ты моя душа! Достал?
     -- Вечером умоешься -- я тебя поцелую...
     --  Ло-ло-лоботрясы,  --  сердито  сказал  Сеня,  -- в "Кро­кодил"  вот
катануть  на  вас!..  --  Вытер запыленное  лицо  фу­ражкой,  сел на стерню,
закурил. -- Да-да-да... это... давайте живее!


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Крыша над головой

     Вечером, в субботу, в клубе села Нового собрались об­суждать только что
полученную пьесу. Собралось человек двенадцать  -- участники  художественной
самодеятель­ности.
     Речь  держит Ваня Татусь, невысокий крепыш, често­любивый, обидчивый  и
вредный. Он в  этом  году окончил областную  культпросветшколу и  неумеренно
форсит. Он -- руководитель художественной самодеятельности.
     -- Я собрал вас, чтобы сообщить важную новость...
     --  К  нам  едет  ревизор? --  это  Володька Маров.  Володька  дружит с
медсестрой  Верой,  которая  нравится Ване  Татусю,  но  Ваня это  скрывает,
надеется, что Вера сама заметит гордого Ваню и покинет дубинистого Володьку.
Если  же  она  останется  с шофером  Володькой,  то  пусть  пеняет на  себя.
Основания  для того, чтоб она потом страдала  и раскаива­лась, --  будут.  А
Володька  знает  --  почувствовал, что ли, -- тайные помыслы  Вани и ест его
поедом. Для того и в само­деятельность записался. Медсестра Вера сидит здесь
же --  она  помешалась на  самодеятельности,  и  тем  еще  злит Ваню,  что с
такой-то любовью к драматическому искусству  не мо­жет, дурочка, сообразить,
что любить надо  --  режиссера. Интересно, о чем  они говорят с Володькой? О
поршнях?
     -- Маров,  острить будешь потом, --  Ваня понимает,  что не надо даже и
замечать-то Володьку, не то  что  вступать в  разговоры  с ним, но  не может
сдержаться -- старается тоже  укусить соперника. --  Мы получили  из области
пьесу.  Пьесу  написал  наш областной автор. Мы должны  ее отрепетиро­вать и
показать на областном смотре. Острит, Маров, тот, кто острит последним.
     -- Ослит, -- поправляет Володька.
     --  Вот  именно.  Надо  сначала отрепетировать  пьесу, а  по­том  будем
острить и смеяться...
     -- Как дети, среди упорной борьбы и труда...
     -- Перестань! --  сердито  прерывает  Вера. --  Про  что  пье­са, Ваня?
Женские роли есть?
     --  Пьеса из колхозной жизни, бьет по... --  Ваня заглянул в аннотацию.
-- Бьет по  частнособственническим интересам.  Автор  сам вышел из  народной
гущи, хорошо знает современную колхозную деревню, ее быт  и нравы. Слово его
крепко, как... дуга.
     --  Как  это -- из гущи? --  спросил Васька  Ермилов, по общему мнению,
дураковатый  парень,  любитель выпить, тоже шофер, дружок Володьки. Володька
привлек  его  с  со­бой  в самодеятельность,  чтобы  не скучно было. Васька,
гля­дя  на  своего  дружка, понял  так,  что  здесь  надо вовсю  ост­рить  и
подсмеиваться. -- Он что, алкаш?
     -- Вася, помолчи, ради бога! -- Вера гневно смотрит на Ваську.
     --  Но я недопонимаю: как это -- вышел из гущи?  Гуща -- это когда пива
на донышке остается.
     -- Кто про что, а вшивый все про баню, --  заметил  один женатый мужик,
который от семьи -- от детей! -- бегал репетировать пьески.
     -- А ты понимаешь?
     -- Из гущи -- значит, из низов, из простонародья.
     -- Простонародья теперь нет. Из рядовых колхозников, -- поправил Ваня.
     -- Так бы и писали, -- ворчит Васька. Он совсем не умеет шутить.
     --  Я бы  сказал так,  -- не унимается  женатый мужик, --  из трудового
крестьянства.
     Ходил еще  в самодеятельность один старик, Елистратыч,  вечный  шут. Он
среди молодых считался специалистом по вопросам старины, и все, что в пьесах
касалось кресть­янства, коллективизации, например, -- прямо касалось его: он
по сей  день жалел,  например, что многих и  многих  в  се­ле не раскулачили
тогда,   в   тридцатом  году.   Когда   сказали  "крестьянство",  Елистратыч
встрепенулся.
     -- Крестьян теперь тоже нет -- колхозники (он говорил: кольхозники).
     -- Ваня, женские роли есть? -- спросила нетерпеливая Вера.
     -- Помолчите, товарищи! -- строговато сказал  Ваня. -- Я сейчас коротко
расскажу  содержание  пьесы, и  вам станет все  понятно.  В  колхоз из армии
возвращается  хороший  па­рень  Иван Петров. Сначала он...  --  Ваня  читает
предисло­вие,   --   активно  включается   в   трудовую   жизнь   колхозного
крестьянства...
     -- Пожалуйста: колхозного крестьянства! -- воскликнул женатик.
     -- Трудового -- тоже можно говорить. Колхозное кресть­янство --  это  и
есть  трудовое. Продолжаю: активно  включа­ется в  трудовую жизнь,  но затем
женится... Есть, как види­те, женщины. Иначе, на ком же он женится?
     -- А может, он этот... как их? -- подает голос Васька.
     -- Ну дайте же  послушать-то! -- взмолилась  Вера. --  Идиоты,  честное
слово. Еще же ничего не ясно.
     -- Я предлагаю  так, -- поднялся женатик, -- кто вякнет не по существу,
того выводить.
     -- Ты эти замашки брось, -- советует Володька. -- Мы же  не в отделении
милиции.
     Женатик чего-то вдруг рассмеялся.
     -- А я же и не говорю, что -- приводить. Я говорю: вы-во-дить.
     -- Ваня, продолжай.
     -- Он женится и попадает  под  влияние тестя и тещи,  а потом  и  жены:
становится  стяжателем. Начинает  строить  се­бе дом,  обносит  его  высоким
забором... Пьеса называется "Крыша" над головой".  Крыша -- взято в кавычки,
потому что дом большой -- это уже не крыша. Ивану делают заме­чание -- чтобы
он поумерился. Иван  отговаривается матери­альным  стимулированием,  скрывая
под этим чисто кулац­кие взгляды...
     -- А отец с матрей его живые? -- встрепенулся опять Ели­стратыч.
     -- Всех удивляет: откуда  в нем  это?  Его  продергивают  в стенгазете,
молодежь из самодеятельности сложила о нем обличительные частушки... То, что
я и предлагал сделать с Ивановым, но меня не поддержали.
     -- Иванов -- трудяга.
     -- А  этот?  Вопрос: в  чью пользу трудяга?  В  общем, озор­ные девчата
исполняли эти  частушки с клубной сцены; в за­ле -- веселая реакция. Но Иван
не унимается. Тогда его  разбирают на колхозном собрании. Один за другим  на
трибуну  поднимаются  колхозные активисты,  бывшие товарищи  Ивана,  пожилые
колхозники  -- суд их  суров, но справедлив.  Все  разъясняют Ивану, что он,
возводя  над  собой  так назы­ваемую  крышу,  тем  самым  отгораживается  от
коллектива...  То  есть, под  крышей надо  понимать забор. Крыша -- тире  --
забор. Это понятно?
     -- А какую позицию занимает жена? -- это все Вера.
     --  Там  же  сказано:  действовали  совместно,  --  сказал  женатик. --
Групповая.
     Елистратыч вспомнил народную мудрость:
     -- Муж да жена -- одна сатана.
     -- Она тоже присутствует на собрании?
     --  И только тут, на собрании,  -- продолжает Ваня, -- Иван осознает, в
какое   болото  затащили  его  тесть  с  тещей.  Он  срывается  и  бежит   к
недостроенному дому...  Дом уже  он подвел под крышу.  Он подбегает к  дому,
трясущимися  ру­ками  достает спички... -- Ваня понизил голос, помолчал... И
дал: -- И -- поджигает дом!
     Никто не ждал этого.
     -- Как?
     -- Сам?
     -- Он что?..
     -- Эт-то он... А пожарка в деревне есть?
     Вера потрясена пьесой.
     -- Это трагедия, да? Вань?
     -- Если не трагедия, то... во всяком случае, социальная драма.
     --  А  мы  чего-нибудь   будем  жечь?  --  интересуется  один  любитель
пиротехники.
     -- Да, товарищи, -- продолжает довольный Ваня, -- он сам поджигает дом,
который сам, собственными руками ру­бил в неурочное время.
     --  Дом-то  сгорел?  -- спрашивает Володька, задетый  за  живое Ваниным
торжеством. Ему не верится, чтобы в со­временной пьесе сгорел дом.
     -- Когда дело-то  происходит? -- женатик тоже не  пони­мает, как это --
дом поджигает. -- Летом?
     -- Спокойно, спокойно, -- говорит артист Ваня. -- Он поджигает  дом, но
колхозники... Тут самый  накал пьесы. Развязка. Обратите внимание, как автор
подходит  к фина­лу --  резкими  мазками! Иван срывается с  места и с криком
"Подонки! Куда они меня завели?!" выбегает с собрания. Жена...
     -- Он же уже выбежал.
     -- Жена бросается за ним.
     -- Он же уже выбежал!
     -- Через некоторое  время бледная жена прибегает на соб­рание...  В это
время  собрание перешло  к  другому  вопросу.  Жена врывается  на собрание и
кричит срывающимся голо­сом: "Скорее! Он поджег дом!" Колхозники срываются с
места и бегут к новому дому. Один старик... Здесь мы будем отталкиваться  от
деда  Щукаря. Этот  старик  бежит совсем в  другую  сторону --  к дому тестя
Ивана.  И  кричит  за  кулиса­ми:  "Вы  горите  или нет?!"  Это  уже элемент
трагикомедии. Мы всю пьесу будем решать в трагикомическом ключе.
     -- Но дом-то сгорел? -- опять спрашивает Володька.
     --  Дом  спасают  колхозники.  Ивану  объяснили,  что  дом  пойдет  под
колхозные ясли. Иван сам принимает участие в тушении пожара и все повторяет:
"Подонки! Куда они меня завели!"
     -- Это про кого он? -- не понял Васька.
     -- О, боже мой! Да про тестя с тещей, неужели непо­нятно?
     -- Сильная пьеса!
     -- И все? Конец? -- спрашивает Володька.
     -- В  конце  Иван, смущенный,  но  счастливый,  подпи­сывает  вместе  с
другими парнями и девчатами обязательст­во: сдать ясли к Новому году.
     -- А где он жить будет? -- это Володька
     -- Поживет пока  у тестя... -- начал было Ваня, но, спо­хватился: герой
только что крыл тестя и тещу "подонка­ми". -- Найдет, где жить.
     -- Где?
     -- А тебя что, не устраивает идея пьесы?
     -- Идея-то меня устраивает. Я спрашиваю, где он жить будет?
     -- А по-моему, тебя сама идея не устраивает.
     -- Ты мне политику не шей. Я спрашиваю, где он жить бу­дет?
     Женатику надоели эти пререкания двух ухажеров.
     -- Допустим, он себе еще домик срубит -- поменьше. До­волен?
     -- На какие же такие деньги: один дом рубит, другой?..
     -- Другой -- это уже за кадром, -- резко сказал Ваня. -- Другой нас уже
не интересует. Перед нами -- пьеса, и надо относиться к ней профессионально.
Но, по-моему, тебя и первый дом не устраивает...
     -- На первое время к тестю пойдет, -- сказал женатик.
     -- Да не пойдет он к тестю! -- взорвался Васька. -- Вы что? У них после
этого  ругань  пойдет  несусветная.  Ведь  он  же  помогал  ему рубить  дом?
Тесть-то?  Откуда  у солдата  день­ги? Тесть помогал... А  зять --  то хотел
спалить этот дом,  то под ясли  отдал. И что, тесть  после этого скажет ему:
"Спа­сибо тебе, зятек?"
     -- Не меряй всех на свой аршин.
     -- Вот тесть-то меня меньше всего волнует, -- жестко сказал Ваня.
     Женатик встал.
     -- Здесь просто хотят подсунуть  другую идейку!  -- и сел.  Он не любил
Володьку за длинный язык.
     --  Дальше?  -- спросил Володька. --  Что ж ты замолчал? Какую  идейку?
Говори.
     Женатик встал.
     -- Здесь просто хотят проявить сочувствие тестю.
     -- Кулаку-тестю, -- уточнил Ваня.
     Наступила нехорошая тишина.
     --  Предлагаю  вывести Марова из состава драмкружка, -- сказал женатик.
-- И Ваську тоже. Они не репетируют, а только зубоскалят.
     -- А меня за что? -- обиделся Васька.
     -- Нет, Ваську, не надо, -- пожалел пиротехник. -- Он одумается.
     Раздались еще голоса:
     -- Васька -- безотказный труженик. Он только -- на пово­ду у Марова.
     Женатик предложил другое:
     --  Поставить  Ваське на вид. И  предупредить: пусть не зло­употребляет
спиртными напитками.
     --  Вот  за  это  стоит! -- подхватил Елистратыч. --  Это -- стоит.  По
праздникам --  это другое  дело. Но ты,  Васька, и  в будни -- нет-нет -- да
огреешь. А ты -- на машине, недолго и до аварии.
     --  Совсем надо прекратить! -- подала голос  библио­текарша, женщина  в
годах, но очень миловидная.
     --  Нет,  совсем-то...  как,  поди-ка,  совсем-то?  --  усом­нился  сам
Елистратыч. -- Он же мужик...
     Но тут взорвался женатик:
     -- Ну и что,  что мужик? А спросите его: что  за причина, по которой он
пьет? Он не ответит.
     Тучи сгущались.
     -- По праздникам все пьют, -- вякнул Васька. -- А я что, рыжий?
     -- В общем так, -- подвел Ваня, -- Двое  упорствуют, двое настаивают на
своем. Ставлю на голосование: кто за то, что­бы...
     В  это время через  зал  прошла  и села на первый  ряд Вдовина  Матрена
Ивановна, пенсионерка,  бывшая  завотделом культуры райисполкома,  негласный
шеф и радетель художественной самодеятельности.
     -- Здравствуйте, товарищи! Ну, как дела?
     -- Обсуждаем пьесу, Матрена Ивановна.
     -- Так, так.
     -- Выяснилось, что идея пьесы не всех устраивает.
     --  Как  так? -- удивилась Матрена Ивановна.  -- Я чита­ла  --  хорошая
пьеса. А кому не нравится идея?
     -- Мне идея нравится, -- заговорил Володька, с пре­зрением  поглядев на
Ваню, -- только я не знаю, где он жить будет...
     -- Кто?
     -- Солдат.
     -- Какой солдат?
     --  Герой  пьесы,  Матрена  Ивановна,  --  пояснил Ваня. -- Надо  яснее
выражаться, Маров. Он уже давно не солдат.
     --  Я уж испугалась: как  это --  где  будет жить солдат? Вы­ражайтесь,
действительно, яснее.  А то ведь  можно  подумать, что  у нас солдатам  жить
негде. А почему идея не нравится?
     -- Да вот... ставят двусмысленный вопрос: где будет жить Иван?
     --   Ты  мне   --  не   двусмысленный!   --  разозлился  Володь­ка.  --
Двусмысленный... Вопрос самый обыкновенный.
     -- Ну, ну?
     -- Дом он отдал под ясли, к тестю он после всего не  пой­дет...  Где же
он жить будет?
     --  Ну,  нашли о чем спорить!  Петухи. Жилье ему выделит колхоз. Обязан
выделить. Человек отдал дом под ясли...
     -- В пьесе-то этого нет.
     Вдовина подумала.
     --  А вот тут, возможно,  что  и упущение  автора.  Вот что, ребята:  я
свяжусь с автором по телефону,  попрошу  его  до­бавить насчет  жилья. А то,
действительно,  можно  не так  по­нять... Можно понять, что его оставили  на
произвол судьбы. Я попрошу его  уточнить с жильем. О том,  что мы  взяли его
пьесу  я ему  звонила,  он поздравляет  нас и  передает  всем  привет.  Дело
серьезное, ребятки. Как говорят  охотники: есть шанс  убить медведя. Если мы
займем первое место на смот­ре...
     Тут все загалдели.
     -- То что тогда, Матрена Ивановна?
     -- Ой, ну скажите?..
     -- Матрена Ивановна, скажите!
     -- Звание народного театра?
     -- Ну, за один спектакль...
     -- Как сделать!
     -- Нам устроят турне по области?
     Вдовина, улыбающаяся, захлопала в ладоши.
     -- Тихо, ребятки, тихо!
     -- Ну скажите, Матрена Ивановна!
     -- Нет, нет, даже не просите, -- Вдовина улыбалась. -- Не будете знать,
лучше  будете работать.  Вот так.  Это и  педа­гогичнее  будет.  За  работу,
друзья!
     В клуб вошла девушка с почты.
     --  Матрена Ивановна, вам  телеграмма. Я была у вас  до­ма,  там никого
нет...
     Матрена Ивановна надела очки, прочитала телеграмму.
     -- Какое совпадение, -- сказала она. -- Только что о нем говорили...
     -- От автора?
     -- Да. Он пишет: "Песню "Мой Вася" снимите. Точка.  Ге­роиня поет: "Вот
кто-то  с  горочки  спустился".   Точка.  Желаю  удачи.  Красницкий".  Болит
ретивое-то -- думает.
     -- А она разве поет там? -- спросил Ваня.
     -- Кто?
     -- Героиня-то. Она же у нас не поет.
     -- Да, верно... Я  не  помню,  чтобы  она  у  нас  пела.  Он, на­верно,
перепутал пьесы. Где-нибудь ставят еще его пьесу... Конечно, он перепутал. Я
буду звонить, все выясню. А те­перь -- за работу друзья. За работу!


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Кукушкины слезки

     Ехали краем леса.
     Телега  катилась  по  пыльной  дороге, подскакивала на  кор­невищах;  в
передке телеги звякала какая-то железка.
     Солнце клонилось  к закату,  а было жарко.  Было душно. Пахло  смольем,
пылью и земляникой.
     В телеге двое: мужчина и женщина. Примерно одних лет -- под тридцать.
     Женщина сидит впереди,  у  грядушки, правит. Мужчина лежит за ее спиной
на охапке зеленой травы, смотрит вверх, в безоблачное небо, курит.
     Молчат.
     Женщина, склонив  голову, постегивает концом вожжей по  своему  сапогу.
Думает о чем-то.
     Ехали со  станции  уже часа  два. Поговорили  о  здешних краях, о том о
сем... И замолчали.
     Рослый  гнедой  мерин бежит ровной неторопкой  рысью. Фыркает,  звякает
удилами... Женщина время от  времени поднимает  голову,  дергает  вожжами  и
говорит лениво:
     -- Но-о!.. Уснул?
     Гнедко  косит  назад  фиолетовым  глазом,  навостряет  ухо, но рыси  не
прибавляет. Женщина опять склоняет голову и похлестывает  по голенищу сапога
скрученным  концом  вож­жей.  Когда  телега  наклоняется в ее  сторону,  она
упирается руками сбочь себя и подвигается немного  в глубь телеги.  При этом
белая  кофточка плотно облегает  ее  спину.  Мужчина по­ворачивает  голову и
подолгу  напряженно  смотрит на женщи­ну, на красивую  шею ее,  на маленькие
завитушки русых волос около ушей. Потом опять курит и глядит вверх.
     С неба  льются мелко  витые серебристые  трели жаворон­ков.  В  горячем
воздухе висит несмолкаемый сухой стрекот кузнечиков.  Вокруг --  в  лесу,  в
поле -- покой. Покой и горя­чая истома на всем.
     Мужчина сел, бросил окурок на дорогу, закурил новую.
     -- О чем думаете? -- спросил он.
     -- Так.  Ни о чем, -- негромко ответила женщина, про­должая постегивать
вожжами по сапогу.
     Мужчина откинул с высокого красивого лба льняную прядь волос, сел рядом
с женщиной. Она посмотрела на не­го. Глаза у нее серые, ясные.
     -- А  жаркий  денек.  Я  не  предполагал, что у вас такая жара  бывает.
Сибирь все-таки.
     -- Бывает, -- отозвалась женщина и дернула вожжи.
     Мужчина глубоко затянулся... Над  головой его колыхну­лось тонкое синее
облачко и растаяло.
     -- А вы что, специально встречать на вокзал ездите?
     -- Нет, мы врачиху свою ждали, а  она чего-то не приеха­ла. --  Женщина
опять повернулась к попутчику.
     Тот поспешно отвел от нее глаза... Потянулся, сказал с чувством:
     -- А вообще хорошо тут у вас! Благодать!
     -- Хорошо, -- просто согласилась женщина и посмотрела далеко в поле.
     -- Только скучно, наверно? А? -- Мужчина улыбнулся.
     -- Кому как. Нам не скучно. Чего скучать?
     -- Так уж не скучно? -- Мужчина все улыбался.
     Женщина шевельнула покатыми плечами.
     -- Нет.
     -- Ну, как же нет!
     Женщина посмотрела  на  него,  непонятно усмехнулась и  снова принялась
было постегивать вожжами по сапогу.
     -- У вас муж-то есть? -- спросил вдруг мужчина.
     Женщина оглянулась.
     -- Нету. А что?
     -- Да так. Я почему-то так и подумал.
     Женщина прищурила в  усмешке  ясные  глаза --  они стали хитрые. Яркие,
по-девичьи сочные губы  ее  чуть приоткры­лись, чуть приспустились  уголками
книзу.
     -- Почему же?
     -- Не знаю. Угадал, и все. Разошлись?
     -- Ну допустим.
     -- Из-за чего?
     Женщина отвернулась. Ей не хотелось говорить об этом.
     -- Так, -- сказала она. -- Из-за дела.
     -- М-да... -- Мужчина опять поправил волосы. -- Бывает.
     Некоторое время молчали.
     -- Ну и как же теперь? -- спросил мужчина.
     -- Что?
     -- Как... жизнь-то вообще?
     Женщина, не оборачиваясь к нему, усмехнулась.
     -- Ничего.
     --  Ничего  -- это,  знаете, пустое  место. --  Мужчина  за­смеялся. --
Ничего -- это ничего.
     -- Господи!.. -- Женщина качнула головой и посмотрела в глаза мужчине.
     Тот перестал смеяться... Какое-то время смотрели друг на друга --  один
пытливо, другая с  дурашливым  удивлением. И вдруг  засмеялись.  У женщины в
серых глазах заискрились крохотные, горячие огоньки.
     -- Чего вы смеетесь, а?.. Нет, вы скажите!.. Чего вы?.. -- показывая на
женщину пальцем, спрашивал мужчина и сам радостно смеялся.
     -- Смешинка  в  рот попала.  --  Женщина отвернулась  и вытерла платком
глаза. И уже серьезно спросила: -- Вы зачем к нам? Упол