маете! -- Леля  даже пристукну­ла каблучком по
палубе. -- А как было в войну -- по две сме­ны работали!.. Женщины работали!
Вы  видите,  что  делает­ся?   --   Леля  в  другое  время   и  при   других
обстоятельствах поймала бы себя на том, что она слишком театрально показа­ла
рукой на  тот берег,  на машины, и голос  ее прозвучал на последних  словах,
пожалуй, излишне  драматично,  но  сейчас  ей показалось,  что  она  сказала
сильно.  Во всяком случае,  все посмотрели туда, куда  она показала, --  там
стояли машины с хлебом.
     -- У нас на это начальство есть, -- суховато сказал брига­дир.
     -- Мы что, двужильные, что ли? -- спросил Митька.
     Он  уже  не ждал  от  девушки "фокусов",  он  боялся, что  она уговорит
плотников остаться на ночь. Пятеро других стояли нахмурившись.
     -- Товарищи!.. -- опять начала Леля.
     -- Да  что  "товарищи"!  --  обозлился Митька.  --  Тебе ж сказали:  не
останемся... -- Митьке позарез нужно было быть вечером в клубе.
     -- Эх вы!.. -- сказала Леля  и неожиданно для себя запла­кала.  -- Люди
стоят, машины  стоят...  их  ждут... а они... --  го­ворила  Леля,  слезая с
парома. Она вытирала ладошкой слезы, сердилась на себя, не хотела плакать, а
слезы все катились: она очень устала сегодня, изнервничалась с этим паромом.
     Плотники растерянно  смотрели  на тоненькую девушку  в  узкой юбке. Она
отвязала лодку и, неумело загребая веслами, поплыла к берегу
     -- Ты, Митька, балда все-таки, -- сказал бригадир. -- Ду­бина просто.
     -- Он шибко грамотный стал, -- поддакнул один из плот­ников. -- Вымахал
с версту, а умишка ни на грош.
     Митька насупился, скинул рубаху, штаны и полез молч­ком  в воду -- надо
было обмерить пролом в боку баркаса, чтобы заготовить щит-заплату. Остальные
тоже  молча  взя­лись  за  топоры.  На  берегу  Лелю  встретил  председатель
Тро­фимов.
     --  Чего  они  там?  --  встревожился он,  увидев заплакан­ную Лелю. --
Небось лаяться начали?
     -- Да нет! -- Леля выпрыгнула из лодки.  -- Попросила их... В общем, ну
их! -- Леля хотела идти в деревню.
     Трофимов осторожно взял ее за тоненькую руку, повел обратно к лодке.
     -- Поедем. Не переживай... Попросила остаться их?
     -- Да.
     -- Сейчас  поговорим с ними... останутся. Я еще трех плотников нашел. К
утру сделаем.
     Леля  посмотрела  в  усталые  умные  глаза  Трофимова,  села  в  лодку,
тщательно вытерла коротким рукавом кофты запла­канные глаза.
     Трофимов подгреб к парому, первым влез на него, потом подал руку Леле.
     Плотники  старательно  тесали  желтые  пахучие брусья. Только  бригадир
воткнул топор в кругляш и подошел к пред­седателю.
     -- Ну что тут? -- спросил Трофимов.
     -- Ночь придется прихватить, -- сказал старик, сворачи­вая папироску.
     --  Я  еще  троих вам подброшу. К  утру надо  сделать, черт  его...  --
Председатель  для  чего-то потрогал  небритую щеку, протянул  руку к  кисету
бригадира.
     Леля  смотрела на  бригадира, на плотников, на их запо­тевшие спины, на
загорелые шеи, на узловатые руки. И опять ей захотелось плакать -- теперь от
любви к людям, к терпе­ливым, хорошим людям. Она  взяла  сухую, горячую руку
бри­гадира  и  погладила  ее.  Бригадир  растерялся, посмотрел  на Лелю,  на
председателя, сказал:
     -- Это... Ну ладно. -- И пошел к своему месту.
     -- Ничего, -- сказал Трофимов, внимательно глядя на па­пироску, которую
скручивал.
     Митька Воронцов фыркал в воде у баркаса, кряхтел, пле­вался.
     -- Ты чего? -- спросил бригадир. -- Чего не вылезаешь-то. Обмерил?
     -- Обмерил, -- сердито ответил Митька.
     -- Ну?
     -- Чего "ну"?
     -- Вылезай, чего ты!
     -- Да тут... трусы спали, заразы. Кха!
     Кто-то из плотников хихикнул. Все выпрямились и смот­рели на Митьку.
     -- Это тебя Бог наказал, Митька.
     Митька  нырнул,  довольно   долго  был  под  водой,  выныр­нул  и  стал
отхаркиваться.
     -- Нашел?
     -- Найдешь... кхах...
     -- Значит, уплыли.
     -- Вот история-то! -- сказал бригадир и оглянулся на Лелю.
     -- Я отвернусь, а он пусть вылезает, -- предложила Леля.
     -- Митька!
     -- Ну?
     -- Она отвернется -- лезь!
     Митька вылез, надел брюки и взялся за топор.
     Опять на пароме застучали восемь топоров, и  стук их да­леко разносился
по реке.
     К утру паром починили.
     Когда огромное веселое солнце  выкатилось из-за горы,  паром подошел  к
берегу.
     На палубе сидели плотники, курили (бригаде нужно было сплавать разок на
сторону,  чтобы  посмотреть,  как  ведет   себя  паром  с  грузом).  Кое-кто
отмывался, доставая  ведром воду, бригадир, свесив голову через люк, смотрел
в  баркас, предсе­датель (он оставался всю ночь на пароме)  оттирал с колена
смолистое пятно.  Митька  Воронцов спал,  вольно раскинув  руки и ноги. Леля
сидела  с  блокнотом у  борта, грызла  каран­дашик  и смотрела,  как всходит
солнце.
     На   той  стороне  выли   стартеры,  урчали,  кашляли,  чихали  моторы,
переговаривались шоферы.  Голоса  их  были густые со сна,  отсыревшие... Они
громко зевали.
     "Это было  грандиозно!  --  начала писать Леля. -- Двенад­цать человек,
вооружившись  топорами..."   Она   зачеркнула   "вооружившись",  подумала  и
выбросила все начало. Написа­ла так: "Это была удивительная ночь! Двенадцать
человек ра­ботали,  ни  разу не  передохнув..."  Подумала, вырвала  лист  из
блокнота, смяла и бросила в реку. Начала снова: "Неповто­римая, удивительная
ночь! На отмели, на камнях, горит ог­ромный костер, освещая трепетным светом
большой паром.  На пароме  двенадцать человек..." Леля и этот лист бросила в
реку.
     Паром тем временем  подошел  к берегу.  Стали въезжать машины. Паромщик
орал на шоферов, те бешено крутили рули, то пятились, то двигались вперед.
     Леля стояла, прижавшись к  рулевой будке, смотрела на все это и  уже не
думала об удивительной ночи  и о  том, как трепетно  горел костер. Жизнь  --
горластая,  веселая  -- кати­лась  дальше. Ночь  осталась позади,  и  никому
теперь нет до нее дела. Теперь важно как можно быстрее переправить ма­шины.
     Паром отчалил. Стало немного потише.
     Леля вырвала из блокнота лист и написала:

     "Федор Иванович!  Виноват во  всем Анашкин. Когда он был председателем,
ему были отпущены деньги на ремонт парома, но денежки эти куда-то сплыли.  Я
бы на вашем месте наказала Анашкина со всей строгостью.
     Леля Селезнева".

     Леля свернула листок треугольником, подписала: "Сек­ретарю РК КПСС тов.
Дорофских Ф. И." -- и отдала тре­угольник одному из шоферов.
     -- Вы ведь через райцентр поедете?
     -- Да.
     -- Передайте там кому-нибудь, пусть занесут в райком.
     -- Давай.
     Паром подплыл к берегу; стали съезжать машины. Опять гул, рев, крики...
     А   Леля  поднималась   по   крутому  берегу  с  плотниками,   ко­торые
направлялись  в  деревню, курила Митькин "Беломор" и с удовольствием думала,
как она сейчас уснет в какой-ни­будь избе, укрывшись шубой.


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Ленька

     Ленька был человек мечтательный. Любил уединение.
     Часто,  окончив  работу, уходил  за город, в  поле.  Подолгу неподвижно
стоял  -- смотрел на  горизонт, и у него болела  душа: он любил чистое поле,
любил смотреть на горизонт, а в городе не было горизонта.
     Однажды  направлялся он в поле и остановился  около то­варной  станции,
где рабочие разгружали вагоны с лесом.
     Тихо догорал жаркий июльский  день. В  теплом воздухе настоялся крепкий
запах смолья, шлака и пыли. Вокруг за­думчиво и спокойно.
     Леньке  вспомнилась  родная  далекая  деревня --  там  вече­рами пахнет
полынью и дамом. Он вздохнул.
     Недалеко от Леньки, под откосом, сидела на бревне бело­курая девушка  с
раскрытой книжкой на коленях. Она тоже смотрела на рабочих.
     Наблюдать  за ними  было очень  интересно.  На платформе орудуют ломами
двое  крепких парней  -- спускают бревна по  слегам; трое  внизу под откосом
принимают их и закатывают в штабеля.
     --  И-их,  р-раз!  И-ищ-що... оп! --  раздается  в вечернем  воздухе, и
слышится  торопливо шелестящий шорох сосновой  коры и глухой стук дерева  по
земле. Громадные бревна,  устремляясь вниз, прыгают с  удивительной, грозной
легкостью.
     Вдруг  одно суковатое бревно скользнуло концом по сле­гам, развернулось
и  запрыгало  с  откоса  прямо  на  девушку.  В  тишине, наступившей  сразу,
несколько мгновений лишь слышно было,  как  бежит по  шлаку бревно. С  колен
девушки  упала  книжка,  а  сама  она...  сидит.  Что-то  противное,  теплое
захлестнуло Леньке горло... Он  увидел недалеко от себя лом.  Не помня себя,
подскочил к нему, схватил,  в два прыжка пересек путь бревну и  всадил лом в
землю.  Уперся ногами  в сыпучий  шлак, а руками крепко  сжал  верхний конец
лома.
     Бревно ударилось о лом. Леньку отшвырнуло  метра на три, он упал. Но  и
бревно остановилось.
     Лом  попался  граненый  --   у  Леньки  на  ладони,  между  большим   и
указательным пальцами, лопнула кожа.
     К нему подбежали. Первой подбежала девушка.
     Ленька сидел на  земле,  нелепо  выставив  раненую  руку, и  смотрел на
девушку.  То ли от радости,  то  ли от пережитого страха -- должно  быть, от
того и от другого -- хотелось заплакать.
     Девушка разорвала  косынку и стала заматывать раненую ладонь, осторожно
касаясь ее мягкими теплыми пальцами.
     -- Какой  же вы  молодец! Милый... -- говорила она и смотрела на Леньку
ласково, точно  гладила  по  лицу ладош­кой.  Удивительные  у  нее глаза  --
большие, темные, до того темные, что даже блестят.
     Леньке сделалось стыдно. Он поднялся. И не знал, что теперь делать.
     Рабочие похвалили его за смекалку и стали расходиться.
     -- Йодом руку-то надо, -- посоветовал один.
     Девушка взяла Леньку за локоть.
     -- Пойдемте к нам...
     Ленька не раздумывая пошел.
     Шли рядом.  Девушка  что-то говорила.  Ленька  не пони­мал что.  Он  не
смотрел на нее.
     Дома  Тамара (так  звали девушку)  стала  громко рассказы­вать, как все
случилось.
     Ее мать, очень  толстая,  еще  молодая  женщина  с красивы­ми губами  и
родинкой на левом виске, равнодушно разгля­дывала Леньку и устало улыбалась.
И говорила:
     -- Молодец, молодец!
     Она как-то  неприятно произносила это  "молодец"  -- не­громко, в  нос,
растягивая "е".
     У Леньки отнялся язык (у  него очень часто отнимался язык), и он ничего
путного за  весь вечер не  сказал. Он мол­чал, глупо улыбался и никак не мог
посмотреть в глаза ни  ма­тери, ни  дочери. И все  время  старался  устроить
куда-нибудь  свои большие руки. И еще старался не очень опускать  голо­ву --
чтобы взгляд не получался исподлобья. Он имел привы­чку опускать голову.
     Сели пить чай с малиновым вареньем.
     Мать стала рассказывать дочери,  какие  она видела сегод­ня  в магазине
джемперы -- красные, с голубой полоской. А на груди -- белый рисунок.
     Тамара слушала и маленькими глотками пила  чай из цве­тастой чашки. Она
раскраснелась и была очень красивой в эту минуту.
     -- А вы откуда сами? -- спросила Леньку мать.
     -- Из-под Кемерова.
     -- О-о, -- сказала мать и устало улыбнулась.
     Тамара посмотрела на Леньку и сказала:
     -- Вы похожи на сибиряка.
     Ленька ни с того ни с сего начал путано и длинно расска­зывать про свое
село. Он видел, что никому не интересно, но никак не мог замолчать -- стыдно
было признаться, что им не интересно слушать.
     -- А где вы работаете? -- перебила его мать.
     --  На авторемонтном, слесарем. -- Ленька помолчал и еще  добавил: -- И
учусь в техникуме, вечерами...
     -- О-о, -- произнесла мать.
     Тамара опять посмотрела на Леньку.
     -- А  вот наша  Тамарочка никак  в институт  не  может уст­роиться,  --
сказала  мать,  закинув  за  голову  толстые  белые  руки.  Вынула из  волос
приколку, прихватила ее губами, по­правила волосы. -- Выдумали какие-то  два
года!..   Очень  не­разумное  постановление.  --  Взяла  изо  рта  приколку,
воткну­ла в волосы и посмотрела на Леньку. -- Как вы считаете?
     Ленька пожал плечами.
     -- Не думал об этом.
     -- Сколько же вы получаете слесарем? -- поинтересова­лась мать.
     -- Когда как... Сто, сто двадцать. Бывает восемьдесят...
     -- Трудно учиться и работать?
     Ленька опять пожал плечами.
     -- Ничего.
     Мать помолчала. Потом зевнула, прикрыв ладошкой рот.
     -- Надо  все-таки написать  во Владимир, -- обратилась она к дочери. --
Отец он тебе или нет!.. Пусть хоть в педаго­гический устроит. А то опять год
потеряем. Завтра же сядь и напиши.
     Тамара ничего не ответила.
     --  Пейте  чай-то.  Вот печенье  берите... --  Мать пододвинула  Леньке
вазочку с печеньем, опять зевнула и подня­лась. -- Пойду спать. До свиданья.
     -- До свиданья, -- сказал Ленька.
     Мать ушла в другую комнату
     Ленька нагнул  голову и  занялся печеньем -- этого  мо­мента он  ждал и
боялся.
     -- Вы стеснительный, -- сказала Тамара и ободряюще улыбнулась.
     Ленька поднял голову, серьезно посмотрел ей в глаза.
     -- Это пройдет, -- сказал он и покраснел. -- Пойдемте на улицу.
     Тамара кивнула и непонятно засмеялась.
     Вышли на улицу.
     Ленька незаметно вздохнул: на улице было легче.
     Шли куда-то вдоль  высокого забора, через который тяже­ло свисали ветки
кленов. Потом где-то сели -- кажется, в сквере.
     Было уже темно. И сыро. Пал туман.
     Ленька  молчал. Он с  отчаянием думал, что  ей, наверное, неинтересно с
ним.
     -- Дождь будет, -- сказал он негромко.
     -- Ну и что? -- Тамара тоже говорила тихо.
     Она была совсем близко. Ленька слышал, как она дышит.
     -- Неинтересно вам? -- спросил он.
     Вдруг -- Ленька даже не понял  сперва, что она хочет сде­лать, -- вдруг
она придвинулась к нему вплотную,  взяла его  голову в свои мягкие, ласковые
руки (она могла  взять  ее и унести совсем, ибо Ленька  моментально перестал
что-либо  соображать), наклонила  и  поцеловала  в губы -- крепко,  боль­но,
точно  прижгла каленой железкой.  Потом Ленька услы­шал  удаляющиеся шаги по
асфальту и голос из темноты, не­громко:
     -- Приходи.
     Ленька зажмурился и долго сидел так.
     К  себе  в  общежитие он  шел  спокойный. Медленно  нес  свое  огромное
счастье. Он все  замечал вокруг: у забора под  тусклым  светом электрических
лампочек вспыхивали холод­ные огоньки битой посуды... Перебегали через улицу
кошки...
     Было душно. Собирался дождь.

     Они ходили  с Тамарой в поле, за город. Ленька сидел на  теплой  траве,
смотрел  на  горизонт и  рас­сказывал, какая у них в Сибири  степь весной по
вечерам, когда в небе догорает заря. А над  землей такая тишина! Такая стоит
тишина!.. Кажется, если громко хлопнуть в ладоши, небо вздрогнет и зазвенит.
Еще рассказывал про своих зем­ляков. Он  любил их, помнил. Они  хорошо поют.
Они очень добрые.
     -- А почему ты здесь?
     -- Я уеду. Окончу техникум и уеду. Мы вместе уедем... -- Ленька краснел
и отводил глаза в сторону.
     Тамара гладила его прямые мягкие волосы и говорила:
     -- Ты хороший. -- И улыбалась  устало, как мать. Она была очень  похожа
на мать. -- Ты мне нравишься, Леня.
     Катились светлые, счастливые дни. Кажется, пять дней прошло.
     Но однажды -- это было в субботу --  Ленька  пришел с  работы, наутюжил
брюки, надел белую рубашку и отправил­ся к Тамаре:  они договорились сходить
в цирк. Ленька дер­жал правую руку в кармане и гладил пальцами билеты.
     Только что перепал теплый летний дождик, и снова ярко светило солнышко.
Город умылся. На улицах было мокро и весело.
     Ленька шагал по тротуару и негромко пел -- без слов.
     Вдруг  он увидел Тамару.  Она шла  по другой  стороне  улицы под руку с
каким-то парнем.  Парень, склонившись к ней, что-то  рассказывал. Она громко
смеялась, закидывая назад маленькую красивую голову.
     В груди у Леньки похолодело. Он пересек улицу и пошел вслед за ними. Он
долго шел  так.  Шел и  смотрел  им  в  спины. На  молодом  человеке красиво
струился белый дорогой плащ. Парень был высокий.
     Сердце у  Леньки так  сильно колотилось, что он остано­вился и с минуту
ждал, когда  оно немного  успокоится.  Но  оно никак не успокаивалось. Тогда
Ленька перешел на дру­гую  сторону  улицы,  обогнал Тамару  и  парня,  снова
пересек улицу и пошел им навстречу. Он не понимал, зачем это дела­ет. Во рту
у  него  пересохло.  Он шел и смотрел на Тамару. Шел  медленно и слышал, как
больно колотится сердце.
     Тамара все смеялась.  Потом увидела  Леньку.  Ленька  за­метил, как она
замедлила  шаг и прижалась к парню... и  рас­терянно и быстро  посмотрела на
него,  на парня. А  тот рас­сказывал. Ленька даже расслышал  несколько слов:
"Совершенно гениально получилось..."
     --  Здравствуй...те! --  громко сказал  Ленька,  останавлива­ясь  перед
ними. Правую руку он все еще держал в кармане.
     -- Здравствуйте, Леня, -- ответила Тамара.
     Ленька глотнул пересохшим горлом, улыбнулся.
     -- А я к тебе шел...
     --  Я  не могу, --  сказала  Тамара  и, взглянув  на Леньку не­понятно,
незнакомо прищурилась.
     Ленька сжал в кармане билеты. Он смотрел в глаза  де­вушке. Глаза  были
совсем чужие.
     -- Что "не могу"? -- спросил он.
     --  Господи!  --   негромко  воскликнула  Тамара,  обращаясь  к  своему
спутнику.
     Ленька   нагнул   голову  и  пошел  прямо   на  них.  Молодой   человек
посторонился.
     -- Нет, погоди... что это за тип? -- произнес он, когда Ленька был  уже
далеко.
     А Ленька шел и вслух негромко повторял:
     -- Так, так, так...
     Он ни о чем не думал. Ему было очень стыдно.

     Две недели жил он невыносимой жизнью. Хотел  забыть Тамару -- и не мог.
Вспоминал ее походку, глаза, улыбку... Она снилась  ночами: приходила к нему
в  общежитие,  глади­ла  его  волосы  и говорила: "Ты  хороший. Ты мне очень
нра­вишься, Леня".  Ленька просыпался и до утра  сидел около окна -- слушал,
как  перекликаются  далекие  паровозы.  Один раз  стало  так больно, что  он
закусил  зубами угол  подушки и  заплакал  --  тихонько,  чтобы  не  слышали
товарищи по ком­нате.
     Он бродил  по  городу  в  надежде встретить ее. Бродил каж­дый  день --
упорно и безнадежно. Но заставить себя пойти к ней не мог.
     И  как-то он увидел  Тамару. Она  шла  по  улице.  Одна. Ленька чуть не
вскрикнул -- так больно подпрыгнуло сердце. Он догнал ее.
     -- Здравствуй, Тамара.
     Тамара вскинула голову.
     Ленька взял ее за руку, улыбнулся. У него опять высохло в горле.
     --  Тамара... Не  сердись  на  меня...  Измучился  я весь... --  Леньке
хотелось зажмуриться от радости и страха.
     Тамара  не отняла  руки. Смотрела на Леньку. Глаза у нее были усталые и
виноватые. Они ласково потемнели.
     -- А я и не сержусь. Что ж ты  не приходил? -- Она засме­ялась и отвела
взгляд  в сторону. Глаза у  нее были  до  странно­го чужие  и  жалкие. -- Ты
обидчивый, оказывается.
     Леньку как будто  кто в грудь толкнул. Он отпустил ее  руку. Ему  стало
неловко, тяжело.
     -- Пойдем в кино? -- предложил он.
     -- Пойдем.
     В кино Ленька опять держал  руку Тамары  и с удивлением  думал: "Что же
это такое?..  Как  будто ее и нет рядом". Он опустил руку  к себе на колено,
облокотился  на спинку  перед­него  стула  и стал смотреть  на экран. Тамара
взглянула  на не­го  и  убрала  руку  с  колена. Леньке стало жалко девушку.
Ни­когда этого не  было -- чтобы жалко  было. Он снова  взял ее руку. Тамара
покорно отдала. Ленька долго гладил теплые гладкие пальцы.
     Фильм кончился.
     -- Интересная картина, -- сказала Тамара.
     -- Да,  -- соврал  Ленька:  он не  запомнил ни  одного кадра. Ему  было
мучительно жалко Тамару. Особенно когда вклю­чили  свет и он опять увидел ее
глаза -- вопросительные, чем-то обеспокоенные, очень жалкие глаза.
     Из кино шли молча.
     Ленька  был доволен  молч