ься  за  день-то,  на­орешься,  как ты
говоришь, -- без этого, к сожалению, тоже не обойдешься, -- а ночью лежишь и
думаешь: "Да пошли вы все к чертям  собачьим! Есть у меня  Родина, вот перед
ней я и ответчик: так я живу или не так".
     --  Кто тебе говорит,  что ты  не так живешь?  --  сказал со­чувственно
Егор.  -- Что  ты? Наоборот, я всегда  рад за тебя,  всегда  думаю: "Молодец
Федор, хоть один из родни в боль­шие люди выбился".
     --  Дело не  "в больших людях". Не такой  уж я большой... Просто, делаю
свое дело, стараюсь  хорошо делать. Но  нет!.. --  пристукнул  Федор  ребром
ладони по  столу и даже не спохватился, что шумит. -- Найдутся... некоторые,
будут  совать свой нос в...  Будут намекать,  что  крестьянский выходец не в
состоянии  охватить  разумом  перспективу  развития  страны,  что крестьянин
всегда будет мыслить своим наде­лом, пашней... Вот еще как рассуждают, Егор!
-- Федор по­смотрел на брата, стараясь взглядом еще донести всю глу­пость  и
горечь  такого  рода рассуждений.  --  Вот еще  с какой  стороны  приходится
отбиваться. А кто ее строил во веки веков? Не крестьянин?
     -- У тебя неприятности, что ли? -- спросил Егор.
     -- Неприятности... --  Федор вроде как  вслушался в само это слово. Еще
раз  сказал в  раздумье: --  Неприятности, -- и вдруг спросил сам себя: -- А
были они, приятности-то? -- и сам же поспешно ответил: --  Были, конечно. Да
нет,  ничего.  Так  я...  Устал  за эти дни, изнервничался. Есть, конечно, и
неприятности, без этого не проживешь. Ничего! Все хо­рошо.
     А Егору чего-то вдруг так сделалось  жалко брата, так жалко! И лицом, и
повадками Федор походил на  отца. Тот тоже был труженик вечный и тоже так же
бодрился,  когда  приходилось  худо.  Вспомнил  Егор,  как  в  33-м  году  в
голоду­ху, отец принес откуда-то пригоршни три пшеницы немо­лотой, шумно так
заявился: "Живем, ребятишки!"  Мать сва­рила жито, а  он  есть отказался, да
тоже весело, бодро: "Вы ешьте,  а я уж  налупился дорогой -- сырой! Аж брюхо
пучит".  А  сам  хотел,  чтоб  ребятишкам  больше  досталось.  Так  и Фе­дор
теперь... Хорохорится, а самому худо чего-то, это видно. Но как его  утешишь
-- сам все понимает, сам вон какой...
     --  Да, -- сказал Егор. -- Ну,  и ладно. Ничего,  братка,  ничего. Дыши
носом.
     --  Что  за  сказку  ты  ей  рассказывал?  --  спросил  Федор.  --  Про
зайку-то... Как он летал на воздушных шариках.
     Егор задумался. Долго вспоминал... Даже на  лице его,  крупном, добром,
отразилось, как он хочет вспомнить.
     И вспомнил, аж просиял.
     --  Про зайку-то?!  А вот: пошел раз  зайка на базар с от­цом. И увидел
там  воздушные  шарики --  мно-ого!  Да  все разноцветные:  красные,  синие,
зеленые... -- Егор весело смотрел на  брата, а рассказывал так,  как если бы
он  расска­зывал самой  Верочке  -- не  убавлял озорной  сказочной тай­ны, а
всячески разукрашивал ее и отодвигал дальше. -- Вот. И привязался он к отцу,
зайка-то: купи да купи. Отец и купил. Ну, купил и сам же и держит их в руке.
А тут увидел: морковку продают!  "На-ка,  говорит, подержи шарики, я очередь
пока  займу".  Зайка-то, маленький-то, взял их... И надо же -- дунул как раз
ветер,  и  зайчишку  нашего  подняло. И  понесло,  и понесло!  Выше  облаков
залетел...
     Федор  с  интересом  слушал  сказку,  раза два  даже  носом  шмыгнул  в
забывчивости.
     -- Как тут быть? -- спросил Егор брата.
     Тот не понял.
     -- Чего как быть?
     -- Как выручать зайку-то?
     -- Ну...  спасай уж  как-нибудь, -- усмехнулся Федор. -- На  вертолете,
что ли?
     -- На вертолете нельзя: от винтов струя сильная, все ша­ры раскидает...
     -- Ну а как?
     --  Вот  все смотрят  вверх и  думают: как? А зайка кричит там, бедный,
ножками болтает. Отец  тут  с ума сходит...  И вдруг одна маленькая девочка,
Верочка, допустим,  кричит: "Я удумала!"  Это у меня Нина,  когда  маленькая
была, гово­рила: "Я удумала". Надо --  я придумала,  а она: "Я удумала". Вот
Верочка и кричит:  "Я удумала!" Побежала в  лес, созва­ла всех пташек -- она
знала такое  одно словечко: скажет,  и все зверушки, все пташки ее слушаются
-- вот, значит, со­звала она птичек и говорит: "Летите, говорит,  к зайке  и
проклевывайте клювиками его шарики, по одному. Все сразу не надо, он упадет.
По одному  шарику  прокалывайте, и  зайка  станет опускаться".  Вот.  Так  и
выручили зайку из беды.
     Федор качнул  головой, усмехнулся,  потянулся  к сигаре­там. А  чтоб не
кокнуть еще  одну  дорогую рюмочку,  прихва­тил другой  рукой  широкий рукав
халата.
     -- Довольно это...  современная сказочка. Я думал, ты  про каких-нибудь
волшебников там, про серого волка...
     -- Нет, я  им  нарочно такие -- чтоб заранее к жизни при­выкали. Пускай
знают побольше. А  то эти волшебники да ца­ревны... Счас какая-то и жизнь-то
не такая. Тут такие есть волшебники, что...
     -- Да, тут есть волшебники... Целые змеи-горынычи! -- засмеялся Федор.
     -- Не  говоря уж про бабу-ягу: что ни бабочка, то ба­ба-яга. Мы твою-то
не разбудим? Громко-то...
     -- Бабу-ягу-то? -- хохотнул опять Федор. -- Ничего. У ме­ня, Егор, даже
не  баба-яга,  -- сбавил  он  в  голосе, --  у меня  нормальная  тряпошница,
мещанка. Но так  мне, седому  ду­раку, и надо! Знаешь... --  Федор заикнулся
было  про ка­кую-то свою тайну тоже, но  безнадежно  махнул рукой и не  стал
говорить. -- Ладно, чего там.
     Егора опять  поразило,  как  не похож этот  Федор на того, напористого,
властного, каким он бывал на людях, на сво­их стройках...
     -- Что-то все же  томит  тебя,  братец, --  сказал Егор. -- Давай уж...
может, и помогу каким словом.
     --  Да ничего,  --  смутился Федор. И чтоб  скрыть сму­щение, потянулся
опять к сигаретам. -- Я  и так что-то сего­дня... Размяк что-то с тобой. Все
нормально, Егорша.  Все хо­рошо,  --  помолчал, глядя  в стол, потом тряхнул
сивой го­ловой, с усталой улыбкой посмотрел на брата, еще раз сказал: -- Все
хорошо.  Хорошо,  что  приехал...  Правда.  Я,  зна­ешь,  что-то  часто стал
отца-покойника во сне  видеть.  То  мы с ним косим, то  будто на мельнице...
Старею,  что  ли.  Старею, конечно, что же делаю. Коней еще часто вижу...  Я
лю­бил коней.
     -- Стареем, -- согласился Егор.
     -- Давай-ка...  за  память светлую наших  родителей, -- Фе­дор наполнил
два  хрустальных патрончика коньяком. -- Мы ведь  тоже уже... завершаем свой
круг...  А?  -- Федор,  словно пораженный этой мыслью, такой  простой, такой
понят­ной, так и  остался сидеть некоторое время с рюмкой в ру­ке -- смотрел
сперва на  брата, потом опять  в стол, в стол смотрел пристально,  даже  как
будто  сердито. Очнулся,  кач­нул рюмочку, приглашая брата, выпил. -- Да, --
сказал, -- разворотил  ты  мне душу...  А чем, не пойму.  Наверно,  прав­да,
устал за эти дни. Думал,  никакая меня беда не согнет, а  вот... Ну, ничего.
Ничего  вообще-то не жаль!  -- встряхнулся  он и  сверкнул  из-под  нависших
бровей  своим  неломким  прямым  взглядом.  --   Жалко  дочь  малую.   Но...
подпояшемся потуже  и  будем  жить.  Так?  -- спросил  брата,  спросил,  как
спрашивал многих других днем, на работе, на стройках сво­их -- спросил, чтоб
не  слушать ответа,  ибо  все  ясно. --  Так,  Егорша, так.  Ложись-ка сосни
часок-другой,  а  там  и  Верунь­ка  проснется.  А  я  посижу  пока   тут  с
бумажками... покумекаю. Да,  -- вспомнил  он, -- подскажи мне, чего бы такое
жене твоей купить? Подарок какой-нибудь...
     -- Брось! -- сердито воскликнул Егор.
     --  Чего брось?  Мне счас будет звонить  один... волшебник  один...  --
Федор искренне, от души  засмеялся. --  Вот  вол­шебник так волшебник!  Всем
волшебникам волшебник, у него там всего есть... Чего бы? Говори.
     -- Да брось  ты! -- еще раз с сердцем сказал  Егор. --  Что за глупость
такая -- подарки какие-то! К чему?
     Федор с улыбкой посмотрел на брата, кивнул согласно головой.
     -- Ладно. Иди поспи. Там постель тебе приготовлена... Иди.
     Егор тихонько прокрался  в одну  из комнат,  разделся, присел  на  край
дивана,  который  был  застелен свежими простынями... Посидел.  Огляделся...
Посмотрел на окно -- форточка открыта. Достал из кармана папиросы, заку­рил.
Курил и стряхивал пепелок в ладошку. Спать не хоте­лось.
     Вошел в комнату Федор.
     -- Слушай, -- сказал он, -- у меня  чего-то серьезно душа затревожилась
--  наговорил  тут  тебе всякой всячины...  По­думаешь бог  знает что. А? --
Федор  улыбнулся. Присел  рядом на  диван.  И  даже по спине братца  хлопнул
весело. --  У ме­ня  все хорошо. Все хорошо, я тебе говорю! Чего смотришь-то
так?
     -- Как? Ничего... Я ничего не думаю. Что ты?
     -- Да смотришь как-то... вроде жалеешь.
     -- Ну, парень! -- воскликнул Егор. -- Ты что?
     -- Ну, тогда ладно. Поспи, поспи  маленько, а то ведь  не спал небось в
самолете-то? Поспи.
     -- Ладно, -- сказал Егор. -- Посплю. Покурю вот и лягу.
     -- Мгм, -- Федор ушел.
     Егор осторожненько  стряхнул пепел  в ладошку, скло­нился опять локтями
на колени и опять задумался. Спать не хотелось.


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Капроновая елочка

     Двое стояли  на тракте,  ждали попутную машину. А ма­шин не  было.  Час
назад проехали  две груженые -- не остано­вились. И больше  не было. А через
восемь часов -- Новый год.
     Двое, отвернувшись от ветра, топтались на месте, хлопа­ли рукавицами...
Было морозно.
     -- Кхах!..  Не могу больше, -- сказал один. --  Айда  греть­ся, ну ее к
черту все. Что теперь, подыхать, что ли?
     Метрах в двухстах была чайная, туда они и направились.
     Впереди,  припадая  на одну  ногу, шагал  тот,  который  предложил идти
греться. При  своей хромоте  он шел  как-то  очень  аккуратно, ловко, ладно.
Следом, заложив  руки за  спи­ну, вышагивал мужик  метра  в  два  с  лишним.
Шагавший  впе­реди то и  дело  оглядывался  на  тракт; второй сосредоточенно
смотрел себе под ноги. Оба  были  из одной деревни, из Була­нова, оба  утром
приехали  в город по  своим  делам  и договори­лись вместе уехать. Тот,  что
пониже, работал  кладовщиком в  Булановской РТС, другой -- кузнецом в той же
РТС. Кладов­щика звали Павлом. Большого мужика -- Федором.
     -- Я думаю, их совсем седня не будет, -- сказал Павел. -- Под Новый год
ни один дурак никуда не поедет.
     Федор промолчал.
     В чайной было тепло и пусто.
     Павел  прошел к стойке. Федор для приличия обмахнул рукавицей валенки и
тоже прошел к стойке.
     -- Налей по сто пятьдесят, -- сказал Павел.
     --  Все еще не уехали? -- без всякого интереса спросила буфетчица. (Они
уже разок приходили греться.)
     --  Не  уехали.  Новый  год  с  тобой встречать  будем.  Соглас­ная? --
поинтересовался Павел.
     Молодая  толстая буфетчица  налила  два по сто пятьдесят, отрезала  два
куска хлеба и только после этого ответила:
     -- Много таких желающих найдется.
     Павел сдвинул шапку  на  затылок, весело посмотрел на буфетчицу, сказал
неопределенно:
     -- Да-а...
     Выпили. Присели к столику, молча ели хлеб, макая его в солонку.
     Вошел еще один посетитель, представительный мужчина в козлиной  дохе, в
новых негнущихся валенках, в папахе.
     Сказал громко:
     -- С приближающимся! -- У него, видно, было хорошее настроение.
     Никто ему не ответил.
     Мужчина подошел к стойке, расстегнул доху.
     -- Сто грамм,  голубушка, и чего-нибудь...  -- вытянул шею, разглядывая
полки. -- Чего-нибудь на зубок.
     Павел  толкнул  коленом  Федора, показал глазами  на пред­ставительного
мужчину. Федор кивнул. Этого человека они знали. Жила в их деревне  одинокая
вдова Нюра Чалова, до­брая, приветливая баба. И вот этот самый человек ездил
к ней из города  по праздникам и в выходные дни. В городе у него была семья,
дети,  двое,  кажется.  Нюра  знала  это, но по­чему-то отказать не могла --
принимала. Все жалели Нюру, а этого гуся осуждали.
     Мужчина выпил водку, смачно крякнул и подсел с бутер­бродом к столику.
     -- Тоже ехать?
     -- Мгм.
     -- Нету машин?
     -- Мгм, -- односложно отвечал Павел, в упор разгляды­вая мужчину.
     -- А что делать?
     -- ???
     -- Черт... Мне надо срочно в Буланово добраться. Что же делать-то?
     Павел, продолжая нескромно разглядывать ухажера, спросил:
     -- Что, живешь там?
     --  Да  нет... -- Мужчине стало жарко, он приспустил с плеч доху. Павел
увидел у него во внутренних карманах две бутылки водки. -- В гости еду.
     -- Понятно, -- значительно сказал Павел.
     -- Как же добираться-то  будем? -- сокрушался мужчи­на. -- А вам  не  в
Буланово?
     --  Пешком,  --  решительно сказал Павел,  отвлекаясь  от ухажера. -- Я
думаю, надо идти, Федор. А то прокукуем тут... А?
     Федор задумчиво жевал.
     --  Вы  тоже  в  Буланово? -- еще  раз спросил  мужчина.  Опять ему  не
ответили.
     -- Пойдем бором, часа через четыре дома будем. Дорогу я знаю.
     -- Сколько  километров? -- все  пытался влезть в  разговор  мужчина.  И
опять на него не обратили внимания.
     -- Как, Федор?
     -- Пошли. -- Федор поднялся.
     -- Так вы тоже в Буланово? Или куда?
     -- В Буланово, -- сердито ответил Павел.
     -- Черт возьми совсем! -- Мужчина потрогал в раздумье  гладко выбритый,
круглый, как пятка, подбородок. -- Что же делать-то? Совсем не идут машины?
     -- Попробуй подожди, может, тебе повезет.
     Павел с  Федором пошли из чайной.  Мужчина смотрел  им вслед  тоскливым
взглядом.
     -- К Нюрке  опять собрался, -- сказал Павел, когда  вы­шли на улицу. --
Водка в карманах... Гад.
     Федор сплюнул на снег, надвинул поглубже шапку.
     --  Всыпать  разок  хорошенько  --  перестанет ходить,  --  сказал  он.
Помолчал и добавил: -- Нюрку только жалко.
     -- Она тоже хороша!.. Знает же, что у него семья, дети!..
     -- Та-а... чо ты ее осуждаешь?  Ихное дело... слабые они.  А он, видно,
приласкал.
     Отошли от чайной далеко уже, когда услышали сзади возглас:
     -- Э-э!
     Их догонял ухажер.
     -- Ты глянь! -- изумился Павел. -- Идти хочет.
     Федор ничего не сказал и не сбавил шага.
     -- Пошли!.. Иду с вами! -- объявил ухажер таким тоном, точно он кого-то
очень обрадовал этим своим решением.
     Пошли втроем.
     Окраина городка точно вымерла. Злой ветер загнал все живое под крыши, к
камелькам. Под ногами путников гром­ко взыкала мерзлая дорога.
     --  Я  седня на заводе разговор слыхал: в  девятьсот вось­мом  году  не
метеор в тайгу упал, а люди какие-то к нам при­летали.  С другой планеты, --
заговорил Павел, обращаясь к Федору.
     -- Ерунда все это, -- авторитетно заявил ухажер. -- Фан­тазия.
     -- Что-то у них испортилось, и произошел взрыв -- ма­лость не долетели,
--  продолжал  Павел,  не  обращая  внима­ния на замечания  ухажера.  -- Как
считаешь, Федор?
     -- А я откуда знаю?
     --  По-моему,  люди были,  --  сам  с собой стал  рассуждать Павел.  --
Что-нибудь не рассчитали... Могло горючего не хватить.
     --  Сказки,  -- уверенно  сказал ухажер. -- Народу  лишь  бы поболтать,
выдумывают всякие теории.
     Павел обернулся к нему.
     -- Есть поумнее нас с тобой. Понял?
     Ухажер не понял.
     -- Ну и что?
     -- А то, что не надо зря вякать. "Сказки"...
     Ухажер, глядя сверху на Павла, снисходительно усмех­нулся.
     -- Верь, верь, мне-то что.
     -- Каждый из  себя ученого  корчит... -- Павел сердито вы­сморкался. --
Расплодилось ученых: в собаку кинь -- в уче­ного попадешь.
     Ухажер  опять усмехнулся и посмотрел  на  Федора. И ни­чего не  сказал.
Замолчали.  Под ногами  тонко  пела дорога:  взык-взык,  взык-взык...  Ветер
маленько поослаб.

     Вышли за город. Остановились закурить.
     -- Теперь так: этот  лесок пройдем, спустимся в лог, прой­дем логом  --
ферма Светлоозерская будет. От той фермы до­рога повернет вправо, к  реке...
Там  пасека  попадется. А  там километров шесть --  и  Буланово, -- объяснил
Павел.
     Пошли.
     -- А ты чего в городе делаешь? -- спросил  вдруг Федор, оглянувшись  на
ухажера.
     -- Как?
     -- Где работаешь-то?
     -- А? По снабжению. -- Ухажер расправил плечи, весело посмотрел вперед.
Положительно у него были хороши дела. Он радовался предстоящей встрече.
     -- Воруешь? -- поинтересовался Павел.
     --  Зачем? -- Снабженец не обиделся. -- Кто ворует, тот в тюрьме сидит.
А я, как видишь, вольный человек.
     -- Значит, умеешь.
     -- А к кому в гости идешь? -- опять спросил Федор.
     Снабженец ответил не сразу и неохотно.
     -- Так... к знакомым.
     --  Сколько  ты, интересно,  получаешь  в месяц?  --  Павла  взволновал
вопрос: ворует этот человек или нет?
     -- Девятьсот восемьдесят. По-старому конечно.
     -- А семья какая?
     -- Четверо со мной.
     -- Жена работает?
     -- Нет.
     --  Давай считать, -- зловеще сказал Павел. -- Двое ребятешек -- обуть,
одеть:  пару  сот уходит в месяц? Уходит. Же­на... тоже небось принарядиться
любит:  клади  две сотни,  а  то  и три.  Пятьсот?  Себе одеться  -- двести.
Семьсот?.. А то и все девятьсот: выпить  тоже, как видно, не за ворот льешь.
Так? На пропитанье клади пять-шесть сот -- сколько выходит? А ты одет-то вон
как -- одна доха небось тыщи две с половиной...
     -- Две семьсот, -- не без гордости поправил снабженец.
     -- Вот!
     --  Уметь надо жить, дорогой товарищ. А это последнее дело: увидел, что
человек хорошо живет, -- значит, ворует. Легче всего так рассуждать.
     -- А где же ты берешь-то?!
     -- Уметь  надо, я говорю.  И без  воровства  умные  люди крепко  живут.
Голову надо иметь на плечах.
     Павел махнул рукой. И замолчал.

     Прошли лесок. Остановились еще закурить. -- Половинку прошли, -- сказал
довольный Павел  и  по­хлопал себя руками  по бокам.  --  Счас там пельмешки
заворачивают!..  Водочка в сенцах  стоит, зараза.  С  морозца-то так оно это
дело пойдет! Люблю празднички, грешная душа.
     --  А чего  ты без жены  в  гости  поехал? -- спросил Федор,  глядя  на
снабженца спокойно и презрительно.
     Тот нехорошо прищурился, окинул громадного Федора оценивающим взглядом,
сказал резко:
     -- А  твое-то  какое дело? -- Он, видно, стал догадываться, куда клонит
Федор. -- Что тебе до моей жены?
     Федор и  Павел  удивленно посмотрели на  своего попутчи­ка:  как-то  он
очень уж просто и глупо разозлился. Павел кач­нул головой.
     -- Не глянется.
     -- Мне до твоей жены нету, конечно, дела, -- вяло согла­сился Федор. --
Интересно просто.
     Пошли дальше.
     Прошли еще километра три-четыре, прошли лог, сверну­ли вправо.
     Стало быстро  темнеть. И вместе  с  темнотой неожиданно потеплело. Небо
заволоклось низкими тучами. Подозритель­но тихо сделалось.
     -- Чувствуете, товарищи? -- встревоженно сказал снаб­женец.
     --  Чувствуем! -- насмешливо  откликнулся  Павел;  они  с  Федором  шли
впереди.
     Еще прошли немного.
     Федор  остановился,  выплюнул на снег  окурок, спокойно,  ни к  кому не
обращаясь, сказал:
     -- Счас дунет.
     -- Твою  мать-то,  -- заругался снабженец и  оглянулся  кру­гом -- было
совсем темно. И все та же зловещая давила ти­шина.
     -- Успеем, -- сказал Павел. -- Поднажмем малость.
     Федор двинулся вперед. За ним -- Павел и снабженец.
     -- А если не успеем? -- спросил снабженец. -- А?
     -- Отстань, ну тя! -- обозлился Павел. -- Трухнул уже?
     Пошел  снег.  Поначалу сыпал  сухой  и мелкий,  потом  по­валил  густо,
хлопьями. Все пространство от земли до неба наполнилось тихим шорохом.
     Так продолжалось  недолго. Стал  дергать нехолодный ве­тер, и  с каждым
разом порывы его крепчали.
     Через десять минут вверху загудело.
     -- Так, -- сказал снабженец, останавливаясь. Но оба  его спутника молча
продолжали идти вперед. Снабженец догнал их.
     Ветер сперва кружил: то в  спину толкал,  то с боков. По­том  наладился
встречный  -- в  лоб. В  ушах  засвистело,