ефонные пластинки. Ей, видно, было не­ловко.
     Игнат тоже встал... Завели патефон. Поставили "Грушицу".
     Все замолчали. Слушали.
     Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
     Вечерело.  Горели  розовым  нежарким  огнем  стекла  домов.  По  улице,
поднимая   пыль,  прошло  стадо.   Корова  Воеводи­ных  подошла  к  воротам,
попробовала поддеть их рогом -- не получилось. Она  стояла и мычала.  Старик
смотрел  на нее и  не  двигался. Праздника  почему-то  не получилось.  А  он
дав­ненько поджидал  этого дня -- думал,  будет большой празд­ник. А  сейчас
сидел и  не понимал: почему же не вышло  праздника? Сын приехал какой-то  не
такой... В чем не та­кой? Сын как  сын, подарки привез. И все-таки что-то не
то.
     -- Сейчас Степка  придет, -- сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно
было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал.
     Молодые ушли в горницу; унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же
бутылку красного вина и закуску.
     -- Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно вооб­ще-то.
     -- Давай, сынок, это ничего. Это полезно, -- миролюби­во сказал отец.
     Начали  приходить бывшие  друзья  и товарищи Игната.  Пришло  несколько
родных.  Тут-то  бы  и начаться  празднику.  А  праздник  все  не  наступал.
Приходили, здоровались со ста­риком и проходили в горницу, заранее улыбаясь.
Скоро  там  стало  шумно, гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись
женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игна­та сбегали в лавку и вернулись
с бутылками и кульками.
     --  Сейчас  Степка придет,  --  сказал старик. Не было у него  на  душе
праздника, и все тут.
     Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный...
     -- Игнаша наш приехал, -- встретил его отец.
     -- Я уж слышал, -- сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными
волосами.
     Старик поднялся  из-за стола, хотел  идти в горницу,  но  сын остановил
его:
     -- Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то не­удобно даже.
     -- Ну,  давай, -- согласился отец. --  А то верно -- он на­рядный весь,
как это... как артист.
     И тут из горницы вышел Игнат с женой.
     -- Брательник! -- заревел Игнат, растопырив руки. -- Степка! -- И пошел
на него.
     Степка засмеялся, переступил  с ноги  на  ногу,  --  видно, застеснялся
Тамары.
     Игнатий облапил его.
     -- Замараю,  слушай,  -- Степка пытался высвободиться из объятий брата,
но тот не отпускал.
     -- Ничего-о!.. Это трудовая  грязь, братка! Дай поцелую тебя,  окаянная
душа! Соскучился без вас.
     Братья поцеловались.
     Отец  смотрел на  сыновей,  и по щекам  его катились свет­лые,  крупные
слезы. Он вытер их и громко высморкался.
     --  Он  тебе подарки привез,  Степка, -- громко и хвастли­во сказал он,
направляясь к чемоданам.
     --  Брось, тятя, какие подарки! Ну,  давай,  что ты  должен  делать-то?
Делай скорей! Выпьем  сейчас  с  тобой!  Вот!  Видела  Воеводиных? --  Игнат
легонько подтолкнул жену к брату. -- Знакомьтесь.
     Степка даже  покраснел -- не знал: подавать яркой жен­щине грязную руку
или нет. Тамара сама взяла его руку и крепко пожала.
     -- Он у  нас  стеснительный перед городскими, -- пояснил отец. -- А мне
-- хоть бы хны!
     Степка  осторожно кашлянул в  кулак, негромко, коротко засмеялся: готов
был провалиться сквозь землю от таких объ­яснений отца.
     -- Тятя... скажет тоже.
     -- Иди умывайся, -- подсказал отец.
     -- Да, пойду маленько... того... -- обрадовался Степан. И пошел в сени.
Игнат двинулся за ним.
     -- Пойдем, полью тебе по старой памяти.
     Отец тоже вышел на улицу.
     Умываться  решили  идти  на  Катунь  --  она  протекала под  боком,  за
огородами.
     -- Искупаемся, -- предложил Игнат и похлопал себя ла­донями по  могучей
груди,
     Шли   огородами   по   извилистой,  едва  приметной   тропке  в  буйной
картофельной ботве. Отец -- сзади сыновей.
     -- Ну, как  живете-то?  -- басил Игнат, шагая  вразвалку между отцом  и
братом. Он все-таки изрядно хватил там, с друзьями.
     Степка улыбался. Он был рад брату.
     -- Ничего.
     -- Хорошо живем! -- воскликнул отец. -- Не хуже город­ских.
     -- Ну и слава Богу! -- с чувством сказал Игнат. -- Степан, ты, говорят,
нагулял тут силенку?
     -- Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?
     -- Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?
     -- Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ни­чего.
     -- Хорошая баба, -- подхватил Игнат. -- Человек хороший.
     -- Шибко нарядная только. Зачем так?
     Игнат оглушительно захохотал.
     --  Обыкновенно одета!  По-городскому, конечно.  Поотставали вы в  этом
смысле.
     -- Чего-то ты  много хохочешь,  Игнат, -- заметил ста­рик, -- как дурак
какой.
     -- Рад, поэтому смеюсь.
     --  Рад... Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Степка вон не рад, что ли?
А он улыбается -- и все.
     -- Ты когда жениться-то будешь, Степка? -- спросил Игнат.
     -- Не уйдет, куда торопиться.
     Пришли к реке.
     Игнат первый  скинул одежду;  обнажив свое красивое тренированное тело,
попробовал ногой воду, тихонько охнул.
     -- Мать честная! Вот это водичка!
     -- Что? -- Степан тоже разделся. -- Холодная?
     -- Ну-ка, ну-ка? -- заинтересовался  Игнат.  Подошел к брату и стал его
похлопывать  и  осматривать  со  всех сторон, как жеребца. Степка  терпеливо
стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, улыбался.
     -- Есть, -- закончил Игнат. -- Есть, братишка. Давай по­пробуем?
     -- Да ну! -- Степка недовольно тряхнул волосами.
     -- А чего, Степка? Поборись!  -- Отец с укором смотрел на младшего.  --
Не под бабой лежать...
     -- Бросьте вы, на самом деле, -- упрямо и серьезно  ска­зал Степка.  --
Чего ради сгребемся? На смех людям?
     -- Тьфу! -- рассердился отец. -- Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он
какой-то телок у нас -- всего стесняется.
     -- А чего тут стесняться-то! Если б мы какие-нибудь дох­лые были, тогда
действительно стыдно.
     -- Объясни вот ему!
     Степка нахмурился и пошел  к воде.  Сразу  окунулся  и по­плыл,  сильно
загребая огромными руками; вода вскипала под ним.
     -- Силен! -- с восхищением сказал Игнат.
     -- Я же тебе говорю! Он бы тебя уложил.
     -- Не знаю, -- не сразу ответил Игнат. -- Силы у него больше, это ясно.
     Отец  сердито высморкался на песок. Игнат постоял еще  немного  и  тоже
полез  в воду А отец  пошел  вниз  по реке, куда выплывал Степка.  Когда тот
вышел  на  берег,  они  о  чем-то негромко  и  горя­чо  разговаривали.  Отец
доказывал  свое,  даже  прижимал  к груди руки.  Игнат  подплыл  к ним,  они
замолчали.
     Игнат вылез из  воды и задумчиво стал смотреть на дале­кие синие  горы,
на многочисленные острова.
     -- Катунь-матушка, -- негромко сказал он.
     Степка и отец тоже посмотрели на реку.
     На той стороне на  берегу сидела на корточках  баба с вы­соко задранной
юбкой,  колотила  вальком по белью; ослепи­тельно  белели ее  тупые  круглые
коленки.
     -- Юбку-то опусти маленько, ай! -- крикнул старик.
     Баба подняла голову, посмотрела  на  Воеводиных  и про­должала молотить
вальком белье.
     -- Вот халда! -- с возмущением негромко сказал ста­рик. -- Хоть  бы хны
ей!
     Братья стали одеваться.
     Хмель у Игната прошел. Ему что-то грустно стало.
     -- Чего ты такой? -- спросил Степка, у  которого, наобо­рот, было очень
хорошее настроение.
     -- Не знаю. Так просто.
     --  Не  допил,  поэтому,  --  пояснил  старик.  --  Ни два  ни  полтора
получилось.
     -- Черт его знает. Не обращайте внимания. Давайте поси­дим, покурим...
     Сели на теплые  камни... Долго молчали, глядя на волны. Солнце село  на
той стороне,  за островами. Трое  смотрели  на  родную реку,  думали  каждый
свое... Игнат присмирел.
     -- Что, Степа? -- негромко сказал он.
     -- Ничего, -- Степка бросил камешек в воду.
     -- Все строгаешь?
     -- Строгаем.
     Игнат тоже бросил в воду камень. Помолчали.
     -- Жена у тебя хорошая, -- сказал Степан. -- Красивая.
     --  Да?  -- Игнат оживился, с любопытством, весело по­смотрел на брата.
Сказал неопределенно: -- Ничего. Тяте вон не нравится.
     --  Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? -- Старик неодобрительно
посмотрел на Игната. -- Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая.
     Игнат захохотал.
     -- Ты у нас приблатненный, тять! Ты знаешь, что такое фартовая-то?
     Отец  отвернулся к  реке, долго молчал -- обиделся.  Потом повернулся к
Степке и сказал сердито:
     -- Зря ты не поборолся с ним. Ну хоть в ухо стукнитесь?
     -- Вот привязался! -- удивился Степка. -- Ты что?
     -- Заело что-то тятю, -- сказал Игнат. -- Что-то не нра­вится ему.
     -- Что "не нравится"? -- повернулся к нему отец.
     -- Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу.
     -- Ты шибко  грамотный стал, прямо спасу никакого  нет. Все  ты видишь,
все понимаешь!
     -- Будет вам! -- сказал Степка. -- Чего взялись? Нашли время...
     -- Да ну его!  -- Отец  высморкался  и полез  за  кисетом. --  Приехал,
расхвастался тут... Подарков навез, подумаешь!
     Игнат даже растерялся.
     -- Тять, да ты что, на самом деле?
     Степан незаметно толкнул его в бок -- "не лезь".
     -- А  то --  уехали,  на  метре там разъезжают!.. "Хорошо  живем!" Ну и
живите, хрен с вами! Тот дурак молодой -- то­же... Чего ты его  сманил туда,
Максима-то? Что  он там ошивается? Гнать его надо  оттуда, а ты подучиваешь,
как ему скорей квартиру с сортиром получить. Умник!
     -- Ну и тут тоже -- не рай, -- рассердился и Игнат. -- Что он тут будет
делать, молодой парень? Ни выйти никуда...
     -- А Степка что делает?
     -- И Степке, думаю, не  сладко... Привык  просто.  Невели­ка  услада --
топором всю жизнь махать.
     --  Дак  если уж вы  там  такие умные стали  -- приезжайте, садитесь на
машины да работайте. Вон их сколько!.. Город без вас не обедняет, я думаю. И
жизнь  счас  здесь вовсе не та­кая уж захирелая. Самим  ее надо делать, а не
гоняться  за  руб­лем  сломя   голову.  Или  вы  на  готовенькое   приедете?
Трепа­чи!.. Да  еще хвастаются приезжают...  Подарки везут.  Нужны  они мне,
твои подарки, как гармошка попу. Поп, он  с кадилой проживет, а мы без твоих
хромовых сапог обойдемся.
     -- Ну тять... я не знаю. Я хотел как лучше...
     -- "Лучше"...  Умные  люди  делом  занимаются  -- вот  это  лучше. А ты
дурочку  валяешь. И  не совестно?  Сильный,  дак  иди вон лес валить --  там
нуждаются. Кто ее тебе  дал, силуш­ку-то? Где ты  ее взял?.. Здесь?  Здесь и
тратить надо. А  ты  -- хвост дудочкой и завеялся в город: смотрите, какой я
силь­ный! Бесстыдник! Дед твой был бы живой, он бы тебе пока­зал силу. Он бы
тебя  в узелок  завязал  с твоей силой, хоть и старик был.  У него вот  была
сила!  Дак  его  добром люди  споминают,  не зря  прожил. А  ты только людей
смешить ездишь по городам. "Культура тела"! Он вот зря не хочет стукнуться с
тобой,  --  Ермолай  показал  на  Степана, --  а  то бы  ты улетел со  своей
культурой тела... в воду вон.
     -- Ну хватит. -- Степан поднялся. -- Тять, пошли домой.
     -- У тебя деньги есть? -- спросил тот.
     -- Есть. Пошли.
     Старик поднялся и не  оглядываясь  пошел  первым  по  тропке, ведущей к
огородам. Игнат и Степан шли сзади.
     -- Чего он? -- Игната не на шутку встревожило настро­ение отца...
     --  Так...  Ждал   тебя  долго.  Сейчас  пройдет.   Песню  спой  с  ним
какую-нибудь.
     -- Какую песню? Я их перезабыл все. А ты поешь с ним песни?
     -- Да я ж шутейно. Я сам не знаю, чего он... Пройдет.
     Опять шли огородом друг за другом, молчали. Игнат шел за отцом, смотрел
на его сутулую спину.
     -- У него, что, слушай, -- действительно одно плечо ниже или пиджак так
идиотски пошит? -- спросил Игнат тихонько.
     Степан посмотрел на отца, пожал плечами.
     -- Не знаю. Что-то не замечал.

     ...Утро. Степан с отцом вкапывали на дворе большой во­ротный столб.
     Подошли плотники с топорами и ножовками за поясами. Поздоровались.
     -- Чего это вы? -- спросил один из плотников. -- С утра пораньше...
     Ермолай нахмурился и ничего не сказал. Степан усмех­нулся.
     -- Братенъ вчера силенку пробовал.
     -- Неужели выдернул? Не может быть...
     Ермолай строго посмотрел на того, кто усомнился.
     -- Может, попробуешь поборешься с ним?
     -- Из меня борец...
     -- Он с женой приехал?
     -- С женой, -- ответил Степан. -- Жена мировая.
     -- Здорово гульнули вчера?
     -- Маленько гульнули, -- хотел соскромничать Ермолай и тут  же добавил:
--  Ефим  Галюшкин  на  карачках  домой ушел.  Седня  прибежал  похмеляться,
говорит: все руки вчера отдавили.
     Посмеялись.
     -- Ну-ка, помогите.
     Взялись за столб, подняли насколько можно и всадили в ямку.
     -- Будь здоров, Игнаха, -- сказал при этом один из плот­ников. -- Валяй
на здоровье городских силачей, чтоб знали наших.
     Ермолай разгладил бороду.
     -- У его шешнадцать орденов одних, -- сказал он. -- Вче­ра фотокарточку
показывал.
     -- Медалей, -- поправил Степан.
     --  Ну -- медалей. Какого-то немца так, говорит, прило­жил -- у того аж
в  пояснице что-то хрустнуло.  Весь в меня,  подлец.  Я  в парнях когда был,
одного сосняковского мужика задел, подрались чего-то с ними, -- он весь свой
век одним ухом не слышит. А счас вот...
     -- Ну, доделаешь тут, -- сказал  Степан. -- Пойду. -- Он пошел в дом за
топором.
     -- Красивая, говоришь, жена?
     -- Да им глянется, а  мне что?.. Восемьдесят рублишек ух­нули вчера, --
опять вернулся Ермолай к волнующей его теме. -- Было дело.
     -- А где жена-то работает? Тоже циркачка?
     -- А шут ее  знает, я не спросил. Ничо, уважительная ба­бенка.  Меня --
"папаша", "папаша"...  Весь  вечер от меня не отходила.  Одетая с  иголочки.
Спят ишо. -- Ермолай кивнул на дом.
     Вышел Степан. Улыбался.
     -- Проснулся. Рассол дует.
     Еще  когда мужики только подошли, из дома  вышла  немая  Вера,  увидела
посторонних,  вернулась,  надела вчераш­нее  дареное платье  и  прошлась  по
двору, вроде по делу. По­том ушла в дом, опять сняла его и пошла на работу в
своем обычном.
     ...Шли по улице неторопливо. Разговаривали.
     -- Про Москву-то рассказывал? -- все пытали Степана.
     -- Говорил маленько...
     -- А вот чо,  правда  или нет,  говорят, на Кремле-то  часы величиной с
колесо? -- спросил один невысокий, болезнен­ный на вид мужичок.
     -- Я слыхал -- больше, -- возразил другой.
     -- Дык тогда какую же надо пружину, чтоб они ходили?
     --  Может,   они   не  от  пружины  ходют.  Может,  специально   движок
какой-нибудь есть.
     Немая, которая шла с ними вместе, свернула в переулок. Под селом, из-за
гор,  вставало огромное солнце. Там  и здесь  хлопали калитки,  выходили  на
работу.  Ночью прошел  небольшой  дождик. Умытая  земля парила  под  первыми
лучами, дышала всей грудью. Идут улицей плотники -- строить.
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского



    Василий Шукшин.
    Энергичные люди


     © Copyright Василий Шукшин
     Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского


     Сатирическая повесть для театра

     Жил-был  на свете Аристарх Петрович Кузькин, и жила-была жена его, Вера
Сергеевна...  Впрочем, почему --  жи­ли, они  и теперь  живут, а это и  есть
рассказ  про их жизнь: какая случилась с ними и с их друзьями непредвиденная
пе­чальная  история.  Обоим  им  под  сорок, конкретные, жили­стые  люди;  у
Аристарха Петровича интеллигентная плешь, маленькие, сведенные к носу глаза,
он большой демагог, не лишен честолюбия. Вера Сергеевна -- тоже демагог;  но
нет того  мастерства, изящества, как  у  Аристарха Петровича, она из рабочей
семьи, но тоже очень честолюбива и  обидчива.  Он и она -- из торговой сети,
он даже что-то вроде  заведую­щего,  что  ли, она  -- продавщица  ювелирного
магазина "Сапфир".  Была у них трехкомнатная квартира. Все было  бы  хорошо,
но... Про это  "но" много уже рассуждали  -- да:  НО...  Аристархушка крепко
пил.
     И пил, собака, изобретательно.


ВЕЧЕР, КОТОРЫЙ НЕЗАМЕТНО ПРЕВРАЩАЕТСЯ В НОЧЬ

     Аристарх  назвал  гостей  пять   человек,  заставили  пись­менный  стол
шампанским, коньяком, икрой  в баночках... В комнате у Аристарха накурено  и
шумно  --  что-то  такое,  ка­жется,  обмывали,  может  быть,  автомобильные
покрышки, потому что в коридоре лежали автомобильные покрышки, пять штук.
     Вера Сергеевна  много боролась  с пьянством мужа, обоз­лилась  вконец и
отрешилась.  Сидела в своей комнате и  смотрела телевизор, нарочно  запустив
его на полную  гром­кость,  чтобы хоть как-то помешать этим идиотам, которые
шумели в комнате Аристарха.
     Гости шумели.
     -- Ты ль меня, я ль тебя любить буду!.. -- пел один, вовсе лысый; и все
одно: "ты ль меня, я ль тебя..."
     -- Ну, полетели?! Вы, полетели?! --  приставал ко всем курносый человек
в очках и смеялся, и махал руками, как птица, и все звал: -- Ну, полетели?!
     -- Рано, рано, -- говорил Аристарх. -- Тут еще полно вся­ких мошек.
     Похоже,  этот  курносый   хотел   затеять  какую-то  знакомую  игру,  в
перелетных птиц, что ли, но еще не  все  наклюкались. А один  --  с  большим
брюхом -- не знал что это такое -- "полетели". И тоже приставал ко всем:
     -- А куда полетели-то? А? Куда это лететь-то?
     -- На Кудыкину гору!
     -- Куда, куда?
     -- Туда!..
     -- Да он же не знает, чего ты озверел-то? -- остановил Аристарх  одного
чернявого, который обозлился на этого, с брюхом.
     -- Ну, полетели же! -- стонал курносый.
     -- Ну, полетели, -- сказал Аристарх.
     Присели на дорожку, налили по чарочке...
     -- Прощай, родина, -- грустно сказал Аристарх. -- Берез­ки милые...
     Курносый всерьез заплакал и замотал головой.
     -- Полянки... Простор...
     Чернявый дал кулаком по столу.
     -- Не распускать нюни!..
     -- Инстинкт, -- сказал один пожилой с простым лицом.
     -- Выпили на дорожку! -- пригласил Аристарх.
     Все  выпили... Аристарх  первый  поднялся из-за  стола,  по­шел, открыл
дверь комнаты, вернулся и стал наизготове посреди комнаты.
     -- Я -- вожак, -- сказал он.
     За "вожаком" выстроились остальные пятеро...
     И они "полетели"... Они замахали руками, закурлыкали  и мелкими шажками
потянулись за "вожаком".  Сделали прощальный круг  по комнате,  "вылетели" в
коридор, про­летели, курлыкая, через комнату Веры  Сергеевны  и очути­лись в
третьей комнате, где был тоже стол и холодильник.
     Они сели,  печальные, за  стол...  А Аристарх доставал  из холодильника
коньяк.
     -- Далеко теперь наши березки, --  сказал  курносый; он уже опять готов
был плакать.
     --  А я люблю  избу!  -- громко  и враждебно  сказал  человек с простым
лицом. -- Я  вырос на полатях,  и они у меня  до сих  пор -- вот  где! -- он
стукнул себя  в грудь.  --  Обыкновенную  русскую избу!  И вы  мне  с вашими
лифтами, с вашими холо­дильниками...
     -- А коньячок-то любишь -- похолодней, -- вставил чер­нявый.
     -- Он и в погребе будет холодный.
     -- В погребе  он будет плесенью отдавать,  -- сказал  брюхатый.  --  Ты
попробуй поставь  на  недельку в погреб  --  по­том  выпей:  плесенью  будет
отдавать.
     -- Сам ты плесень!  -- свирепел человек  с простым ли­цом. -- Свесил на
коленки... По какому месяцу?
     -- Только... знаешь... не надо, -- обиделся брюхатый.
     -- Не надо? Не надо и вякать, про чего не знаешь!
     -- Хватит вам, -- хотел утихомирить Аристарх. -- Это вечная тема...
     -- Вот в  деревне-то у тебя не было бы такого брюха!  Ты бы там не жрал
на ночь бифштексы кровавые, боров, а ут­ром не валялся бы до двенадцати...
     --  Ты!..  Жлоб! -- прикрикнул брюхатый. -- Ты грузишь  тару  --  грузи
дальше, а язык не распускай, а то на него на­ступить можно!
     -- Да хватит вам! -- встрял опя