорит, что надо посадить, и все.
Венька онемел от удивления. Когда его спросили, хочет ли дать  суду  ка-
кие-нибудь пояснения, Венька пожал плечами и как-то торопливо, испуганно
возразил:
   - Зачем?
   Суд удалился на совещание.
   Венька сидел. Ждал. Его сковал ужас... Не ужас перед  тюрьмой:  когда
он шел сюда, он прикинул в уме: двадцать восемь плюс три,  ну  четыре  -
тридцать один - тридцать два... Ерунда. Его охватил ужас перед этим муж-
чиной. Он так в него всмотрелся, что и теперь, когда его уже не было  за
столом, видел его как живого: спокойный, умный, веселый... И доказывает,
доказывает, доказывает - надо сажать. Это непостижимо.  Как  же  он  по-
том... ужинать будет, детишек ласкать, с женой спать?.. Раньше Веня час-
то злился на людей, но не боялся их, теперь он вдруг с ужасом понял, что
они бывают - страшные. Один раз в жизни Веню били двое  пьяных.  Били  и
как-то подстанывали - от усердия, что ли. Веня долго потом с  омерзением
вспоминал не боль, а это вот тихое постанывание после ударов. Но то были
пьяные, безумные... Этот - представительный, образованный, вовсе не сер-
дится, спокойно убеждает всех, надо сажать. О господи!  Теща!..  Теща  -
змея и дура, она не три года, а готова пять выхлопотать для зятя, и  это
можно понять. Она такая-курва. Но этот-то!.. Как же так?
   Вене вынесли приговор: два года условно.
   За Веню радовавшись.
   А Веня шел непривычно задумчивый... Все стоял в глазах тот представи-
тельный мужчина, и Венька все не переставал изумляться... Неужели он все
время так делает?
   Жить пока Веня пошел к Кольке Волобуеву.
   Колька опять предложил выпить, Веня отказался. Рано ушел  в  горницу,
лег на лавку и все думал, думал.
   Какая все-таки жизнь! - в один миг все сразу рухнуло. Да и пропади бы
он пропадом, этот кожан! И что вдруг так уж захотелось купить кожан? Жил
без него, ничего, жил бы и дальше, Сманить надо  было  Соньку  от  тещи!
Жить отдельно... Правда, она тоже - дура, не пошла бы против матери.  Но
о чем бы ни думал Веня в ту ночь, как ни саднила душа,  все  вспоминался
представительный мужчина - смотрел на Веню сверху, со сцены, не зло,  не
кричал... У него поблескивала металлическая штучка на галстуке. Брови  у
него черные, густые, чуть срослись не переносице. Волосы гладко причеса-
ны назад, отсвечивают. А несколько волосиков слились и колечком  повисли
над лбом и покачивались, вздрагивали, когда мужчина говорил.  Лицо  хоть
широкое, круглое, но крепкое, а когда он улыбался, на  щеках  намечались
ямочки...
   Утром Веня поехал в рейс, в район.
   Выехал рано, только-только встало солнышко. Но было уже тепло,  земля
не остыла за ночь.
   Веня в дороге всегда успокаивался, о людях начинал думать: будто они,
каких знал, где-то остались далеко и его не  касаются.  Вспоминал  всех,
скопом... Думал: сами они там крепко все запутались,  нервничают,  много
бестолочи. Вчерашнее судилище вспоминалось  как  сон,  тяжелый,  нехоро-
ший...
   На 27-м километре Веня увидел впереди "Волгу" - стоит, капот  задран,
а рядом - у Вени больно екнуло сердце - вчерашний представительный  муж-
чина. Веня почему-то растерялся, даже газ скинул... И  когда  представи-
тельный мужчина "голоснул" ему, Веня послушно остановился.
   Мужчина поспешно подошел к кабине и заговорил:
   - Подбрось, слушай...- И узнал Веню.- О-о,- сказал он, как показалось
Вене тоже несколько растерянно,- старый знакомый!
   - Садись! - пригласил Веня, Та некая растерянность, какую он уловил в
глазах представительного мужчины, вмиг вселила в него какую-то нахальную
веселость.- Припухаем?
   Представительный мужчина легко сел в кабину и  прямо  и  тоже  весело
посмотрел на Веню. И уже через минуту, как поехали, Веня усомнился -  не
показалось ли ему, что представительный мужчина поначалу  словно  расте-
рялся?
   - Ну, как? - спросил мужчина.
   - Што?
   - Настроение-то?.. Я думал, ты запьешь... так на недельку. Прямо ска-
жу тебе, парень: счастливый билет ты вчера вытянул.
   Веня молчал. Он не знал, что говорить. Не знал, как вести себя.
   - С женой, конечно, развод? - понимающе спросил мужчина. И опять пря-
мо посмотрел на Веню.
   - Конечно,- Веню опять поразило, как вчера, на суде, что этот человек
- такой... крепкий, что ли, умный, напористый, и при этом веселый.
   - Эх, ребятки, ребятки... Беда с вами... Вот ведь и не  скажешь,  что
жареный петух в зад не клевал,- и жил трудно, а одним махом взял  и  все
перечеркнул: и семью разрушил, и репутация уже не та... Любил  ведь  же-
ну-то?
   Тут Веня чего-то вдруг обозлился:
   - Не твое дело.
   - Конечно, не мое! - воскликнул мужчина. - Твое. Твое, братец,  твое.
Было бы мое, моя бы душа и страдала. Только жалко вас, дураков, вот шту-
ка-то. Выпьете на пятак, а горя... на  два  восемьдесят  семь.-  Мужчина
чуть колыхнул животом.- Неужели трезвому нельзя было поговорить?  И  же-
на-то ведь красивая, я вчера посмотрел. Жить бы да радоваться...
   Веня на мгновение как бы ослеп - до глубины, до боли  осознал  вдруг:
ведь потерял он Соньку-то! Совсем! И как в  пропасть  полетел,  ужаснул-
ся...
   - А что это за кожаное пальто, где ты его хотел достать?
   - Да там, в аймаке, шьет один...- Веня смотрел  вперед.  Впереди  был
мост через Ушу. Широкий, длинный - Уша по весне разливается, как Волга.-
На заказ.
   - Из своего материала?
   - Из своего.
   - И сколько берет? - расспрашивал прокурор.
   - По-разному. Я хотел рублей за сто шестьдесят. Если хорошее -  доро-
же.Веня вроде и не слышал вопросов, а отвечал верно.
   - Что значит - хорошее?
   - Ну, кожа другая, выделка другая... Разная бывает выделка.
   - Ну, допустим, самую хорошую? То есть самую хорошую кожу, самой  хо-
рошей выделки. Сколько станет?
   - Рублей, может, триста... Одному, говорит, за четыреста шил.
   Машина въехала на мост.
   - А где этот аймак? Далеко?
   - Нет.- Странно: вроде Веня был один в кабине и  разговаривал  сам  с
собой - такое было чувство.
   - Адрес-то знаешь?
   - Знаю адрес. Знаю... Эх! - крикнул вдруг Веня, как в пустоте,- гром-
ко.А не ухнуть ли нам с моста?!
   Он даванул газ и бросил руль... Машина прыгнула. Веня глянул на  про-
курора... И увидел его глаза - большие, белые от ужаса. И  Веньке  стало
очень смешно, он засмеялся. А потом уж на него боком навалился  прокурор
и вцепился в руль. И так они и съехали с моста:  Веня  смеялся  и  давил
газ, а прокурор рулил. А когда съехали с моста, Веня скинул газ  и  взял
руль. И остановился.
   Прокурор вылез из кабины... Глянул еще раз  на  Веньку.  Он  был  еще
бледный. Он хотел, видно, что-то сказать, но не сказал. Хлопнул дверцей,
   Веня включил скорость и поехал. Он чего-то вдруг устал. И  -  хорошо,
что он остался один в кабине, спокойнее как-то стало. Лучше.


   Василий Шукшин. Одни

   Шорник Антип Калачиков уважал в людях душевную чуткость и доброту.  В
минуты хорошего настроения, когда в  доме  устанавливался  относительный
мир, Антип ласково говорил жене:
   - Ты, Марфа, хоть и крупная баба, а бестолковенькая.
   - Эт почему же?
   - А потому... Тебе что требуется? Чтобы я день и ночь  только  шил  и
шил? А у меня тоже душа есть. Ей тоже попрыгать, побаловаться охота, ду-
ше-то.
   - Плевать мне на твою душу!
   - Эх-х...
   - Чего "эх"? Чего "эх"?
   - Так... Вспомнил твоего папашу-кулака, царство ему небесное.
   Марфа, грозная, большая Марфа, подбоченившись, строго смотрела сверху
на Антипа. Сухой, маленький Антип стойко выдерживал ее взгляд,
   - Ты папашу моего не трожь!.. Понял?
   - Ага, понял,- кротко отвечал Антип.
   - То-то.
   - Шибко уж ты строгая, Марфынька. Нельзя так, милая: надсадишь серде-
чушко свое и помрешь.
   Марфа за сорок лет совместной жизни с Антипом так и не научилась  по-
нимать; когда он говорит серьезно, а когда шутит.
   - Вопчем, шей.
   - Шью, матушка, шью.
   В доме Калачиковых жил неистребимый крепкий  запах  выделанной  кожи,
вара и дегтя. Дом был большой, светлый. Когда-то  он  оглашался  детским
смехом; потом, позже, бывали здесь и свадьбы, бывали и  скорбные  ночные
часы нехорошей тишины, когда зеркало завешено  и  слабый  свет  восковой
свечи - бледный и немощный - чуть-чуть высвечивает глубокую тайну  смер-
ти. Много всякого было. Антип Калачиков со своей могучей половиной вывел
к жизни двенадцать человек детей. А всего было восемнадцать.
   Облик дома менялся с годами, но всегда  неизменно  оставался  рабочий
уголок Антипа - справа от печки, за перегородкой. Там Антип  шил  сбруи,
уздечки, седелки, делал хомуты. И там же, на стенке, висела его заветная
балалайка. Это была страсть Антипа, это была его  бессловесная  глубокая
любовь всей жизни - балалайка. Антип мог часами играть на  ней,  склонив
набочок голову, и непонятно было: то  ли  она  ему  рассказывает  что-то
очень дорогое, давно забытое им, то ли он передает ей свои  неторопливые
стариковские думы. Он мог сидеть так целый день, и сидел бы, если бы  не
Марфа. Марфе действительно нужно было, чтобы он целыми днями только  шил
и шил: страсть как любила деньги, тряслась над копейкой. Она  всю  жизнь
воевала с Антиповой балалайкой. Один раз дошло до того, что она в  гневе
кинула ее в огонь, в печку. Побледневший Антип смотрел, как  она  горит.
Балалайка вспыхнула сразу, точно берестинка. Ее стало коробить... Трижды
простонала она почти человеческим стоном - и умерла.
   Антип пошел во двор, взял топор и изрубил на мелкие кусочки все заго-
товки хомутов, все сбруи, седла и уздечки. Рубил  молча,  аккуратно.  На
скамейке. Перетрусившая Марфа не сказала ни слова. После этого Антип пил
неделю, не заявляясь домой. Потом пришел, повесил на стенку новую  бала-
лайку и сел за работу. Больше Марфа никогда не касалась балалайки. Но за
Антипом следила внимательно: не засиживалась у соседей  подолгу,  вообще
старалась не отлучаться из дому. Знала: только она за порог, Антип  сни-
мает балалайку и играет - не работает.
   Как-то раз осенним вечером сидели они - Антип в своем уголке, Марфа у
стола с вязаньем.
   Молчали.
   Во дворе слякотно, дождик идет. В доме тепло, уютно. Антип молоточком
заколачивает в хомут медные гвоздочки: тук-тук, тук-тук,  тук-тук-тук...
Отложила Марфа вязанье, о чем-то задумалась, глядя в окно.
   Тук-тук, тук-тук,- постукивает Антип. И  еще  тикают  ходики,  причем
как-то так, что кажется, что они вот-вот остановятся. А они не  останав-
ливаются. В окна мягко и глуховато сыплет горстями дождь.
   - Чего пригорюнилась, Марфынька? - спросил Антип.- Все  думаешь,  как
деньжат побольше скопить?
   Марфа молчит, смотрит задумчиво в окно. Антип глянул на нее.
   - Помирать скоро будем, так что думай не думай. Думай не думай -  сто
рублей не деньги.- Антип любил поговорить, когда  работал.-  Я  вот  всю
жизнь думал и выдумал себе геморрой. Работал! А  спроси:  чего  хорошего
видел? Да ничего. Люди хоть сражались,  восстания  разные  поднимали,  в
гражданской участвовали, в Отечественной... Хоть уж погибали, так герои-
чески. А тут - как сел с тринадцати годков, так и сижу -  скоро  семисят
будет. Вот какой терпеливый! Теперь: за что  я,  спрашивается,  работал?
Насчет денег никогда не жадничал, мне плевать на них. В большие люди то-
же не вышел. И специальность моя скоро отойдет даже: не нужны будут шор-
ники. Для чего же, спрашивается, мне жизнь была дадена?
   - Для детей,- серьезно сказала Марфа.
   Антип не ждал, что она поддержит разговор. Обычно  она  обрывала  его
болтовню каким-нибудь обидным замечанием.
   - Для детей? - Антип оживился.- С одной стороны, правильно,  конечно,
а с другой - нет, неправильно.
   - С какой стороны неправильно?
   - С той, что не только для детей надо жить. Надо  и  самим  для  себя
немножко.
   - А чего бы ты для себя-то делал?
   Антип не сразу нашелся, что ответить на это.
   - Как это "чего"? Нашел бы чего... Я, может, в музыканты  бы  двинул.
Приезжал ведь тогда человек из города, говорил, что я самородок. А само-
родок - это кусок золота, это редкость, я так  понимаю.  Сейчас  я  кто?
Обыкновенный шорник, а был бы, может...
   - Перестань уж!.. - Марфа махнула рукой. - Завел - противно слушать.
   - Значит, не понимаешь,- вздохнул Антип.
   Некоторое время молчали.
   Марфа вдруг всплакнула. Вытерла платочком слезы и сказала:
   - Разлетелись наши детушки по всему белу свету.
   - Что же им, около тебя сидеть всю жизнь? - заметил Антип.
   - Хватит стучать-то! - сказала вдруг Марфа.- Давай посидим, поговорим
про детей.
   Антип усмехнулся, отложил молоток.
   - Сдаешь, Марфа,- весело сказал он.- А хочешь, я тебе сыграю,  развею
тоску твою?
   - Сыграй,- разрешила Марфа.
   Антип вымыл руки, лицо, причесался.
   - Дай новую рубашенцию.
   Марфа достала из ящика новую рубаху. Антип надел ее, подпоясался  ре-
мешком. Снял со стены балалайку, сел в красный угол, посмотрел на Марфу.
   - Начинаем наш концерт!
   - Ты не дурачься только,- посоветовала Марфа.
   - Сейчас вспомним всю нашу молодость,- хвастливо сказал Антип,  наст-
раивая балалайку.- Помнишь, как тогда на лужках хороводы водили?
   - Помню, чего же мне не помнить? Я как-нибудь помоложе тебя.
   - На сколько? На три недели с гаком?
   - Не на три недели, а на два года. Я тогда еще совсем молоденькая бы-
ла, а ты уж выкобенивался.
   Антип миролюбиво засмеялся:
   - Я мировой все-таки парень был! Помнишь, как ты за мной приударяла?
   - Кто? Я, что ли? Господи!.. А на кого  это  тятя-покойничек  кобелей
спускал? Штанину-то кто у нас в ограде оставил?
   - Штанина, допустим, была моя...
   Антип подкрутил последний кулочок, склонил маленькую голову на плечо,
ударил по струнам... Заиграл, И в теплую пустоту и сумрак избы  полилась
тихая светлая музыка далеких дней молодости. И припомнились другие вече-
ра, и хорошо и грустно сделалось, и подумалось о чем-то главном в жизни,
но так, что не скажешь, что же есть это главное.

   Не шей ты мне,
   Ма-амынька,
   Красный сарафа-ан,-

запел тихонечко Антип и кивнул Марфе. Та поддержала:

   Не входи, родимая,
   Попусту
   В изъян...

   Пели ни так чтобы очень стройно, но обоим сделалось удивительно хоро-
шо. Вставали в глазах забытые картины, То степь  открывалась  за  родным
селом, то берег реки, то шепотливая тополиная рощица припоминалась, тем-
ная и немножко жуткая... И было что-то сладко волнующее во всем этом. Не
стало осени, одиночества, не стало денег, хомутов...
   Потом Антип заиграл веселую. И пошел по избе мелким бесом, игриво ви-
ляя костлявыми бедрами.

   Ох, там, ри-та-там,
   Ритатушеньки мои!
   Походите, погуляйте,
   Па-ба-луй-тися!

   Он стал подпрыгивать. Марфа засмеялась, потом всплакнула, но  тут  же
вытерла слезы и опять засмеялась.
   - Хоть бы уж не выдрючивался, господи!.. Ведь смотреть не на  что,  а
туда же.
   Антип сиял. Маленькие умные глазки его светились озорным блеском.

   Ох, Марфа моя,
   Ох, Марфынька,
   Укоряешь ты меня за напраслинку!

   - А помнишь, Антип, как ты меня в город на ярманку возил? Антип  кив-
нул головой.

   Ох, помню, моя,
   Помню, Марфынька!
   Ох, хаханечки, ха-ха,
   Чечевика с викою!

   - Дурак же ты, Антип! - ласково сказала Марфа,- Плетешь черт те чего.

   Ох, Марфушечка моя,
   Радость всенародная...

   Марфа так и покатилась:
   - Ну, не дурак ли ты, Антип!

   Ох, там, ри-та-там,
   Ритатушеньки мои!

   - Сядь, споем какую-нибудь,- сказала Марфа, вытирая слезы.
   Антип слегка запыхался. Улыбаясь, смотрел на Марфу.
   - А? А ты говоришь: Антип у тебя плохой!
   - Не плохой, а придурковатый,- поправила Марфа.
   - Значит, не понимаешь,- сказал Антип, нисколько не обидевшись за та-
кое уточнение. Сел.- Мы могли бы с тобой знаешь как прожить! Душа в  ду-
шу. Но тебя замучили окаянные деньги. Не сердись, конечно.
   - Не деньги меня замучили, а нету их, вот что мучает-то.
   - Хватило бы... брось, пожалуйста. Но не будем. Какую желаете,  маде-
муазельфрау?
   - Про Володю-молодца.
   - Она тяжелая, ну ее!
   - Ничего. Я поплачу хоть маленько,

   Ох, не вейти-ися, чайки, над морем,

запел Антип.

   Вам некуда, бедненьким, сесть.
   Слетайте в Сибирь, край далекий,
   Снесите печальну-я весть.

   Антип пел задушевно, задумчиво. Точно рассказывал.

   Ох, в двенадцать часов темной но-очий
   Убили Володю-молодца-а.
   Наутро отец с младшим сыном...

Марфа захлюпала.
   - Антип, а Антип!., Прости ты  меня,  если  я  чем-нибудь  тебя  оби-
жаю,проговорила она сквозь слезы.
   - Ерунда,- сказал Антип.- Ты меня тоже прости, если я виноватый.
   - Играть тебе не даю...
   - Ерунда,- опять сказал Антип.- Мне дай волю - я день и ночь согласен
играть.
   Так тоже нельзя. Я понимаю.
   - Хочешь, чекушечку тебе возьмем?
   - Можно,- согласился Антип,
   Марфа вытерла слезы, встала.
   - Иди пока в магазин, а я ужин соберу.
   Антип надел брезент и стоял посреди избы, ждал, когда Марфа  достанет
из глубины огромного сундука, из-под тряпья  разного,  деньги.  Стоял  и
смотрел на ее широкую спину.
   - Вот еще какое дело,- небрежно начал он,- она уж старенькая стала...
надо бы новую. А в магазин вчера только привезли. Хорошие! Давай  заодно
куплю.
   - Кого? - Марфина спина перестала двигаться.
   - Балалайку-то.
   Марфа опять задвигалась. Достала деньги, села на сундук и стала  мед-
ленно и трудно отсчитывать. Шевелила губами и хмурилась.
   - Она у тебя играет еще,- сказала она.
   - Там треснула досточка одна... дребезжит.
   - А ты заклей. Возьми да варом аккуратненько.
   - Разве можно инструмент варом? Ты что, бог с тобой!
   Марфа замолчала. Снова стала считать деньги. Вид у нее был строгий  и
озабоченный.
   - На, - она протянула Антипу деньги. В глаза ем