я добуду рубль на стороне,  то он хоть
весь  мой. С законного рубля мне положено только пять  копеек. А у  меня  --
четверо детей.
     -- Четверо детей!..
     -- Это -- со мной, при мне. А так их у  меня...  по-моему, одиннадцать.
Вместе с этими, которые со мной.
     --  Но  как  же...  еще любовница? -- все не  могла прийти  в себя Вера
Сергеевна.
     --  А  что  я,  хуже  других?  Вы  думаете,  этот Брюхатый,  на­пример,
любовницу  не имеет? Имеет. Я только не знаю, что он с ней делает, но имеет.
А Лысый этот?..  С чего  это он,  скажите, пожалуйста, полысел  в  сорок три
года? Думал мно­го? Над чертежами ночью склонялся? Нет, не над чертежа­ми...
Только уж не над чертежами. Да все имеют любовниц! Вы простите,  вы замужняя
женщина, но откройте глаза-то, откройте: ведь это же позор считается, кто не
имеет  любов­ницы. Ведь это  только один Аристарх ваш...  Ведь над ним  весь
отдел смеется! Я уж  не знаю, что у вас за любовь такая... не  знаю.  Значит
она  есть  еще на  земле? Я не знаю...  с  этим  Аристархом...  Он  мне  все
представления о жизни перевер­нул.  Любовь, что ли, у вас  такая?  --  прямо
спросил Черня­вый Веру Сергеевну. -- Даже интересно, честное слово.
     --  Слушайте, --  заговорила Вера Сергеевна неуверен­но,  -- а  как  же
записка?.. Ваша записка, я ее нашла в кар­мане...
     --  Ва-аша  запи-иска,  в  несколько  стро-очек,  --  пропел  беспечный
Чернявый. -- Она вам все  расскажет про запис­ку. Соня, только  всю  правду.
Влюбилась, дурочка,  в вашего  Аристарха и... решила вас поссорить. Я  когда
сегодня  узнал об этом, у меня  глаза на лоб полезли. "Поедем, -- говорю, --
немедленно поедем к Вере Сергеевне, и ты ей все расска­жешь". Все, Соня!.. Я
выйду,  чтоб не мешать вам... -- уходя, Чернявый ласково, но строго погрозил
Соне.  -- Все, решительно,  все. Про нас подробности можешь тоже не скрывать
-- я лишен предрассудков, -- он чуть подумал. И, по-моему, совести тоже.

     "Пассажиры" никак не могли понять, что такое  творит  Чернявый. И когда
он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали.
     Чернявый  в изнеможении опустился в кресло,  прикрыл глаза, долго сидел
так, вольно раскинув руки и ноги.
     --  Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку -- ска­зал он устало и
капризно.
     -- Зачем же стакан? -- с уважением сказал Простой чело­век. -- Тут есть
всякое хрустальное дерьмо.
     --  Нет,  я хочу  только  из  граненого стакана. Я  сегодня спас...  --
Чернявый открыл глаза, огляделся, -- от тюрьмы... много-много людей. Поэтому
я  хочу  пить  только  из  гра­неного  --  по-казачьи.  Я вас всех вывел  из
окружения!  --  воз­гласил  он,  принимая  стакан  из рук Простого человека.
Отпил,  передохнул  и  сказал  всем  строго:  --  Соньке  --  книж­ный  шкаф
"Россарио", мне -- золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне.

     А  в комнате  Веры Сергеевны в это  время две женщины беседовали.  Соня
что-то  рассказывала  Вере Сергеевне,  что-то  показывал  а  руками...  Вера
Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела
на  Со­ню.  По всему видно, что они  поняли друг  друга,  помирились и даже,
кажется, готовы дружить, как иногда дружат поря­дочная  женщина и величайшая
распутница. Об этом много писали.

     А в комнате, где "пассажиры", хотели понять, что вооб­ще происходит? То
есть, о чем-то уже догадывались, но -- подробности, подробности.
     -- Как ты ее уговорил? -- пытал Брюхатый Чернявого.
     -- Книжный шкаф "Россарио"...
     -- Для чего он ей?
     -- Не знаю... Сошлись на книжном шкафу.
     -- Как "сошлись"? -- не понял Простой человек. -- Не­удобно же...
     -- Нет, все в порядке, что ли?! -- закричал в нетерпении Лысый.
     -- Да, -- сказал Чернявый.
     -- Ур-ра-а! -- закричали Курносый и Простой человек.
     -- Едем седня до Владивостока! -- заявил Простой чело­век.
     Аристархушка в волнении ходил по комнате.
     -- А что она ей говорит? -- спросил он.
     -- Они говорят  на иностранном языке,  -- сказал Курно­сый в сильнейшем
раздражении на Аристарха.  -- Импортанто де ла кругом и околе, -- он подошел
к  Чернявому и креп­ко пожал ему руку. -- Как мужчина  мужчине, -- сказал он
уважительно и скупо.
     Чернявый махнул рукой...
     --  Я  тоже... перехватил  там:  наговорил на себя, что я чуть не Тарас
Бульба. Еще немного  -- и Тарас  Бульба.  По-моему она  меня теперь  бояться
будет.
     -- Кто, Сонька?
     -- Кстати, если Сонька счас войдет в роль и начнет при­ставать ко  мне,
ты...
     Но тут вошли Соня и Вера Сергеевна.
     -- На колени! -- скомандовала Соня Аристарху. -- На ко­лени перед Верой
Сергеевной.
     -- Зачем? -- спросил Аристарх.
     -- На колени!! -- потребовали  все, еще не разобравшись, зачем надо  на
колени.
     -- Оказывается, ты оскорблял ее! --  продолжала с возму­щением Соня. --
Ты ей тут, оказывается, наговорил гадо­стей и грубостей! На колени!
     --  На колени!!! -- опять закричали  все.  А Курносый  даже  двинулся к
Аристарху.
     --  Импортанто!..  --  с  угрозой сказал  он.  -- Ты знаешь,  что такое
нокдаун?  Я  не  говорю уже о нокауте,  я говорю о небольшом нокдауне...  На
колени!
     Аристархушка стал на колени...
     -- Проси прощения у Веры Сергеевны, -- велела Соня.
     -- Проси прощения у Веры Сергеевны! -- закричали все в один голос.
     Аристарх  замешкался  было... Но  тут ему  разумно посове­товал Простой
человек:
     -- Давай, Аристархушка... да, благословясь, поедем во Владивосток.
     -- Вера, --  дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, -- прости. Клянусь:
ни одной больше покрышки, ни одного колеса...
     --  Не об этом речь! --  прервал  его  Брюхатый. --  Говори по существу
дела! Что значит ни одного колеса! Что ты, на лыжах собрался ездить?
     -- Но о чем тогда говорить-то?! -- взбунтовался Аристарх на коленях.
     Но тут уж возмутились все.
     -- Ах, он не знает, о чем говори-ить! Ах ты, бедняжечка... Первоклашка.
     -- Тебя мама еще за ручку водит, да?
     -- Нет, он все же хочет получить небольшой нокдаун.
     -- Да не нокдаун,  а  нормально  -- по сусалам! -- громко  возмутился и
Простой человек. -- Поедем во Владивосток! Поезд же отходит, вы что?
     -- Вера, -- опять дрогнувшим  голосом заговорил  Ари­старх, -- клянусь,
после этого случая буду каждый день про­верять карманы...
     -- Опять!.. Ему говорят  стриженый, он -- бритый,  -- вко­нец вышел  из
терпения  Брюхатый. Но тут же взял себя  в ру­ки  и уже продолжал говорить с
Аристархом, как с  полным,  но безвредным  дураком, не злостным  дураком: --
Зачем ты будешь проверять карманы?
     -- Не разговаривай со мной как с идиотиком...
     -- Нет, зачем ты будешь проверять каждый день карма­ны?
     -- Чтобы там записок не было...
     -- А жить так, чтобы  в  твоей жизни вообще никаких запи­сок не было --
так будешь жить?
     -- Что я, просил ее, чтобы она мне писала?! -- опять бы­ло  загорячился
Аристарх и показал на Соню. И хотел даже встать с колен, и уж было встал, но
тут встрепенулась Соня.
     -- На колени! -- закричала она. -- А что это, женщину на­до обязательно
просить,  чтобы она писала? -- спросила она  надменно. -- А  сама женщина не
имеет права написать записку? Может у нас женщина пошутить?
     Вот это понравилось всем. С этим "может ли у нас жен­щина пошутить" она
попала в самую точку. На Аристарха опять все навалились.
     -- Домостроевщину развел! -- воскликнул Лысый.
     -- Нет, этот человек просит нокаута! -- тоже воскликнул Курносый. -- Не
хочет он нокдауна, никак не хочет! Ему больше нравится  нокаут! Ведь достану
в печень -- до утра будут считать.
     -- Нет, ты ответь... Ти-ха!  -- рявкнул Брюхатый  на всех. -- Ты ответь
на вопрос, который тебе, подлецу, поставили: мо­жет у нас женщина пошутить?
     -- Может,  -- Аристарху надоело стоять на  коленях, и  он  стал со всем
соглашаться.
     -- Значит, что надо теперь сказать?
     -- Что? -- искренне не понял Аристарх.
     Брюхатый изумился; за ним  некоторые тоже изумились, но  так, для вида:
никто, кроме Брюхатого, не понял, что на­до теперь сказать Аристарху.
     -- Ты должон сказать, -- вылез с поучением Простой че­ловек, -- ребята,
мол, забудем все -- и поедем во Владивос­ток.
     --  Прекрати  со своим  Владивостоком! --  прикрикнул на него Лысый. --
По-моему, ты и так уж где-то... под Хабаров­ском. Тут серьезное дело.
     -- Что ты должен сказать? -- пытал Брюхатый Аристарха.
     -- Что?! Что?!  Что?! -- с Аристархом, кажется, начиналась истерика. --
Не  понимаю!.. -- он стукнул  двумя кулаками себя  в грудь, и  в  голосе его
послышались слезы. -- Не пони­маю: что я должен сказать?!
     Брюхатый пожалел его.
     -- Ты должен сказать: Верунчик, я  тебя люблю. И не фор­мально сказать,
а с чувством, как ты говорил... сколько лет назад? -- повернулся  Брюхатый к
Вере Сергеевне.
     -- Что говорил? -- не поняла Вера Сергеевна.
     -- Когда он вам первый раз сказал: Верунчик, я тебя люб­лю? Сколько лет
назад это было?
     -- Это было...  девять лет назад,  -- сказала Вера Сергеев­на. -- Но он
не так говорил...  -- Вера Сергеевна, вообще-то,  была  довольна --  и  этим
состоянием Аристарха на  коленях, и тем,  что все  его очень ругают.  --  Он
сказал: "Хочешь, я сделаю тебя самой богатой женщиной микрорайона?"
     -- Трепло! -- возмутились все.
     -- Про экономическую базу он ничего не говорил?
     -- Хвастунишка.
     -- Я не так говорил! -- заспорил Аристарх на коленях.
     -- А как?
     --  Я  сказал: "Хочешь,  я  МОГУ сделать  тебя самой бога­той  женщиной
микрорайона?" Еще я сказал: "Только не но­си синтетическое белье".
     -- Почему это? -- спросила Соня.
     -- Искры летят, -- пояснил Аристарх.
     -- Да? -- удивилась Соня. -- Не замечала.
     -- Ну, так, --  поднялся Брюхатый. -- Я думаю,  что он  все  осознал...
Осознал, Аристарх?
     -- Осознал.
     --  Поднимайся,  -- велел Брюхатый.  -- Вера  Сергеевна,  идите сюда...
Идите,  идите.  Я предлагаю  такую  детскую иг­ру.  Кто  видел, как  мирятся
детишки?
     Никто  не видел. То  есть, наверно,  видели, но не знали,  куда  клонит
Брюхатый.
     -- Они  берутся вот так... -- Брюхатый взял руку Аристар­ха и руку Веры
Сергеевны,  сцепил их мизинцы.  -- Теперь повторяйте за мной...  Вот так вот
махайте и  повторяйте. Повторяйте: мирись, мирись -- больше  не дерись, если
будешь драться, я буду кусаться.
     Все засмеялись остроумной выдумке Брюхатого,  даже за­аплодировали. Все
были рады.
     -- Давайте, давайте!.. -- требовали от Аристарха и Веры Сергеевны.
     -- Мирись, мирись, -- стали вместе говорить Аристарх и  Вера Сергеевна,
-- больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
     Опять  зааплодировали...  Вера  Сергеевна была  счастлива; Аристарх был
смущен, но тоже доволен. Их  окружили, по­здравляли с примирением... Сделали
вокруг них хоровод, пошли, взявшись за руки, и запели:

     Как на Верины менины
     Испекли мы каравай:
     Вот тако-ой вышины!
     Вот тако-ой ширины!..

     Опять засмеялись, опять зааплодировали себе. Все были счастливы.
     -- Черт его знает!..  -- воскликнул растроганный Брюха­тый. -- Жить  да
радоваться!.. Нет, мы начинаем себе слож­ности находить.
     -- Именно: можно же красиво жить! -- подхватил Курно­сый.
     --  Да... со вкусом! Ведь один раз живем-то! -- тоже с чув­ством сказал
Лысый. -- Вы вдумайтесь: один раз! И все, и больше нас ни-ког-да не будет.
     -- Поехали во Владивосток! -- опять призвал Простой человек. Но на всех
слетела   какая-то  тихая,  задумчивая  ми­нута,  всем  как-то  было  не  до
Владивостока.
     --  Иной раз думаешь:  люди, в  чем дело? -- продолжал глубоко и даже с
грустинкой Брюхатый. -- В чем дело, люди?
     -- Дело в том, что -- уважения побольше друг к другу,  -- подхватил его
мысль Лысый. -- Уважения!
     -- Я бы сказал -- и любви, -- сказал Чернявый. Он даже встал. -- Любовь
--  это...  Все можно  достать!  --  воскликнул  он.  --  Все!  А любовь  не
достанешь, если ее вот тут вот нету.
     -- Это ты, брат, верно, -- похвалил Брюхатый. -- Это ты -- в десятку.
     --  Суетимся, суетимся много,  --  вздохнул Лысый.  -- Ска­зано же: "Не
суетитесь". Нет, мы суетимся...
     -- Не потопаешь --  не полопаешь, -- вставил  и свое раздумчивое  слово
Простой человек. -- Попробуй не посуе­тись.
     --  Заговорила  матушка-деревня!  --  горестно   и  насмешли­во  сказал
Брюхатый. --  А ведь на  полатях-то не суетились! --  вдруг решил поймать он
Простого человека на слове.
     -- Почему это на полатях не суетились? -- не понял Про­стой человек. --
И на  полатях  суетились, и на  печке,  и  в  ба­нях...  А чего ты ко  мне с
полатями-то привязался?  Если хо­чешь, то я на покосе родился.  Но полати  я
любил, потому что там можно сверху наблюдать.
     -- И чего ты оттуда наблюдал, интересно?
     --  Все...  Жизнь.  Мы  там  сказки  рассказывали  друг  друж­ке... Нас
одиннадцать человек росло.
     -- А нас -- двое, -- вспомнила  и Соня, -- но я была млад­шая. Это хуже
всего -- младшей сестрой быть: все платья, все туфли,  все юбки  я за Зинкой
донашивала. А  счас -- все наоборот! -- она сама рассмеялась такому нелепому
обороту  в жизни.  -- Я ей  говорю:  а  помнишь, Зин,  как  я  за тобой  все
донашивала? Она говорит: не говори. А вот нечего, го­ворю!.. Заладила тогда:
учиться,  учиться!  Дырки  всем  на  бо­ку   провертела  со  своей   учебой!
Выучилась?.. Ну, давай теперь, гордись передо мной: ты же ученая! А я вот --
неуче­ная.  Я  --  продавщица,  нормальная  продавщица!..  А  давай, говорю,
пройдем с тобой -- для кспиримента -- по улице: я надену все свое на себя, а
ты свое на себя... Давай, говорю, пройдем? Не хочет.
     Все засмеялись.
     -- Нет,  мы  едем во  Владивосток или не  едем?! -- на исхо­де  всякого
терпения  закричал  Простой человек. -- Во-от споминать пустились... Чего мы
сидим-то?
     -- Это мы -- перед дальней дорогой, -- молвил Курно­сый, улыбаясь.
     -- Хватит вам со своим  Владивостоком!  -- сказала Вера Сергеевна, тоже
по-доброму  улыбаясь. --  Давайте... сядем  все за  столом,  как  нормальные
люди...  Представляете,  --  обратилась она к Соне,  -- выдумали какую-то...
странную игру: то в  жаркие  страны  летают в качестве журавлей,  то  ез­дят
куда-то...
     Соня махнула рукой.
     -- Делать нечего!
     -- Энергия!  --  воскликнул Чернявый. --  Не зря  же  про нас  говорят:
энергичные люди.
     --  Ну-ка,  энергичные люди, -- стала распоряжаться Ве­ра Сергеевна, --
приложите свою энергию  к делу: раздвинь­те пока стол. Соня, а мы пойдем  на
кухню -- вы мне помо­жете салат сготовить...
     И пошло тут веселое, хорошее оживление, когда вроде и делом занимаются,
а вроде и дела  никакого нет.  Мужчины  умело  раздвинули стол,  закурили...
Аристарх включил доро­гой магнитофон "Сони".
     -- У тебя "Сони"? -- спросил Брюхатый со знанием дела.
     -- Да.
     -- Прекрасная вещь. У меня тоже... Шестьсот рублей.
     Курносый  чему-то вдруг  весело  рассмеялся...  Да  так ис­кренне,  так
неудержимо долго смеялся, что все стали смот­реть на него с тревогой.
     -- Ты чего? -- спросил Брюхатый.
     Курносый хохотал и показывал пальцем на Чернявого, хотел что-то сказать
и не мог сказать от смеха.
     -- Чеканулся, что ли? -- спросил Чернявый вполне тре­вожно.
     --  Со...ня, -- продохнул наконец от смеха Курносый. -- У вас "Сони", а
у этого -- Соня...
     -- Смех смехом,  -- серьезно заговорил Чернявый, -- но если кто из  вас
трепанет где-нибудь, что она моя любовни­ца... Слушайте, я  серьезно говорю!
Не вздумайте пошутить  где-нибудь! А  то... их же  выручил, понимаешь... Мне
то­гда -- загодя с седьмого этажа прыгать.
     -- С седьмого  -- это  высоко, -- согласился Лысый. -- Но  со второго я
прыгал. Причем не муж даже, не муж -- брат за­стукал... Не понимаю, чего она
так перепугалась! Глаза  вот такие: убьет,  говорит! Я маханул... Хорошо, на
цветочную клумбу угодил.
     -- А я  раз... --  хотел  было  тоже вспомнить Брюхатый,  но вошли Вера
Сергеевна и Соня. Внесли всякие закуски.
     -- Пожалуйста, к столу! -- пригласила Вера Сергеевна.
     И стали садиться к столу. На душе у всех было мирно и хорошо.
     -- Уверяю  вас: можно же  прекрасно жить! -- еще раз ска­зал Брюхатый с
чувством тихой благодарности к жизни. -- Мирно, спокойно...
     -- Главное,  не суетиться перед клиентом, -- согласился с ним Лысый. --
Скажите,  чего нет?  -- спросил  он,  приглашая всех тоже,  как  Брюхатый, к
тихому  восторгу перед  жизнью, но  был конкретней: он  показывал на богатый
стол. -- Чего не хватает?
     -- Так-то бы жил! -- сказал Простой человек. -- Такси­сты только хамят:
не хотят везти, и все! Каждый день у меня с имя стычка.
     -- Хамства много, это верно,  -- согласился Курносый. -- Но  я  заранее
трояк показываю. Ты сразу трояк показывай, и все, и повезет.
     -- Хорошо, если он есть. А если его нету?
     -- Тогда  --  кулак,  -- сострил  Брюхатый.  -- И скажи:  "Я на  покосе
родился!" -- сразу повезет.
     Засмеялись.
     -- Повезет он... -- проворчал Простой человек.
     За разговорами сели к столу.
     --  Ой, я забыла эту...  открывалку-то... -- вспомнила Ве­ра Сергеевна.
-- Сонечка, не в службу а в  дружбу:  у меня в ящике  лежит...  в "Рамоне" в
левом ящике, в нижнем... та­кая -- с ручкой, как у...
     -- Найду, -- сказала Соня. И пошла за открывалкой.
     Пока она ходила, тут опять наладились было на мирный, хороший разговор.
     -- Я как-то товарища своего школьного встретил... -- вспомнил Брюхатый.
-- Ну -- "Где? Как?"  Оказывается,  --  шишка. Ну, выпили, закусили... Потом
эта  "шишка" спра­шивает: "Слушай, -- говорит, -- ты  не можешь  мне женские
сапоги "на  платформе" достать?  За горло, -- говорит, -- взя­ли..."  --  "И
все? -- говорю. -- Вся проблема?" А сам думаю: эх...
     Но тут случилось нечто, что и назвать-то... как-то... не поймешь, как и
назвать: шутка? Но уж больно тупая. Соня!..
     В то время, как Брюхатый говорил: "А сам думаю: эх...", вошла в комнату
преподобная Сонечка... с пистолетом в ру­ках: наставила на всех и говорит:
     -- Руки вверх! Я -- из обэхээса!
     Да так  спокойно,  уверенно,  так  СТРАШНО это  сказала, что за  столом
обмерли. Все застыли, кто как сидел... И тут  Соня расхохоталась! Вот уж она
посмеялась,  дура,  --  до слез прямо  досмеялась.  Смеялась и показывала...
открывалку, которая была похожа на пистолет -- вылитый пистолет!
     За столом  не знали: то  ли сердиться  на эту дуру,  то  ли уж  махнуть
рукой... Но признались, что перепугались насмерть.
     -- Сонька!.. -- с укором сказал Брюхатый,  -- у меня же сердце, дура ты
такая, дура... Ведь так -- парализует, и все.  И будешь: одна половинка жить
будет, а другая рядом ле­жать, по соседству.
     -- А у  меня --  холод: вот  отсюда вот пошел, от затылка, -- признался
Лысый, --  и по спине,  по спине --  куда-то  в коп­чик уперся: чувствую  --
примерз к стулу! Ну, надо же так додуматься! Ну, Соня!..
     Отходили  от  испуга;  даже  уж   с  некоторым   весельем   про­должали
рассказывать,  кто  что  почувствовал  и  подумал,  ко­гда  Соня   наставила
"пистолет".
     --  А  я  думаю:  пока  тут счас  всех  будут обыскивать  да  лич­ности
проверять, я  незаметно успею сунуть  одну бутылку  в штанину, --  поделился
своими мыслями Простой чело­век. -- Глянь, у меня штаны-то: туда полприлавка
влезет.  Пока,  думаю, будем ехать в  воронке -- там же темно!  --  я ее  из
горлышка... Мы бы ее с боксером вот раздавили бы.
     -- Нет, тут уж  не  до бутылочки было бы, -- признался  Курносый. --  У
меня в  глазах темно сделалось.  Вот понимаю же: все же  на месте, никуда же
никто не  успел... А -- никого не  вижу! Туда смотрю  (в  зрительный зал) --
никого не вижу, сюда смотрю -- никого!.. Одну Соню с этой открывалкой вижу и
все. Ну, Соня... Ну, шуточки у тебя!..