?
     --  Между  прочим, --  не  без  фанаберии заговорил  Егор, --  к вашему
сведению: я шофер второго класса.
     -- И права есть? -- с недоверием спросила Люба.
     -- Права в Магадане.
     -- Ну, видишь, тебе же цены нет,  а ты --  Горе!  Бича хоро­шего нет на
это горе. Пошли.
     -- Типичная крестьянская психология. Ломовая. Я реци­дивист, дурочка. Я
ворюга несусветный. Я...
     -- Тише! Что, опьянел, что ли?
     --  Так. А в  чем дело?  --  опомнился  Егор.  --  Не понимаю, объясни,
пожалуйста. Ну, мы пойдем... Что дальше?
     -- Пошли  ко мне. Отдохни хоть с недельку...  Украсть  у меня все равно
нечего. Отдышись... Потом  уж поедешь мага­зины  ломать. Пойдем.  А то  люди
скажут, встретила  -- от ворот поворот. Зачем же тогда звала? Знаешь, мы тут
какие!.. Сразу друг друга осудим.  Да и потом... не боюсь я тебя чего-то, не
знаю.
     -- Так. А папаша  твой не приголубит меня...  колуном по  лбу? Мало  ли
какая ему мысль придет в голову.
     -- Нет, ничего. Теперь уж надейся на меня.

     Дом у Байкаловых  большой, крестовый. В одной полови­не  дома жила Люба
со стариками, через стенку -- брат с се­мьей.
     Дом  стоял  на  высоком  берегу реки,  за рекой открывались необозримые
дали. Хозяйство у Байкаловых налаженное, широкий двор с постройками, баня на
самой крутизне.
     Старики Байкаловы как раз стряпали пельмени, когда хозяйка, Михайловна,
увидела в окно Любу и Егора.
     --   Гли-ка,  ведет   ведь!  --   всполошилась   она.   --  Любка-то!..
Рестанта-то!..
     Старик тоже приник к окошку.
     --  Вот теперь заживем!  --  в сердцах  сказал  он. -- По  внут­реннему
распорядку, язви тя в душу! Вот это отчебучила дочь!
     Видно было, как Люба  что-то  рассказывает Егору: пока­зывала рукой  за
реку,  оглядывалась  и  показывала назад,  на  село.  Егор  послушно  крутил
головой. Но больше взглядывал на дом Любы, на окна.
     А тут переполох полный. Все же не верили старики,  что кто-то приедет к
ним из тюрьмы. И хоть Люба и телеграмму им показывала от Егора, все равно не
верилось. А обернулось все чистой правдой.
     -- Ну окаянная, ну, халда! --  сокрушалась старуха. -- Ну, чо я могла с
халдой поделать? Ничо же я не могла...
     -- Ты вида не показывай, что мы напужались  или ишо чего... -- учил  ее
дед. -- Видали мы таких... разбойников! Стенька Разин нашелся.
     --  Однако и приветить ведь надо?.. -- первая же и сообра­зила старуха.
-- Или как? У меня голова кругом пошла -- не соображу...
     -- Надо.  Все будем  по-людски  делать, а там уж поглядим: может, жизни
свои покладем... через дочь родную. Ну, Люб­ка, Любка...
     Вошли Люба с Егором.
     -- Здравствуйте! -- приветливо сказал Егор.
     Старики  в ответ  только кивнули...  И  открыто, в  упор  раз­глядывали
Егора.
     -- Ну, вот и бухгалтер наш, -- как ни в чем не бывало за­говорила Люба.
-- И никакой  он вовсе  не разбойник с боль­шой дороги, а попал по... этому,
по...
     -- По недоразумению, -- подсказал Егор.
     -- И сколько же счас дают за недоразумение? -- спросил старик.
     -- Пять, -- кротко ответил Егор.
     -- Мало. Раньше больше давали.
     -- По какому  же  такому недоразумению  загудел-то? --  прямо  спросила
старуха.
     --  Начальство воровало,  а  он  списывал,  -- пояснила  Лю­ба.  -- Ну,
допросили?  А  теперь  покормить  надо  --  человек  с дороги. Садись  пока,
Георгий.
     Егор  обнажил  свою стриженую  голову  и скромненько присел на  краешек
стула.
     --  Посиди пока, --  велела Люба. --  Я пойду  баню  затоп­лю.  И будем
обедать.
     Люба ушла. Нарочно, похоже, ушла --  чтобы они тут  до чего-нибудь хоть
договорились. Сами. Наверно, надеялась на своих незлобивых родителей.
     -- Закурить можно? -- спросил Егор.
     Не то что тяжело ему  было -- ну и  выгонят, делов-то! --  но  если бы,
например, все обошлось миром, то  оно  бы и луч­ше.  Интереснее. Конечно, не
ради одного голого интереса хотелось бы здесь прижиться хоть на малое время,
а еще и надо было... Где-то надо было и пересидеть пока, и осмот­реться.
     -- Кури, -- разрешил дед. -- Какие куришь?
     -- "Памир".
     -- Сигаретки, что ли?
     -- Сигаретки.
     -- Ну-ка, дай я опробую.
     Дед подсел к Егору. И все приглядывался к нему, пригля­дывался.
     Закурили.
     -- Дак какое,  говоришь, недоразумение-то  вышло? Ме­тил кому-нибудь по
лбу, а угодил в лоб? -- как бы между де­лом спросил дед.
     Егор посмотрел на смекалистого старика.
     -- Да... -- неопределенно сказал он. -- Семерых в одном месте зарезали,
а восьмого не углядели -- ушел. Вот и попа­лись...
     Старуха выронила из рук полено и села на лавку.
     Старик оказался умнее, не испугался.
     -- Семерых?
     -- Семерых. Напрочь: головы в мешок поклали и ушли.
     -- Свят-свят-свят... -- закрестилась старуха. -- Федя...
     -- Тихо! -- скомандовал старик. -- Один дурак городит чего ни попадя, а
другая... А ты, кобель, аккуратней с язы­ком-то: тут пожилые люди.
     --  Так  что  же  вы,  пожилые люди,  сами  меня  с ходу  в раз­бойники
записали? Вам говорят -- бухгалтер, а вы, можно сказать, хихикаете. Ну -- из
тюрьмы... Что же, в тюрьме одни только убийцы сидят?
     --  Кто тебя в убийцы зачисляет! Но только  ты тоже,  то­го...  что  ты
булгахтер,  это ты  тоже...  не  заливай  тут.  Булгахтер!  Я булгахтеров-то
видел-перевидел!..  Булгахтера тихие  все,  маленько  вроде  пришибленные. У
булгахтера  голос  сла­бенький,  очечки...  и,  потом,  я  заметил: они  все
курносые.  Какой  же  ты  булгахтер   --   об  твой  лоб-то  можно   поросят
шес­тимесячных  бить. Это ты Любке вон говори про булгахтера -- она поверит.
А я,  как ты зашел,  сразу определил: этот --  или за драку, или машину лесу
украл. Так?
     --  Тебе прямо  оперуполномоченным  работать, отец, -- сказал Егор.  --
Цены  бы  не  было.  Колчаку  не  служил  в моло­дые годы?  В  контрразведке
белогвардейской?
     Старик часто-часто заморгал. Тут он чего-то  растерялся. А чего -- он и
сам не знал. Слова очень уж зловещие.
     -- Ты чего это? -- спросил он. -- Чего мелешь-то?
     -- А  чего  так  сразу смутился? Я  просто спрашиваю... Хо­рошо, другой
вопрос: колоски в трудные годы воровал с кол­хозных полей?
     Старик, изумленный таким неожиданным оборотом, молчал.  Он вовсе сбился
с  налаженного  было снисходительного тона  и не находил, что отвечать этому
обормоту. Впро­чем,  Егор так  и построил  свой "допрос", чтобы сбивать и не
давать опомниться. Он повидал в своей жизни мастеров этого дела.
     -- Затрудняетесь,  -- продолжал  Егор.  -- Ну,  хорошо... Ну,  поставим
вопрос несколько иначе, по-домашнему, что ли: на собраниях часто выступаем?
     -- Ты чего тут Микитку-то из себя строишь? -- спросил наконец старик. И
готов был очень обозлиться. Готов был  наговорить много  и  сердито, но  тут
Егор  пружинисто снялся с места,  надел форменную свою фуражку и  заходил по
ком­нате.
     -- Видите, как мы славно пристроились жить! -- загово­рил Егор, изредка
остро  взглядывая  на сидящего старика. --  Страна производит электричество,
паровозы,  миллионы тонн чугуна... Люди напрягают  все  силы. Люди буквально
падают  от напряжения, ликвидируют  все  остатки разгильдяйства и слабоумия,
люди,  можно сказать, заикаются от  напряже­ния.  --  Егор наскочил на слово
"напряжение" и  с удовольст­вием смаковал его. -- Люди покрываются морщинами
на Крайнем Севере и вынуждены вставлять себе золотые  зубы...  А в это самое
время  находятся  другие  люди,  которые  из  всех  достижений  человечества
облюбовали  себе  печку!  Вот  как!  Славно,  славно...  Будем  лучше  чувал
подпирать ногами, чем дружно напрягаться вместе со всеми...
     --  Да  он  с  десяти  годов  работает!  --  встряла  старуха. -- Он  с
малолетства на пашне...
     --  Реплики  потом,  --  резковато осадил  ее Егор.  --  А  то  мы  все
добренькие,  когда  это  не касается наших  интересов, нашего, так  сказать,
кармана...
     -- Я  --  стахановец  вечный! --  чуть  не закричал  старик.  -- У меня
восемнадцать похвальных грамот.
     Егор остановился удивленный.
     -- Так чего же ты сидишь молчишь? -- спросил он дру­гим тоном.
     -- Молчишь... Ты же мне слова не даешь воткнуть!
     -- Где похвальные грамоты?
     -- Там, -- сказала старуха, вконец тоже сбитая с толку.
     -- Где "там"?
     -- Вон, в шкапчике... все прибраны.
     -- Им  место не в шкапчике,  а на стене! В  "шкапчике". Привыкли все по
шкапчикам прятать, понимаешь...
     В это время вошла Люба.
     -- Ну, как вы тут? -- спросила она весело -- она разрумя­нилась в бане,
волосы  выбились  из-под  платка...  Такая она была  хорошая! Егор  невольно
загляделся на нее. -- Все тут у вас хорошо? Мирно?
     --  Ну  и ухаря  ты  себе  нашла! -- с  неподдельным востор­гом  сказал
старик.  --  Ты гляди, как он тут попер!.. Чисто ко­миссар какой! --  Старик
засмеялся.
     Старуха только головой покачала... И сердито поджала губы.
     Так познакомился Егор с родителями Любы.

     С братом ее, Петром, и его семьей знакомство произо­шло позже.
     Петро въехал во двор на самосвале...  Долго  рычал само­свал,  сотрясая
стекла окошек. Наконец стал на место, мотор заглох, и Петро вылез из кабины.
К нему подошла жена Зоя, продавщица сельпо, членораздельная бабочка, быстрая
и су­етливая.
     -- К Любке-то приехал... Этот-то, заочник-то, -- сразу сообщила она.
     -- Да? -- нехотя полюбопытствовал Петро, здоровый мужчина, угрюмоватый,
весь в каких-то своих думах. -- Ну и что? -- Пнул баллон, другой.
     --  Говорит,  был бухгалтером, ну, мол, ревизия --  то-се... А  по роже
видать: бандит.
     -- Да? -- опять нехотя и лениво сказал Петро. -- Ну и что?
     --  Да ничего. Надо осторожней  первое время...  Ты иди глянь на  этого
бухгалтера! Иди глянь! Нож воткнет и не заду­мается этот бухгалтер.
     -- Да? -- Петро продолжал пинать баллоны. -- Ну и что?
     -- Ты иди глянь на него!  Иди глянь! Вот так нашла себе!.. Иди глянь на
него -- нам же под одной крышей жить теперь.
     -- Ну и что?
     --  Ничего! -- завысила голос  Зоя. --  У нас дочь-школьни­ца, вот что!
Заладил свое: "Ну и что? Ну и  что?" Мы то и дело одни на ночь остаемся, вот
что! "Ну и что". Чтокалка черто­ва, пень! Жену с дочерью зарежут, он шагу не
прибавит...
     Петро пошел в  дом, вытирая на ходу руки ветошью. На­счет  того, что он
"шагу  не  прибавит" -- это  как-то на него  похоже:  на  редкость спокойный
мужик,  медлительный,  но  весь  налит  свинцовой разящей  силой.  Сила  эта
чувствовалась в  каждом движении  Петра,  в том, как  он  медленно  воро­чал
головой  и смотрел маленькими своими глазами -- прямо и  с  каким-то стылым,
немигающим бесстрашием.
     -- Вот счас с Петром  вместе пойдете, -- говорила Люба, собирая Егора в
баню.  -- Чего же тебе переодеть-то дать? Как же ты так:  едешь свататься, и
даже лишней пары белья нету? Ну? Кто же так заявляется!
     -- На то она и тюрьма! -- воскликнул старик. -- А не ку­рорт. С курорта
и  то,  бывает, приезжают  прозрачные. Илюха  вон  Лопатин  радикулит  ездил
лечить: корову целую ухнул, а приехал без копья.
     --  Ну-ка  вот,  мужнины  бывшие... Нашла.  Небось  годит­ся.  --  Люба
извлекла из сундучка длинную белую рубаху и кальсоны.
     -- То есть? -- не понял Егор.
     -- Моего мужика бывшего... -- Люба стояла с бельем в руках. -- А чего?
     -- Да я  что?! --  обиделся Егор.  -- Совсем,  что ли,  подза­борник --
чужое белье напялю. У меня есть деньги -- надо сходить и купить в магазине.
     -- Где  ты теперь купишь? Закрыто  уж  все.  А  чего  тут тако­го?  Оно
стираное...
     -- Бери, чего? -- сказал и старик. -- Оно же чистое.
     Егор подумал и взял.
     -- Опускаюсь все ниже и ниже, -- проворчал  он при этом. -- Даже самому
интересно... Я потом вам спою песню: "Во саду ли, в огороде".
     --  Иди, иди, -- провожала его  к выходу  Люба. -- Петро у нас не шибко
ласковый, так что не удивляйся: он со всеми такой.

     Петро уже раздевался в предбаннике, когда туда сунулся Егор.
     -- Бритых  принимают?  -- постарался  он заговорить как можно  веселее,
даже рот растянул в улыбке.
     -- Всяких принимают, -- все тем же ровным голосом, каким он говорил "ну
и что", сказал Петро.
     -- Будем  знакомы, Георгий.  -- Егор протянул  руку. И  все улыбался  и
заглядывал  в сумрачные  глаза Петра. Все же хоте­лось ему  освоиться  среди
этих  людей, почему-то теперь хоте­лось. Люба, что  ли?.. -- Я  говорю: я --
Георгий.
     -- Ну-ну, -- сказал Петро.  -- Давай еще целоваться. Ге­оргий,  значит,
Георгий. Значит, Жора...
     -- Джордж. -- Егор остался с протянутой рукой. Перестал улыбаться.
     -- А? -- не понял Петро.
     --  На!  --  с  сердцем  сказал  Егор.  --  Курва,  суюсь сегодня,  как
побирушка!..  -- Егор  бросил белье на лавку.  --  Осталось  только  хвостом
повилять. Что, я тебе дорогу перешел, что ты мне руку не соизволил подать?
     Егор и  вправду заволновался и полез в  карман за сигаре­той.  Закурил.
Сел на лавочку. Руки у него чуть дрожали.
     -- Чего ты? -- спросил Петро. -- Расселся-то?
     --  Иди  мойся, -- сказал Егор. -- Я  потом. Я же из заклю­чения...  Мы
после вас. Не беспокойтесь.
     -- Во!..  -- сказал Петро. И, не снимая трусов,  вошел в  ба­ню. Слышно
было, как он загремел там тазами, ковшом...
     Егор прилег на широкую лавку, курил.
     -- Ну надо же!.. -- сказал он. -- Как бедный родственник, мля.
     Открылась дверь бани, из парного облака выглянул Петро.
     -- Чего ты? -- спросил он.
     -- Чего?
     -- Чего лежишь-то?
     -- Я подкидыш.
     --  Во!.. -- сказал Петро.  И усунулся опять в баню.  Долго там наливал
воду в тазы, двигал лавки... Не выдержал и опять открыл дверь. -- Ты пойдешь
или нет?! -- спросил он.
     -- У меня  справка  об освобождении! -- чуть не заорал ему в лицо Егор.
-- Я завтра пойду и  получу такой же паспорт,  как у тебя!  Точно такой,  за
исключением маленькой помет­ки, которую никто не читает. Понял?
     -- Счас возьму и силком суну  в тазик, -- сказал Петро не­выразительно.
-- И посажу на каменку. Без паспорта. --  Пет­ру самому понравилось, как  он
сострил. Еще добавил: -- Со справкой. -- И хохотнул коротко.
     --  Вот  это  уже  другой  разговор!  --  Егор  сел  на  лавке.  И стал
раздеваться. -- А то начинает тут... Диплом ему покажи!

     А в это время  мать Любина  и Зоя, жена Петра,  загнали в  угол Любу  и
наперебой допрашивали ее.
     --  На  кой  ты  его  в  чайную-то   повела?  --   визгливо  спрашивала
членораздельная Зоя,  женщина  вполне  истерич­ная.  -- Ведь  вся уж деревня
знает: к Любке тюремщик при­ехал! Мне на работе прямо сказали...
     -- Любка, Любка!.. -- насилу дозвалась мать.  -- Ты скажи так: если ты,
скажи, просто так приехал -- жир накопить да потом опять зауситься по свету,
-- то, скажи, уезжай  седни же,  не позорь меня перед людями. Если, скажи, у
тебя...
     -- Как  это  может так быть, чтобы у него семьи не было? Как? Что он --
парень семнадцати годов? Ты думаешь своей головой-то?
     -- Ты  скажи так:  если,  скажи,  у тебя чего худое  на уме, то собирай
манатки и...
     --  Ему  собраться  --  только  подпоясаться,  --  встрял  в  раз­говор
молчавший до этого старик. -- Чего вы навалились на девку? Чего счас  с  нее
спрашивать? Тут  уж -- как  выйдет, какой человек окажется. Как она за  него
может счас заручиться?
     -- Не пугайте  вы меня ради Христа, -- только и сказала Люба. -- Я сама
боюсь. Что, вы думаете, просто мне?
     -- Вот!.. Я тебе чего и говорю-то! -- воскликнула Зоя.
     -- Ты вот чего...  девка...  Любка, слышь? --  опять затормо­шила  Любу
мать. -- Ты скажи так: вот чего, добрый человек, иди седни ночуй где-нибудь.
     -- Это где же? -- обалдела Люба.
     -- В сельсовете.
     --  Тьфу!  -- разозлился  старик.  --  Да  вы  что,  совсем  оду­рели?!
Гляди-ка: вызвали мужика да  отправили его в  сельсо­вет ночевать!  Вот  так
да!.. Совсем уж нехристи какие-то.
     -- Пусть его завтра милиционер обследует, -- не сдава­лась мать.
     -- Чего его обследовать-то? Он весь налицо.
     --  Не знаю... -- заговорила Люба. -- А вот кажется мне, что он хороший
человек.  Я как-то  по  глазам  вижу...  Еще  на  карточке  заметила:  глаза
какие-то...  грустные. Вот  хоть убей­те вы меня -- мне его жалко.  Может, я
и...
     Тут из бани с диким ревом выскочил Петро и покатился с веником по сырой
земле.
     -- Свари-ил! -- кричал Петро. -- Живьем сварил!..
     Следом выскочил Егор с ковшом в руке.
     К Петру уже бежали из дома. Старик бежал с топором.
     -- Убили! Убили! -- заполошно кричала Зоя, жена Пет­ра. -- Люди добрые,
убили!..
     --   Не  ори,  --  страдальческим  голосом  попросил  Петро,  садясь  и
поглаживая ошпаренный бок. -- Чего ты?
     -- Чего, Петька? -- спросил запыхавшийся старик.
     -- Попросил этого полудурка плеснуть ковшик горячей воды  -- поддать на
каменку, а он взял меня да окатил.
     --  А я еще удивился, -- растерянно говорил Егор, -- как же, думаю,  он
стерпит?.. Вода-то ведь горячая. Я еще паль­цем попробовал -- прямо кипяток!
Как же, думаю, он вытер­пит? Ну, думаю, закаленный, наверно. Наверно, думаю,
ко­жа, как у быка, -- толстая. Я же не знал, что надо на каменку.
     --  "Пальцем попробовал",  -- передразнил  Петро.  --  Что, совсем  уж?
Ребенок, что ли, малый?
     -- Я же думал, тебе окупнуться надо...
     -- Да  я  еще не парился! -- заорал  спокойный Петро. -- Я еще не мылся
даже!.. Чего мне ополаскиваться-то?
     -- Жиром каким-нибудь  надо смазать,  -- сказал отец, ис­следовав ожог.
-- Ничего тут страшного нету. Надо только жиру какого-нибудь... Ну-ка, кто?
     -- У меня сало баранье есть, -- сказала Зоя. И побежала в дом.
     -- Ладно, расходитесь, --  велел  старик.  --  А  то  уж  вон  лю­дишки
сбегаются.
     -- Да как же это ты, Егор? -- спросила Люба.
     Егор поддернул трусы и опять стал оправдываться.
     -- Понимаешь, как вышло: он уже наподдавал -- дышать нечем -- и просит:
"Дай ковшик горячей". Ну, думаю, хочет мужик температурный баланс навести...
     -- "Бала-анс", --  опять передразнил его  Петро. -- Навел бы я  те счас
баланс -- ковшом по лбу!  Вот же полудурок-то, весь бок ошпарил. А  если  бы
там живой кипяток был?
     -- Я же пальцем попробовал...
     -- "Пальцем"!.. Чем тебя только делали, такого.
     -- Ну, дай мне по лбу,  правда,  -- взмолился Егор, -- мне легче будет.
-- Он протянул Петру ковш. -- Дай, умоляю...
     -- Петро... -- заговорила Люба. -- Он же нечаянно. Ну, что теперь?
     --  Да идите вы в дом, ей-Богу!  -- рассердился на всех Петро. -- Вон и
правда люди собираться начали.
     У  изгороди  Байкаловых действительно остановилось че­ловек  шесть-семь
любопытных.
     -- Чо там у их? -- спросил у стоявших вновь подошедший мужик.
     -- Петро  ихний...  Пьяный  на каменку свалился,  -- пояс­нила какая-то
старушка.
     -- Ох, е!.. -- сказал мужик. -- Дак а живой ли?
     -- Живой... Вишь, сидит. Чухается.
     -- Вот заорал-то, наверно!
     -- Так заорал, так заорал!.. У меня ажник стекла задребез­жали.
     -- Заорешь...
     -- Чо же, задом, что ли, приспособился?
     -- Как же задом? Он же сидит.
     -- Да сидит  же... Боком, наверно,  угодил.  А эт кто  же у  их? Что за
мужик-то?
     -- Это ж надо так пить! -- удивлялась старушка.

     Засиделись далеко за полночь.
     Старые люди, слегка захмелев, заговорили  и заспорили  о каких-то своих
делах.  Их,  старых,  набралось  за  столом  изряд­но,  человек  двенадцать.
Говорили, перебивая друг друга, а то и сразу по двое, по трое.
     --  Ты  кого  говоришь-то? Кого  говоришь-то?  Она  замуж-то  вон  куда
выходила -- в Краюшкино, ну!
     -- Правильно. За этого, как его? За этого...
     -- За Митьку Хромова она выходила!
     -- Ну, за Митьку.
     -- А Хромовых раскулачили...
     -- Кого раскулачили? Г