Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с похлебкой. Пляшут  ве-
селые огоньки, потрескивает волглый хворост. Задумчиво в  теплом  возду-
хе... Прожит день. Вполсилы ведутся неторопливые, необязательные  разго-
воры - завтра будет еще день, и опять будут разные дела.  А  пока  можно
отдохнуть, покурить, поворчать на судьбу, задуматься бог  знает  о  чем:
что, может, жизнь - судьба эта самая - могла бы быть какой-нибудь  иной,
малость лучше?.. А в общем-то и так ничего - сойдет.
   В такой-то задумчивый, хороший вечер, минуя большак, пришел к родному
селу Степан Воеводин.
   Пришел с той стороны, где меньше дворов, сел на косогор, нагретый  за
день солнышком, вздохнул, И стал смотреть на деревню. Он,  видно,  много
отшагал за день и крепко устал.
   Долго сидел так, смотрел.
   Потом встал и пошел в деревню.
   Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне - тесал дышло для  брич-
ки. В завозне пахло сосновой стружкой,  махрой  и  остывающими  тесовыми
стенами. Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и,  попадая  ру-
банком на сучки, по привычке ласково матерился.
   ...И тут на пороге, в дверях, вырос сын его - Степан.
   - Здорово, тять.
   Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына... Потом высморкался  из
одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи,  как  делают  бабы,  и
опять внимательно посмотрел на сына.
   - Степка, что ли?
   - Но... Ты чо, не узнал?
   - Хот!.. Язви тя... Я уж думал, причудилось.
   Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу... Обнялись,
чмокнулись.
   - Пришел?
   - Пришел.
   - Чо-то раньше? Мы осенью ждали.
   - Отработал... отпустили пораньше.
   - Хот... Язви тя!.. - Отец был рад сыну, рад был видеть  его.  Только
не знал, что делать, - А Борозя-то живой ишо,- сказал.
   - Ну? - удивился Степан. Он тоже не знал, что делать.  Тоже  рад  был
видеть отца.- А где он?
   - А шалается где-нибудь. Этта в субботу вывесили бабы бельишко сушить
- все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать...
   - Шалавый дурак.
   - Хотел уж пристрелить его, да подумал; придешь - обидишься...
   Присели на верстак, закурили.
   - Наши здоровы? - спросил Степан.
   - Ничо, здоровы. Как сиделось-то?
   - Ничо, хорошо. Работали.
   - В шахтах небось?
   - Нет, зачем - лес валили.
   - Ну да.- Ермолай кивнул головой.- Дурь-то вся вышла?
   - Та-а...- Степан поморщился.- Не в этом дело, тять.
   -  Ты  вот,  Степка...-   Ермолай   погрозил   согнутым   прокуренным
пальцем.Понял теперь: не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти  по-
лосатые, время драться... Тут без этого...
   - Не в этом дело,- опять сказал Степан.
   В сарайчике быстро темнело. И все так же волнующе  пахло  стружкой  и
махрой.
   Степан встал с верстака, затоптал окурок... Поднял свой хилый  вещме-
шок.
   - Пошли в дом, покажемся,
   - Немая-то наша,- заговорил отец, поднимаясь,- чуток замуж не вышла.-
Ему все хотелось сказать какую-нибудь важную новость, и ничего как-то не
приходило в голову.
   - Ну? - удивился Степан.
   И смех и грех...
   Пока шли от завозни, отец рассказывал:
   - Приходит один раз из клуба и маячит мне: жениха, мол,  приведу,  Я,
говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь.
   - Может, зря?
   - Чо зря? Зря... Обмануть надумал какой-то - и выбрал  полегче.  Кому
она к шутам нужна такая. Я, говорю, такого те жениха приведу...
   - Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда...
   А в это время на крыльцо вышла и сама "невеста" - крупная  девка  лет
двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Гла-
за у нее синие, как цветочки, и смотрела она до слез доверчиво.
   - Мэ-эмм, мм,- мычала она и ждала, когда брат подойдет, и глядела  на
него сверху, с крыльца... И до того она в эту минуту была счастлива, что
у мужиков навернулись слезы.
   - Вот те и "мэ",- сердито сказал отец и шаркнул ладонью  по  глазам.-
Ждала все, крестики на стене ставила - сколько дней  осталось,-  пояснил
он Степану.- Любит всех, как дура.
   Степан нахмурился, поднялся по ступенькам, неловко  приобнял  сестру,
похлопал ее по спине... А она вцепилась в него, целовала в щеки, в  лоб,
в губы.
   - Ладно тебе,- сопротивлялся Степан и хотел освободиться  от  крепких
объятий.
   И неловко ему было, что его так нацеловывают, и рад был  тоже,  и  не
мог оттолкнуть сестру.
   - Ты гляди, - смущенно бормотал  он.  -  Ну,  хватит,  хватит...  Ну,
все...
   - Да пусть уж,- сказал отец и опять вытер глаза.- Вишь, соскучилась.
   Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее.
   - Ну как живешь-то? - спросил.
   Сестра показала руками - "хорошо".
   - У ей всегда хорошо,- сказал отец,  поднимаясь  на  крыльцо.-  Пошли
мать обрадуем.
   Мать заплакала, запричитала:
   - Господи-батюшка, отец небесный, услыхал ты  мои  молитвы,  долетели
они до тебя...
   Всем стало как-то не по себе.
   - Ты, мать, и радуисся и горюешь - все одинаково,- строго заметил Ер-
молай.- Чо захлюпала-то? Ну, пришел теперь, радоваться надо.
   -Да я и радуюсь, не радуюсь, что ли...
   - Ну и не реви.
   - Здоровый ли,  сынок?  -  спросила  мать.-  Может,  по  хвори  какой
раньше-то отпустили?
   - Нет, все нормально. Отработал свое, отпустили.
   Стали приходить соседи, родные.
   Первой прибежала Нюра Агапова,  соседка,  молодая,  красивая  баба  с
круглым, добрым лицом. Еще в сенях говорила излишне радостно и  заполош-
но:
   - А я гляжу из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И
правда - Степан...
   Степан улыбнулся ей:
   - Здорово, Нюра.
   Нюра  обвила  горячими  руками  соседа,   прильнула   наголодавшимися
вдовьими губами к его потрескавшимся, пропахшим табаком и степным ветром
губам...
   - От тебя, как от печки, пышет,- сказал Степан.- Замуж-то не вышла?
   - А где они тут, женихи-то? Два с половиной мужика на всю деревню.
   - А тебе что, пять надо?
   - Я, может, тебя ждала? - Нюра засмеялась,
   - Пошла к дьяволу, Нюрка! - возревновала мать.- Не крутись тут -  дай
другим поговорить. Шибко чижало было, сынок?
   - Да нет,- стал рассказывать Степан.- Там хорошо. Я, например,  здесь
раз в месяц кино смотрю, так? А там - в неделю два раза. А хошь - иди  в
красный уголок, там тебе лекцию прочитают: "О чести и совести советского
человека" или "О положении рабочего класса в странах капитала".
   - Что же, вас туда собрали кино смотреть? - спросила Нюра весело,
   - Почему?.. Не только, конечно, кино...
   - Воспитывают,- встрял в разговор отец.- Мозги дуракам вправляют.
   - Людей интересных много,- продолжал Степан.- Есть  такие  орлы!..  А
есть образованные. У нас в бригаде два инженера было...
   - А эти за что?
   - Один - за какую-то аварию на фабрике, другой - за драку.  Дал  тоже
кому-то бутылкой по голове...
   - Может, врет, что инженер? - усомнился отец.
   - Там не соврешь. Там все про всех знают.
   - А кормили-то ничего? - спросила мать.
   - Хорошо, всегда почти хватало. Ничего.
   Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой
избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:
   - Да нет, там, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смотрите? А мы
- в неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца ез-
дили. Жрать тоже хватало... Один раз фокусник приезжал.  Вот  так  берет
стакан с водой...
   Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, говорили "хм",  "ты
гляди", пытались сами что-то рассказать, но другие задавали новые вопро-
сы, и Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от  долгожданной  этой
встречи, от расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже
кое-что прибавлять к ним.
   - А насчет охраны строго?
   - Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать,  так  мы  там
совсем почти одни оставались.
   - А бегут?
   - Мало. Смысла нет.
   - А вот говорят: если провинился человек, то его  сажают  в  каменный
мешок...
   - В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился... И то - уркага-
нов, а нас редко.
   - Вот жуликов-то, наверно, где! - воскликнул  один  простодушный  па-
рень.Друг у дружки воруют, наверно?..
   Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством  посмотрели  на
Степана.
   - Там у нас строго за это,- пояснил Степан.- Там если  кого  заметют,
враз решку наведут...
   Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец  сбегал
в лавочку... Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков,  оставшихся  со
дня, кто пивца-медовухи в туеске - праздник случился  нечаянно,  хозяева
не успели подготовиться. Сели к столу затемно.
   И потихоньку стало разгораться неяркое веселье. Говорили  все  сразу,
перебивали друг друга, смеялись... Степан сидел во главе стола,  повора-
чивался направо и налево, хотел еще рассказывать, но его уже плохо  слу-
шали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он рад был, что людям сейчас хо-
рошо, что он им доставил удовольствие, позволил им собраться вместе, по-
говорить, посмеяться... И чтоб им было совсем хорошо,  он  запел  трога-
тельную песню тех мест, откуда только что прибыл:

   Прости мне, ма-ать,
   За все мои поступки,
   Что я порой не слушалась тебя-а!..

   На минуту притихли было; Степана целиком захватило чувство содеянного
добра и любви к людям. Он заметно хмелел.

   Эх, я думала-а, что тюрьма д это шутка,
   И этой шуткой сгубила д я себя-а! -

пел Степан.

   Песня не понравилась - не оценили чувства раскаявшейся  грешницы,  не
тронуло оно их...
   - Блатная! - с восторгом пояснил тот самый простодушный парень, кото-
рый считал, что в тюрьме - сплошное жулье.- Тихо вы!
   - Чо же, сынок, баб-то много сидит? - спросила мать с  другого  конца
стола.
   - Хватает.
   И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то  там  нес-
ладко.
   - И вить дети небось пооставались.
   - Детей - в приюты...
   - А я бы баб не сажал! - сурово сказал один изрядно подвыпивший мужи-
чок.Я бы им подолы на голову - и ремнем!
   - Не поможет,- заспорил с ним Ермолай.- Если ты ее выпорол -  так?  -
она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами - она мне
со зла немую девку принесла.
   Кто-то поднял песню. Свою. Родную,

   Оте-ец мой был природный пахарь,
   А я работал вместе с им...

   Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку  вы-
равниваться.

   ...Три дня, три ноченьки старался -
   Сестру из плена выруча-ал...

   Увлеклись песней - пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол  перед
собой.

   Злодей пустил злодейку пулю,
   Уби-ил красавицу сестру-у.
   Взошел я на гору крутую,
   Село-о родное посмотреть:
   Гори-ит, горит село родное,
   Гори-ит вся родина-а моя-а!..

   Степан крепко припечатал кулак в столешницу.
   - Ты меня не любишь, не жалеешь! - сказал он громко.- Я вас всех ува-
жаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
   У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь -  кто-то  предусмотри-
тельный смотался за гармонистом.  Взревели...  Песня  погибла.  Вылезали
из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались  пок-
репче дать ногой в половицу.
   Бабы образовали круг и пошли и пошли с припевом. И немая пошла и  по-
махивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И
она тоже смеялась - она была счастлива.
   - Верка! Ве-ерк! - кричал изрядно подпивший  мужичок.-  Ты  уж  тогда
спой, ты спой, чо же так ходить-то! - Никто его не слышал, и он сам сме-
ялся своей шутке - просто закатывался.
   Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
   - Кэ-эк она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло.  Я
насилу насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу  или  к
добру?" А она мне в самое ухо дунула: "К добру!"
   Пожилая баба покачала головой:
   - К добру?
   - К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
   - Упредила.
   - Упредила, упредила, А я ишо подумай вечером-то: "К какому добру,ду-
маю,- мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то  отк-
рывается - и он вот он, на пороге,
   - Господи, господи,- прошептала пожилая баба и вытерла концом  платка
повлажневшие глаза.- Надо же!
   Бабы втащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думая пошел вколачивать
одной ногой, а второй только  каблуком  пристукивал...  И  приговаривал:
"Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та". И вколачивал и вколачивал ногой  так,  что
посуда в шкафу вздрагивала.
   - Давай, Ермил! - кричали Ермолаю,- У тя седня радость большая -  ше-
велись!
   - Ат-та, оп-па,- приговаривал Ермолай, а рабочая спина его, ссутулив-
шаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он  и
плясал - слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висе-
ли вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести - долго  ждал
этого дня, без малого пять лет.
   В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь:
   - Давай, тять...
   - Давай - батька с сыном! Шевелитесь!
   - А Степка-то не изработался - взбрыкивает.
   - Он же говорит: им там хорошо было. Жрать давали...
   - Там дадут - догонют да еще дадут.
   - Ат-та, оп-па!..-приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну.
   Плясать оба не умели, но работали ладно - старались. Людям нравилось,
смотрели на них с удовольствием,
   Так гуляли.
   Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Ви-
дели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан  вышел
с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, навер-
но, явиться Степану в сельсовет - оформить всякие там бумаги. Только не-
мая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот
спьяну отмахнулся.
   - Отстань, ну тя! Пляши вон.
   Вышли за ворота. Остановились.
   - Ты что, сдурел, парень? - спросил участковый,  вглядываясь  в  лицо
Степана.
   Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся:
   - Чудно? Ничего... Бывает.
   - Тебе же три месяца сидеть осталось!
   - Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
   Участковый дал ему папиросу, закурил сам.
   - Пошли.
   - Пошли.
   - Может, скажешь дома-то?.. А то хватятся...
   - Сегодня не надо - пусть погуляют. Завтра скажешь.
   - Три месяца не досидеть и сбежать!.. - опять изумился милиционер.  -
Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал вся-
ких. Зачем ты это сделал?
   Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые
избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холо-
док, задумчиво улыбался.
   - А?
   - Чего?
   - Зачем ты это сделал-то?
   - Сбежал-то? А вот-пройтись разок... Соскучился. Сны замучили.
   - Так ведь три месяца осталось! - почти закричал участковый.-  А  те-
перь еще пару лет накинут.
   - Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня  сны
замучили -каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?
   - Н-да...- раздумчиво сказал участковый.
   Долго шли молча, почти до самого сельсовета.
   - И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
   - Трое.
   - А те где?
   - Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
   - И сколько же ты добирался?
   - Две недели.
   - Тьфу!.. Ну, черт с тобой, сиди.
   В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан задумчиво смотрел
в темное окно. Хмель прошел.
   - Оружия нет? - спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
   - Сроду никакой гадости не таскал с собой,
   - Чем же ты питался в дороге?
   - Они запаслись-те двое-то...
   - А им по сколько оставалось?
   - По много...
   - Но им-то хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул?
   - Ладно, надоело! - обозлился Степан. - Делай свое дело, я ж тебе  не
мешаю.
   Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
   - А я, честно говоря, не поверил, когда мне позвонили. Думаю:  ошибка
какая-нибудь - не может быть, чтоб на свете были такие придурки.  Оказы-
вается, правда.
   Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
   - Небось смеялись над тобой те двое-то? - не вытерпел и  еще  спросил
словоохотливый милиционер.
   Степан не слышал его.
   Милиционер долго, с любопытством смотрел на него. Сказал:
   - А по лицу не скажешь, что дурак.- И продолжал сочинять протокол.
   В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге,  посмот-
рела испуганными глазами на милиционера, на брата...
   - Мэ-мм? - спросила брата.
   Степан растерялся:
   - Ты зачем сюда?
   - Мэ-мм?! - замычала сестра, показывая на милиционера.
   - Это сестра, что ли? - спросил тот.
   - Ну...
   Немая подошла к столу, тронула участкового за плечи и,  показывая  на
брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?!"
   Участковый понял.
   - Он... он,- показал на Степана, -  сбежал  из  тюрьмы!  Сбежал!  Вот
так!..Участковый показал на окно и показал, как сбегают.- Нормальные лю-
ди в дверь выходят, а он в окно - раз, и ушел. И  теперь  ему  будет...-
Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на  Степана.-  Теперь
ему опять вот эта штука будет! Два! - Растопырил два пальца и торжеству-
юще потряс ими.Два года еще!
   Немая стала понимать... И когда она совсем все поняла, глаза ее,  си-
ние, испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них
отразилась боль, что милиционер осекся. Немая  смотрела  на  брата.  Тот
побледнел и замер - тоже смотрел на сестру.
   - Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так  не  делают  нормальные
люди...
   Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану,  повисла  у  него  на
шее...
   - Убери ее, - хрипло попросил Степан. - Убери!
   - Как я ее уберу?..
   - Убери, гад! - заорал Степан не своим голосом,- Уведи ее, а то я те-
бе расколю голову табуреткой!
   Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рвалась к нему  и
мычала. И трясла головой.
   - Скажи, что ты обманул, пошутил... Убери ее!
   - Черт вас!.. Возись тут с вами, - ругался милиционер, оттаскивая не-
мую к двери.- Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами!  -  пытался
он втолковать ей.- Счас он придет!..- Ему удалось наконец подтащить ее к
двери и вытолкнуть.- Ну, здорова! - Он закрыл дверь на крючок.-  Фу-у...
Вот каких ты делов натворил - любуйся теперь.
   Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку.
   Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку,  подошел  к
телефону.
   - Вызываю машину - поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные ка-
кие-то.
   А по деревне серединой улицы бежала, спотыкаясь, немая и горько  пла-
кала. Она торопилась всем сказать, закричать всем, которые пляшут  и  не
знают, что брата опять зачем-то хотят увезти. Она торопилась.


   Василий Шукшин. Сураз

   Спирьке Расторгуеву - тридцать шестой, а на вид - двадцать  пять,  не
больше. Он поразительно красив: в субботу  сходит  в  баню,  пропарится,
стащит с недельную шоферскую грязь, наденет свежую рубаху - молодой бог!
Глаза ясные, умные... Женственные губы ало цветут на смуглом лице. Срос-
шиеся брови, как вороньго крыла, размахнулись в капризном  изгибе.  Черт
его знает!.. Природа, тоже иногда шутит. Ну зачем ему? Он и сам говорит:
"Это мне - до фени". Ему все фени. Тридцать шесть лет - ни семьи, ни хо-
зяйства настоящего. Знает свое - машинничать да к одиноким бабам по  но-
чам шастать. Шастает ко всем подряд, без разбора. Ему это - тоже "до фе-
ни". Как назло кому: любит постарше и пострашнее.
   - Спирька, дурак ты, дурак, хоть рожу свою пожалей! К кому поперся  -
к Лизке корявой, к терке!.. Неужели не совестно?
   - С лица воду не пить,- резонно отвечает Спирька.- Она - терка, а ду-
шевней всех вас.
   Жизнь Спирьки скособочилась рано. Еще он только был в пятом классе, а
уж начались с ним всякие истории.  Учительница  немецкого  языка,  тихая
обидчивая старушка из эвакуированных, пристально  рассматривая  Спирьку,
говорила с удивлением:
   - Байрон!.. Это поразительно, как похож!
   Спирька возненавидел с