?  Можно
же за пару дней все решить. Филипп смолоду был  очень  активен.  Активно
включился в новую жизнь,  активничал  с  колхозами...  Не  раскулачивал,
правда, но спорил и кричал много  -  убеждал  недоверчивых,  волновался.
Партийцем он тоже не был, как-то об этом ни разу не зашел разговор с от-
ветственными товарищами, но зато ответственные никогда  без  Филиппа  не
обходились: он им от души помогал. Он втайне гордился, что без него  ни-
как не могут обойтись. Нравилось накануне выборов, например, обсуждать в
сельсовете с приезжими товарищами, как лучше провести выборы: кому  дос-
тавить урну домой, а кто и сам придет, только надо сбегать утром  напом-
нить... А были и такие, что начинали артачиться: "Они мне коня много да-
вали - я просил за дровами?.." Филипп прямо в изумление приходил от  та-
ких слов. "Да ты что, Егор,- говорил он мужику,- да рази  можно  сравни-
вать?! Вот дак раз! Тут политическое дело, а ты с каким-то конем: спутал
телятину с..." И носился по селу, доказывал. И ему  тоже  доказывали,  с
ним охотно спорили, не обижались на  него,  а  говорили:  "Ты  им  скажи
там..." Филипп чувствовал важность момента, волновался,  переживал.  "Ну
народ! - думал он, весь объятый заботами большого дела. - Обормоты  дре-
мучие". С годами активность Филиппа  слабела,  и  тут  его  в  голову-то
шваркнуло - не по силам стало активничать и волноваться. Но он  по-преж-
нему все общественные вопросы принимал близко к сердцу, беспокоился.
   На реке ветер похаживал добрый. Стегал и толкался...  Канаты  гудели.
Но хоть выглянуло солнышко, и то хорошо.
   Филипп сплавал туда-сюда, перевез самых  нетерпеливых,  дальше  пошло
легче, без нервов. И Филипп наладился было опять думать про американцев,
но тут подъехала свадьба... Такая - нынешняя: на легковых, с лентами,  с
шарами. В деревне теперь тоже завели такую моду. Подъехали три машины...
Свадьба выгрузилась на берегу, шумная, чуть хмельная... весьма и  весьма
показушная, хвастливая. Хоть и мода - на машинах-то, с  лентами-то,-  но
еще редко, еще не все могли достать машины.
   Филипп с интересом смотрел на свадьбу. Людей этих он не знал  -  нез-
дешние, в гости куда-то едут. Очень выламывался один дядя в шляпе... По-
хоже, что это он добыл машины. Ему все хотелось, чтоб получился  размах,
удаль. Заставил баяниста играть на пароме, первый пустился в пляс - пок-
рикивал, дробил ногами, смотрел орлом. Только на него-то и смотреть было
неловко, стыдно. Стыдно было жениху с невестой - они трезвее других, со-
вестливее. Уж он кобенился-кобенился, этот дядя в шляпе, никого не зара-
зил своим деланным весельем, устал... Паром переплыл, машины съехали,  и
свадьба укатила дальше.
   А Филипп стал думать про свою жизнь. Вот как у него случилось в моло-
дости с женитьбой. Была в их селе девка Марья Ермилова, красавица, Круг-
лоликая, румяная,  приветливая...  Загляденье.  О  такой  невесте  можно
только мечтать на полатях. Филипп очень любил ее, и Марья тоже его люби-
ла - дело шло к свадьбе, Но связался Филипп с комсомольцами...  И  опять
же: сам комсомольцем не был, но кричал и ниспровергал все наравне с  ни-
ми.  Нравилось  Филиппу,  что  комсомольцы  восстали   против   стариков
сельских, против их засилья. Было такое дело: поднялся весь молодой соз-
нательный народ против церковных браков. Неслыханное творилось... Стари-
ки ничего сделать не могут, злятся, хватаются за бичи - хоть бичами,  да
исправить молокососов, но только хуже толкают их к упорству. Веселое бы-
ло время. Филипп, конечно, тут как тут: тоже против веньчанья, А Марья -
нет, не против: у Марьи мать с отцом крепкие, да и сама она окончательно
выпряглась из передовых рядов: хочет венчаться. Филипп очутился в  тяже-
лом положении. Он уговаривал Марью всячески (он говорить был мастер,  за
это, наверно, и любила его Марья - искусство, редкое на селе),  убеждал,
сокрушал темноту деревенскую, читал ей статьи разные, фельетоны,  зубос-
калил с болью в сердце... Марья ни в какую: венчаться,  и  все.  Теперь,
оглядываясь на свою жизнь, Филипп знал, что тогда он  непоправимо  сглу-
пил. Расстались они с Марьей, Филипп не изменился потом, никогда не  жа-
лел и теперь не жалеет, что посильно,  как  мог  участвовал  в  переуст-
ройстве жизни, а Марью жалел. Всю жизнь сердце кровью плакало и  болело.
Не было дня, чтобы он не вспомнил Марью. Попервости было так тяжко,  что
хотел руки на себя наложить. И с годами боль не ушла. Уже была  семья  -
по правилам гражданского брака - детишки были... А болело  и  болело  по
Марье сердце. Жена его, Фекла Кузовникова, когда  обнаружила  у  Филиппа
эту его постоянную печаль, возненавидела Филиппа. И эта  глубокая  тихая
ненависть тоже стала жить в ней постоянно. Филипп  не  ненавидел  Феклу,
нет... Но вот на войне, например, когда говорили:  "Вы  защищаете  ваших
матерей, жен...", Филипп вместо Феклы видел мысленно Марью.  И  если  бы
случилось погибнуть, то и погиб бы он с мыслью о Марье. Боль не  ушла  с
годами, но, конечно, не жгла так, как жгла первые  женатые  годы.  Между
прочим, он тогда и говорить стал меньше. Активничал  по-прежнему,  гово-
рил, потому что надо было убеждать людей, но все как  будто  вылезал  из
своей большой горькой думы. Задумается-задумается, потом спохватится - и
опять вразумлять людей, опять раскрывать им глаза на новое, небывалое. А
Марья тогда... Марью тогда увезли из села. Зазнал ее  какой-то  (не  ка-
кой-то, Филипп потом с ним много раз встречался) богатый парень из  Кра-
юшкина, приехали, сосватали и увезли. Конечно, венчались. Филипп  спустя
год спросил у Павла, мужа Марьи: "Не совестно было? В  церкву-то  попер-
ся..." На что Павел сделал вид, что удивился, потом сказал: "А чего  мне
совестно-то должно быть?" - "Старикам-то поддался". - "Я не поддался,  -
сказал Павел, - я сам хотел венчаться".- "Вот я и спрашиваю,- растерялся
Филипп,- не совестно? Старикам уж простительно, а вы-то?.. Мы же так ни-
когда из темноты не вылезем". На это Павел заматерился.  Сказал:  "Пошли
вы!.." И не стал больше разговаривать. Но что заметил Филипп: при встре-
чах с ним Павел смотрел на него с какой-то затаенной  злостью,  с  болью
даже, как если бы хотел что-то понять и никак понять не мог. Дошел слух,
что живут они с Марьей неважно, что Марья тоскует, Филиппу этого  только
не хватало: запил даже от нахлынувшей новой боли, но потом пить бросил и
жил так - носил постоянно в себе эту боль-змею, и кусала она его и куса-
ла, но притерпелся.
   Такие-то невеселые мысли вызвала к жизни эта свадьба  на  машинах.  С
этими мыслями Филипп еще поплавал туда-сюда, подумал, что надо, пожалуй,
выпить в обед стакан водки - ветер пронизывал до костей и  душа  чего-то
заскулила. Заныла, прямо затревожилась.
   "Раза два еще сплаваю и пойду на обед",- решил Филипп.
   Подплывая к чужому берегу (у Филиппа был свой берег, где  его  родное
село, и чужой), он увидел крытую машину  и  кучку  людей  около  машины.
Опытный глаз Филиппа сразу угадал, что это за машина и кого она везет  в
кузове: покойника. Люди возят покойников одинаково: у парома всегда  вы-
лезут из кузова, от гроба, и так как-то стоят и смотрят на реку, и  мол-
чат, что сразу все ясно.
   "Кого же это? - подумал Филипп, вглядываясь в людей. -  Из  какой-ни-
будь деревни, что вверх по реке, потому что не слышно было, чтобы кто-то
поблизости помер. Только почему же - откуда-то везут? Не дома,  что  ли,
помер, а домой хоронить везут?"
   Когда паром подплыл ближе к берегу, Филипп узнал в одном из стоящих у
машины Павла, Марьиного мужа. И вдруг Филипп понял, кого везут...  Марью
везут. Вспомнил, что в начале лета Марья ехала к дочери в город. Они по-
говорили с Филиппом, пока плыли. Марья сказала, что у  дочери  в  городе
родился ребенок, надо помочь пока. Поговорили тогда хорошо. Марья  расс-
казала, что живут они ничего, хорошо, дети (трое) все пристроились, сама
она получает пенсию. Павел тоже получает пенсию, но еще  работает,  сто-
лярничает помаленьку на дому. Скота  много  не  держат,  но  так-то  все
есть... Индюшек наладилась держать. Дом вот перебрали  в  прошлом  году:
сыновья приезжали, помогли. Филипп тоже рассказал, что тоже  все  хорошо
пока, пенсию тоже получает, здоровьишком пока не жалуется, хотя к погоде
голова побаливает. А Марья сказала, что у нее сердце  чего-то.,.  Мается
сердцем. То ничего-ничего, а то как сожмет, сдавит... Ночью бывает:  как
заломит-заломит, хоть плачь. И вот, видно, конец Марье... Филипп как уз-
нал Павла, так ахнул про себя. В жар кинуло,
   Паром стукнулся о шаткий припоромок (причал). Вдели цепи с  парома  в
кольца припоромка, заклячили ломиками... Крытая машина пробовала уже пе-
редними колесами бревна припоромка, бревна хлябали, трещали, скрипели...
   Филипп как завороженный стоял у своего весла, смотрел на машину. Гос-
поди, господи, Марью везут, Марью... Филиппу полагалось показать шоферу,
как ставить на пароме машину, потому что сзади еще заруливали две, но он
как прирос к месту, все смотрел на машину, на кузов.
   - Где ставить-то?! - крикнул шофер.
   - А?
   - Где ставить-то?
   - Да ставь...- Филипп неопределенно махнул рукой. Все же никак он  не
мог целиком осознать, что везут мертвую Марью... Мысли вихлялись в голо-
ве, не собирались воедино, в скорбный круг. То он вспоминал  Марью,  как
она рассказывала ему вот тут, на пароме, что живут они хорошо... То  мо-
лодой ее видел, как она... Господи, господи... Марья... Да ты ли это?
   Филипп отодрал наконец ноги с места, подошел к Павлу.
   Павла жизнь скособочила. Лицо еще свежее, глаза умные, ясные, а осан-
ки никакой. И в глазах умных большая спокойная грусть.
   - Что, Павел?..-спросил Филипп.
   Павел мельком глянул на него, не понял вроде,  о  чем  его  спросили,
опять стал смотреть вниз, в доски парома. Филиппу неловко было еще спра-
шивать... Он вернулся опять к веслу. А когда шел, то обошел крытую маши-
ну с задка кузова, заглянул туда - гроб. И открыто  заболело  сердце,  и
мысли собрались воедино: да, Марья.
   Поплыли. Филипп машинально водил рулевым веслом и все думал: "Марьюш-
ка, Марья..." Самый дорогой человек плывет с ним  последний  раз...  Все
эти тридцать лет, как он паромщиком,  он  наперечет  знал,  сколько  раз
Марья переплывала на пароме. В основном все к детям ездила в  город;  то
они учились там, то устраивались, то когда  у  них  детишки  пошли...  И
вот-нету Марьи.
   Паром подвалил к этому берегу. Опять зазвякали цепи, взвыли моторы...
Филипп опять стоял у весла и смотрел на  крытую  машину.  Непостижимо...
Никогда в своей жизни он не подумал: что, если Марья умрет? Ни разу  так
не подумал. Вот уж к чему не готов был, к ее смерти. Когда крытая машина
стала съезжать с парома, Филипп ощутил нестерпимую боль в груди. Охвати-
ло беспокойство: что-то он должет сделать! Ведь увезут  сейчас.  Совсем.
Ведь нельзя же так: проводил глазами, и все. Как же быть? И беспокойство
все больше овладевало им, а он не трогался с места, и от этого  станови-
лось вовсе не по себе.
   "Да проститься же надо было!..- понял он, когда крытая машина взбира-
лась уже на взвоз.- Хоть проститься-то!.. Хоть  посмотреть-то  последний
раз. Гроб-то еще не заколочен, посмотреть-то можно же!" И почудилось Фи-
липпу, что эти люди, которые провезли мимо него Марью, что они не должны
так сделать - провезти, и все. Ведь если чье это горе, так больше  всего
- его горе, В гробу-то Марья. Куда же они ее?.. И опрокинулось на Филип-
па все не изжитое жизнью, не истребленное временем,  незабытое,  дорогое
до боли... Вся жизнь долгая стояла перед лицом -  самое  главное,  самое
нужное, чем он жив был... Он не замечал, что плачет. Смотрел вслед чудо-
вищной машине, где гроб... Машина поднялась на взвоз и уехала  в  улицу,
скрылась. Вот теперь жизнь пойдет как-то иначе: он привык, что на  земле
есть Марья. Трудно бывало, тяжко - он вспоминал  Марью  и  не  знал  си-
ротства. Как же теперь-то будет? Господи, пустота какая, боль какая!
   Филипп быстро сошел с парома: последняя машина, только что съехавшая,
замешкалась чего-то... Филипп подошел к шоферу.
   - Догони-ка крытую... с гробом, - попросил он, залезая в кабину.
   - А чего?.. Зачем?
   - Надо.
   Шофер посмотрел на Филиппа, ничего больше не спросил,  поехали,  Пока
ехали по селу, шофер несколько раз присматривался сбоку к Филиппу.
   - Это краюшкинские, что ли? - спросил он,  кивнув  на  крытую  машину
впереди. Филипп молча кивнул.
   - Родня, что ли? - еще спросил шофер.
   Филипп ничего на это не сказал. Он опять смотрел во все глаза на кры-
тый кузов. Отсюда виден был гроб посередке кузова... Люди, которые сиде-
ли по бокам кузова, вдруг опять показались Филиппу чуждыми -  и  ему,  и
этому гробу. С какой стати они-то там? Ведь в гробу Марья.
   - Обогнать, что ли? - спросил шофер.
   - Обгони... И ссади меня.
   Обогнали фургон... Филипп вылез из кабины и  поднял  руку.  И  сердце
запрыгало, как будто тут сейчас должно что-то случиться такое, что всем,
и Филиппу тоже, станет ясно: кто такая ему была Марья. Не знал  он,  что
случится, не знал, какие слова скажет, когда машина с гробом  остановит-
ся... Так хотелось посмотреть Марью, так это нужно было,  важно.  Нельзя
же, чтобы она так и уехала, ведь и у него тоже жизнь прошла, и тоже  ни-
кого не будет теперь... Машина остановилась.
   Филипп зашел сзади... Взялся за борт руками и полез по железной  этой
короткой лесенке, которая внизу кузова.
   - Павел...- сказал он просительно и сам не узнал своего  голоса:  так
просительно он не собирался говорить. - Дай я попрощаюсь с  ней...  Отк-
рой, хоть гляну.
   Павел вдруг резко встал и шагнул к нему... Филипп успел  близко  уви-
деть его лицо... Изменившееся  лицо,  глаза,  в  которых  давеча  стояла
грусть, теперь они вдруг сделались злые...
   - Иди отсюда! - негромко, жестоко сказал Павел. И толкнул  Филиппа  в
грудь.
   Филипп не ждал этого, чуть  не  упал,  удержался,  вцепившись  в  ку-
зов.Иди!..- закричал Павел, И еще толкнул, и еще - да сильно толкал. Фи-
липп изо всех сил держался за кузов, смотрел на Павла, не узнавал его. И
ничего не понимал.


   Василий Шукшин. Срезал

   К старухе Агафье Журавлевой приехал сын Константин Иванович. С  женой
и дочерью. Попроведовать, отдохнуть.
   Деревня Новая - небольшая деревня, а Константин Иванович еще на такси
прикатил, и они еще всем семейством долго вытаскивали чемоданы из багаж-
ника... Сразу вся деревня узнала: к Агафье приехал сын с  семьей,  сред-
ний, Костя, богатый, ученый.
   К вечеру узнали подробности: он сам - кандидат, жена - тоже кандидат,
дочь - школьница. Агафье привезли электрический самовар, цветастый халат
и деревянные ложки.
   Вечером же у Глеба Капустина на крыльце собрались мужики. Ждали  Гле-
ба. Про Глеба надо сказать, чтобы понять, почему у него на крыльце  соб-
рались мужики и чего они ждали.
   Глеб Капустин - толстогубый, белобрысый мужик сорока лет,  начитанный
и ехидный. Как-то так получилось, что из деревни  Новой,  хоть  она  не-
большая, много вышло знатных людей: один полковник, два  летчика,  врач,
корреспондент... И вот теперь Журавлев - кандидат. И  как-то  так  пове-
лось, что, когда знатные приезжали в деревню на побывку, когда к знатно-
му земляку в избу набивался вечером народ - слушали какие-нибудь  дивные
истории или сами рассказывали про себя, если земляк интересовался,- тог-
да-то Глеб Капустин приходил и срезал знатного гостя. Многие  этим  были
недовольны, но многие, мужики особенно, просто ждали, когда Глеб  Капус-
тин срежет знатного. Даже не то что ждали, а шли раньше к Глебу, а потом
уж - вместе - к гостю. Прямо как на спектакль  ходили.  В  прошлом  году
Глеб срезал полковника - с блеском, красиво. Заговорили о войне 1812 го-
да... Выяснилось, полковник не знает, кто велел поджечь Москву. То  есть
он знал, что какой-то граф но фамилию перепутал, сказал - Распутин. Глеб
Капустин коршуном взмыл над полковником... И срезал. Переволновались все
тогда, полковник ругался... Бегали к учительнице домой - узнавать  фами-
лию графа-поджигателя. Глеб Капустин сидел красный в  ожидании  решающей
минуты и только повторял: "Спокойствие, спокойствие, товарищ  полковник,
мы же не в Филях, верно?" Глеб остался победителем; полковник  бил  себя
кулаком по голове и недоумевал. Он очень расстроился. Долго потом  гово-
рили в деревне про Глеба, вспоминали,  как  он  только  повторял:  "Спо-
койствие, спокойствие товарищ полковник, мы же не в  Филях".  Удивлялись
на Глеба. Старики интересовались - почему он так говорил.
   Глеб посмеивался. И как-то мстительно щурил свои настырные глаза. Все
матери знатных людей в деревне не любили Глеба. Опасались. И вот  теперь
приехал кандидат Журавлев...
   Глеб пришел с работы (он работал на пилораме), умылся,  переоделся...
Ужинать не стал. Вышел к мужикам на крыльцо.
   Закурили... Малость поговорили о том о сем - нарочно не о  Журавлеве.
Потом Глеб раза два посмотрел в сторону избы бабки Агафьи Журавлевой.
   Спросил:
   - Гости к бабке приехали?
   - Кандидаты!
   - Кандидаты? - удивился Глеб. - О-о!.. Голой рукой не возьмешь.
   Мужики посмеялись: мол, кто не возьмет, а кто может и взять.  И  пос-
матрив с нетерпением на Глеба.
   - Ну, пошли попроведаем кандидатов,- скромно сказал Глеб.
   И пошли.
   Глеб шел несколько впереди остальных, шел спокойно, руки в  карманах,
щурился на избу бабки Агафьи, где теперь находились два кандидата.
   Получалось вообще-то, что мужики ведут Глеба. Так ведут опытного  ку-
лачного бойца,  когда  становится  известно,  что  на  враждебной  улице
объявился некий новый ухарь.
   Дорогой говорили мало.
   - В какой области кандидаты? - спросил Глеб.
   - По какой специальности? А черт его знает... Мне бабенка  сказала  -
кандидаты. И он и жена...
   - Есть кандидаты технических наук, есть  общеобразовательные,  эти  в
основном трепалогией занимаются.
   - Костя вообще-то в математике рубил хорошо,-  вспомнил  кто-то,  кто
учился с Костей в школе.- Пятерочник был.
   Глеб Капустин был родом из соседней деревни и здешних  знатных  людей
знал мало.
   - Посмотрим, посмотрим,-  неопределенно  пообещал  Глеб.-  Кандидатов
сейчас как нерезаных собак,
   - На такси приехал...
   - Ну, марку-то надо поддержать!..- посмеялся Глеб.
   Кандидат Константин Иванович  встретил  гостей  радостно,  захлопотал
насчет стола...
   Гости скромно подождали, пока бабка Агафья накрыла стол, поговорили с
кандидатом, повспоминали, как в детстве они вместе...
   - Эх, детство, детство! - сказал кандидат.-  Ну,  садитесь  за  стол,
друзья. Все сели за стол. И Глеб Капустин сел. Он пока помалкивал. Но  -
видно было - подбирался к прыжку. Он  улыбался,  поддакнул  тоже  насчет
детства, а сам все взглядывал на кандидата - примеривался.
   За столом разговор пошел дружнее, стали уж вроде и забывать про Глеба
Капустина... И тут он попер на кандидата.
   - В какой области выявляете себя? - спросил он.
   - Где работаю, что ли? - не понял кандидат.
   - Да.
   - На филфаке.
   - Философия?
   - Не совсем... Ну, можно и так сказать.
   - Необходимая вещь.- Глебу нужно было, чтоб была - философия. Он ожи-
вился.- Ну, и как насчет первичности?
   - Какой первичности? - опять не понял кандидат. И внимательно посмот-
рел на Глеба, И все посмотрели на Глеба.
   - Первичности духа и материи.- Глеб бросил перчатку. Глеб как бы стал
в небрежную позу и ждал, когда перчатку поднимут.
   Кандидат поднял перчатку.
   - Как всегда, - сказал он с улыбкой. - Материя первична...
   - А дух?
   - А дух - потом. А что?
   - Это входит в минимум? - Глеб тоже улыбался.- Вы извините, мы тут...
далеко от общественных центров, поговорить хочется,  но  не  особенно-то
разбежишься - не с кем. Как сейчас философия определяет понятие  невесо-
мости?
   - Как всегда определяла. Почему - сейчас?
   - Но явление-то открыто недавно.- Глеб улыбнулся прямо в глаза канди-
дату.- П