офья
Ивановна..." За  этими  звука­ми  -- пустота. Так, по крайней мере,  было  у
Владимира Семеныча: никогда эти люди для него ничего не значили.
     Владимир  Семеныч не на  шутку встревожился, очутив­шись в одиночестве.
Что делать?  Как  жить?  Но  когда  пер­вый ошеломляющий  вал  прокатил  над
головой,  муть, под­нятая в душе Владимира Семеныча,  осела,  осталось  одно
едкое мстительное чувство.
     "Так?  -- думал Владимир Семеныч. -- Вы так?  Хорошо! Посмотрим, как ты
дальше будешь. Как говорится, посмот­рим, чей козырь старше. Не прибежишь ли
ты, голубушка, снова сюда да не попросишь ли Вовку-глота принять тебя".
     И  Владимир Семеныч  бросил пить. Так бывает: вошел клин  в сознание --
стоп!  Вся жизнь отныне сама  собой подчинилась  одной мысли: так  поставить
дело,  чтобы  пре­подобная Люсенька (жена) пришла  бы  и бухнулась в ноги --
молить о прощении или, чтобы она там, где она обитает, с отчаяния полезла бы
в петлю.
     "Ты смотри! -- с  возмущением думал Владимир Семе­ныч. -- Хвост  дудкой
--  и поминай как  звали! Нет, милая,  так не бывает.  Не  тебе, крохоборке,
торжествовать надо мной победу!"
     Владимир Семеныч работал в мебельном магазине, в сек­ции мягкой мебели.
Когда он давал кому-нибудь рабочий телефон, он так и говорил:
     -- Спрашивайте Владимира Семеныча из мягкой секции.
     Работать  Владимир  Семеныч  умел: каждый месяц  имел  в кармане, кроме
зарплаты. Люди бросились красиво жить, понадобились гарнитуры, гарнитуров не
хватало --  башка есть на плечах, будешь иметь в кармане. Владимир Семенович
имел  башку на плечах,  поэтому  имел  в  кармане. Но раньше он много  денег
пускал  побоку,  теперь  же  стал  впол­не  бессовестный   и  жадный:   стал
немилосердно обирать по­купателей, стал сам покупать  ценности,  стал богато
одевать­ся. Он знал, что Люсенька никуда из городка не уехала, живет у одной
подруги.  То обстоятельство,  что  она  не пода­вала на  развод и не  делила
квартиру,  вселяло поначалу  уверенность,  что  она  вернется.  Но проходили
недели, месяцы... Два с половиной месяца прошло, а от  нее ни слуху ни духу.
А  ведь  слышала  же, конечно,  что  Владимир Семеныч  бро­сил  пить,  ходит
нарядный, покупает дорогие вещи. Зна­чит?..
     "Значит, нашла  любовника, --  горько и зло думал Влади­мир Семеныч. --
Зараза. Ну ладно!"
     И Владимир  Семеныч  решил  тоже показать, что  он не  лыком шит, решил
показать, что его козырь старше. Он был человек расторопный.
     Сперва появилась Валя с сырзавода, белозубая, с  голубы­ми глазами. Она
была из деревни, почтительная, это по­нравилось Владимиру Семенычу. Раза два
они  с Валей  хо­дили в  кино, потом Владимир Семеныч  пригласил  ее к  себе
домой.  В воскресенье. Прибрался  дома,  расставил  на столе шампанское (для
Вали), конфеты, грецкие орехи, яблоки... И поехал за Валей.
     В общежитие к ней он доехал  на трамвае, а обратно по­шли пешком: чтобы
все видели и передали Люське.
     Шли с Валей под ручку, нарядные, положительные.
     --  Меня тут некоторые знают, -- предупредил Владимир Семеныч, -- могут
окликнуть... позвать куда-нибудь...
     -- Куда позвать? -- не поняла Валя.
     -- В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внима­ния.  Я их больше не
знаю, оглоедов.  Чужбинников. Злятся, что  я  бросил пить... А чего злиться?
Нет, злятся. Могут провокацию устроить -- не надо обращать внимания.
     -- А самого-то не тянет больше к ним? -- спросила Валя.
     -- К ним?! Я их презираю всех до одного!
     -- Хорошо. Молодец! -- от всего  сердца похвалила  Ва­ля. -- Это  очень
хорошо! Теперь -- жить да радоваться.
     -- Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь завсекцией был.
     -- Еще пока опасаются?
     -- Чего опасаются? -- не понял Владимир Семеныч.
     -- Завсекцией-то ставить. Пока опасаются?
     -- Я думаю, уже  не опасаются.  Но  дело в том, что у нас завсекцией --
старичок, он уже  на пенсии, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что  --
неудобно  его  трогать. Но, ду­маю, что внутреннее  решение они уже приняли:
как только тот уйдет, я занимаю его место.
     Пошли через городской парк.
     Там на  одной  из  площадок соревновались городошники. И стояло немного
зрителей -- смотрели.
     Владимир Семеныч и Валя тоже минут пять постояли.
     -- Делать нечего, -- сказал Владимир Семеныч, трогаясь дальше в путь.
     -- А  у  вас, Владимир Семеныч, я как-то все не спрошу: родные-то здесь
же живут? -- поинтересовалась Валя.
     -- Здесь! -- воскликнул не без иронии Владимир Семе­ныч.  -- Есть дяди,
два, три тетки...  Мать с отцом померли. Но  эти... они все  из себя строят,
воображают, особенно ко­гда я злоупотреблял. У нас наметилось отчуждение, --
Вла­димир Семеныч говорил  без  сожаления, а  как  бы  даже по­смеивался над
родными и сердился на них. -- Обыватели. Они думают, окончили там... свои...
Мещане! Я же не маль­чик им, понимаешь, которого сперва можно не допускать к
себе, потом, видите ли,  допустить. У  меня ведь  так: я мол­чу-молчу, потом
как  покажу зубы!..  Эта  моя дура тоже дума­ет, что я  за ней бегать стану.
Шутить изволите! Если у  меня в жизни вышел такой  кикс,  то я из него найду
выход,  --  Вла­димир Семеныч  очень гордился,  что  бросил пить, его пря­мо
распирало.  --  Посмотрим  через  пару  лет, как  будут жить  они, а  как я.
Крохоборы.  Я  через  месяц  себе  "Роджерс" (гар­нитур такой,  югославский)
приволоку:  обещали завезти штук  семь. Мы уже распределили, кому первые три
пойдут... Две тысячи сто семьдесят рэ. Через  месяц они у меня будут. Видела
когда-нибудь "Роджерс"?
     -- Нет. Мебель такая?
     -- Гостиная такая, особенно стенка шикарная. А "Россарио" видела?
     -- Нет.
     --  У  меня стоит  "Россарио", счас посмотришь.  Всего  де­вять штук  в
городе.
     -- Гляди-ка! -- удивилась Валя.
     --  Им  во сне не снились  такие  гарнитуры.  От "Роджерса" они  вообще
офигеют.  Жить  надо  уметь,  господа  присяжные  заседатели!  -- воскликнул
Владимир Семеныч, ощутив  при­лив гордого чувства. -- Меня почему и  пить-то
повело: чего ни возьмусь сделать, --  все могу! Меня даже из других горо­дов
просят: "Достань холодильник "ЗИЛ", или "Достань дубленку". Ну, естественно,
каждый  старается угостить... У меня душа добрая:  я уважительный тон хорошо
чувствую.  И  вот  это  сознание  --  это  я  все могу  --  привело  меня  к
зло­употреблению. Я и работал, как конь, и пил, разумеется.
     Валя засмеялась.
     -- А? -- сказал довольный Владимир Семеныч. -- Что смеешься?
     -- Да вы прямо уж... всю правду про себя.
     --  А  чего?! -- опять воскликнул Владимир  Семеныч.  Ему было  легко с
Валей. -- Я всегда так.  Если я  хочу Люське фитиля вставить,  я не скрываю:
вставлю. Она надеется, что комнату  у меня оттяпает? Пусть. Я все равно себе
коопера­тивную буду строить, но пусть она попробует разменять  двухкомнатную
на две однокомнатные. Я же в коопера­тив-то не подам,  пока нас не разделят,
а  как разделят, сразу подаю в кооператив. Вот тогда она узнает: подселят ей
ка­ких-нибудь пенсионеров, они  ей покажут тинь-тили-ли. Будь спок, милая: я
все сделаю по уму.
     Дома у себя Владимир Семеныч чего-то вдруг засуетил­ся, даже как  будто
заволновался.
     -- Ну-с...  вот здесь мы и  обитаем! -- шумно говорил он. -- Не хоромы,
конечно, но, как говорит один мой кол­лега, я под этой работой подписываюсь.
Как находишь?
     -- Хорошо, -- похвалила Валя. -- Очень даже хорошо!
     Владимир Семеныч снял с нее плащ-болонью, при этом почему-то не смотрел
ей в глаза (может, грех затевал), уса­дил  в креслице, к креслицу пододвинул
журнальный сто­лик... На столике было много разных журналов с картин­ками.
     -- Прошу... полистай пока. Как тебе "Россарио"?
     -- Какой "Россарио"?
     --  На чем  сидишь-то!  --  воскликнул  Владимир Семеныч со смехом.  --
Кресло-то  из  "Россарио".  А вот  -- стенка. Гарнитур  "Россарио". Финский.
Тысяча двести.
     -- Так, а зачем же еще какой-то?
     -- Надо дожимать.  Но "Роджерс" здесь не появится,  по­ка нас с Люськой
не разделят: нема дурных. Посиди, я  пока кофе  себе сготовлю, -- и Владимир
Семеныч поспешил на кухню готовить кофе. Но и оттуда все говорил. Громко. --
У тебя родных много в деревне?
     -- Много, -- отвечала Валя.
     --  Вот эти  родственнички!.. -- кричал  из  кухни Владимир Семеныч. --
Да?! Как грибов!.. А коснись чего-нито -- нико­го! Да?
     Валя ничего на это не сказала, листала журнал.
     -- Как находишь журналы?! -- опять закричал Владимир Семеныч.
     -- Хорошие.
     -- По тематике подбирал! Обрати внимание: все жмут на уют.
     -- А?
     -- Уют подчеркивают!
     -- Да... -- сказала Валя.
     --  Не находишь,  что в  квартире, -- кричал Владимир Се­меныч,  --  не
хватает заботливой женской руки?!
     Валя не знала, что на это говорить.
     -- Да бог ее знает...
     -- А?!
     -- Не знаю!
     -- Явно не хватает! -- Владимир Семеныч появился в комнате с подносом в
руках.  На подносе --  медный сосудец с кофе, малые чашечки. -- Жить  тем не
менее  надо краси­во,  --  сказал  он. --  Прошу:  сядем  рядком,  потолкуем
лад­ком.
     Сели к столу, где стояла  бутылка шампанского, стояли вазы с конфетами,
с  орехами, с печеньем.  Владимир  Семе­ныч нагнулся  вбок куда-то  и что-то
такое включил -- щелк­нуло. Музыку, оказывается: в комнату полились грустные
человечнейшие звуки.
     -- "Мост Ватерлоо", -- сказал Владимир Семеныч тихо. И  смело посмотрел
в глаза девушке: -- Как находишь?
     -- Хорошая, -- сказала Валя.  И чуть покраснела  от  взгля­да Владимира
Семеныча.
     Зато  Владимир  Семеныч   осмелел  вполне.  Он  говорил  и  откупоривал
шампанское, наливал шампанское в фужер и говорил...
     -- Я так считаю: умеешь жить -- живи, не  умеешь -- пе­няй на себя. Но,
кроме  всего  прочего,  должен  быть  вкус,  по­тому  что...  если  держать,
например,  две  коровы и  семна­дцать свиней --  это тоже  считается хорошо.
Должен  быть современный уровень -- во  всем. Держи,  но пока не пей:  мы на
брудершафт выпьем. Я себе кофе налью.
     -- Как это? -- спросила Валя.
     -- На брудершафт-то? А вот так вот берутся... Дай руку.  Вот так берут,
просовывают...  --  Владимир  Семеныч  пока­зал.  --  Так?  И  --  выпивают.
Одновременно. Мм?  --  Влади­мир Семеныч близко заглянул опять в глаза Вале.
-- Мм? -- губы его чуть дрожали от волнения.
     -- Господи!.. -- сказала Валя. -- Для чего так-то?
     --  Ну,  происходит...  тесное  знакомство. Уже  тут... со­знаются друг
другу. Некоторый союз. Мм?
     -- Да что-то мне... как-то... Давайте уж прямо выпьем.
     -- Да нет, зачем же прямо-то? -- Владимир Семеныч хо­тел улыбнуться, но
губы  его свело от волнения, он только покривился.  И глотнул. -- Мм?  Зачем
прямо-то? Дело же в том, что тут образуется некоторый союз... И  скрепляется
поцелуем. Я  же не  в  Карачарове  это  узнал, --  Владимир  Се­меныч  опять
глотнул. -- Мм?
     -- Да ведь неспособно так пить-то!
     -- Да почему же неспособно?! -- Владимир Семеныч  придвинулся ближе, но
у него это  вышло неловко, он  рас­плескал кофе из  чашечки.  --  Вовсе даже
способно. Почему неспособно-то? Поехали. Музыка такая играет... даже жал­ко.
Неужели у тебя не волнуется сердце? Не волнуется?
     --  Да  бог  ее знает... --  Вале  было  ужасно  стыдно,  но она хотела
преодолеть  этот стыд --  чтобы  наладился  этот  со­временный  уровень, она
хотела, чтобы  уж он  наладился,  черт с ним совсем, ничего не  поделаешь --
везде его требу­ют. -- Волнуется, вообще-то. А зачем говорить-то про это?
     -- Да об  этом  целые  тома  пишут! -- воскликнул  ободрен­ный Владимир
Семеныч.  --  Поэмы  целые пишут! В  чем  де­ло? Ну?  Ну?.. А то  шампанское
выдыхается.
     -- Да давай прямо выпьем! -- сказала Валя  сердито. Ни­как она не могла
развязаться. -- Какого дьявола будем косо­бочиться?
     -- Но образуется же два кольца... --  Владимир Семеныч растерялся от ее
сердитого голоса. -- Зачем же ломать традицию? Музыка  такая играет... Мы ее
потом еще разок за­ведем. Мм?
     -- Да не мычи ты, ну тя к черту! -- вконец чего-то обозли­лась Валя. --
Со своей музыкой... Не буду я  так пить. Ото­двинься. Трясется сидит, как...
-- Валя сама отодвинулась. И поставила фужер на стол.
     --  Выйди отсюда, -- негромко, зло сказал Владимир Се­меныч. -- Корова.
Дура.
     Валя не  удивилась такой  чудовищной перемене. Встала  и пошла надевать
плащ. Когда одевалась, посмотрела на Владимира Семеныча.
     -- Корова, -- еще сказал Владимир Семеныч.
     -- Ну-ка!..  --  строго сказала  Валя. --  А то  я те пообзываюсь  тут!
Сам-то... слюнтяй.
     Владимир Семеныч  резко  встал... Валя поспешно вышаг­нула из квартиры.
Да  так  крепко  саданула дверью, что от стены  над косяком  отвалился кусок
штукатурки и неслыш­но упал на красный коврик.
     -- Корова, -- еще раз сказал Владимир Семеныч. И стал убирать со стола.
     После  этого Владимир Семеныч  долго  ни  с  кем не знако­мился.  Потом
познакомился с одной... С Изольдой Вик­торовной. Изольда Викторовна покупала
дешевенький  гар­нитур,  и Владимир  Семеныч  познакомился с  ней.  Она тоже
разошлась  с мужем,  и  тоже  из-за водки  --  пил мужик. Вла­димир  Семеныч
проявил  к ней большое сочувствие, помог отвезти гарнитур на квартиру. И там
они долго  беседовали  о  том,  что  это  ужасно, как теперь много пьют. Как
взбеси­лись! Семьи рушатся, судьбы ломаются... И ведь что удиви­тельно: не с
горя пьют, какое горе! Так -- разболтались.
     Изольда  Викторовна, приятная женщина  лет  тридцати трех  --  тридцати
пяти, слушала умные слова Владимира Се­меныча, кивала опрятной головкой... У
нее  чуть  шевелился  кончик  аккуратного  носика.  Она  понимала  Владимира
Се­меныча, но  самой ей  редко удавалось вставить слово -- го­ворил Владимир
Семеныч. А когда  ей удавалось немного  по­говорить,  кончик носа ее заметно
шевелился, на  щеках  образовывались и исчезали, образовывались  и  исчезали
ямочки, и зубки поблескивали белые, ровные. Владимир Семеныч под конец очень
растрогался и сказал:
     -- У меня  один родственничек диссертацию защитил  -- собирает  банкет:
пойдемте  со  мной?  А то  я  тоже... один,  как  столб,  извините за  такое
сравнение.
     И Владимир Семеныч поведал свою  горькую историю: как он  злоупотреблял
тоже, как от него ушла жена... И так  у него это хорошо -- грустно -- вышло,
так  он  откровенно  все  рассказал, что  Изольда  Викторовна  посмеялась  и
согласи­лась пойти  с  ним  на банкет. Владимир  Семеныч шел домой  чуть  не
вприпрыжку  --  очень  ему  понравилась  женщина. Он  все  видел, как  у нее
шевелится носик, губки шевелятся,  щечки шевелятся -- все шевелится, и зубки
белые поблески­вают.
     "Да  такая  умненькая! -- радостно  думал Владимир  Семе­ныч. -- Вот  к
ней-то "Роджерс" подойдет. Мы бы с ней организовали славное жилье".
     Было  воскресенье.  Владимир  Семеныч  шел  с  Изольдой  Викторовной  в
ресторан.  Хотел было  взять  ее  под  ручку, но  она освободилась и  просто
сказала:
     -- Не нужно.
     Владимир Семеныч хотел обидеться, но раздумал.
     -- Я вот этого знаю, -- сказал он.  -- Только  не огля­дывайтесь. Потом
оглянетесь.
     Прошли несколько.
     -- Теперь оглянитесь.
     Изольда Викторовна оглянулась.
     -- В шляпе, -- сказал Владимир Семеныч. -- С портфе­лем.
     -- Так... И что?
     -- Он раньше в заготконторе работал. Мы как-то были с ним в доме отдыха
вместе, ну, наклюкались... Ну, надо же что-то делать!  Он говорит:  "Хочешь,
сейчас со второго эта­жа в трусах прыгну?" Струков его фамилия... вспомнил.
     -- Ну?
     --  Прыгнул. Разделся  до трусов  и прыгнул. На клумбу  цветочную.  Ну,
конечно, сообщили на работу. Приходил потом ко мне: "Напиши  как  свидетель,
что я случайно со­рвался".
     -- И что вы?
     --  Что  я,  дурак,  что ли? Он случайно разделся,  случайно  залез  на
подоконник, случайно закричал: "Полундра!"  Я говорю:  "Зачем  "полундру"-то
было  кричать? Кто же нам  после этого поверит, что  "случайно"?"  По-моему,
перевели  куда-то. Но ничего, с портфелем ходит... Мы,  когда  встре­чаемся,
делаем вид, что не знаем друг друга. А в одной ком­нате жили.
     -- Дурак какой, --  сказала Изольда Викторовна.  -- Со второго этажа...
Мог же голову свернуть.
     -- Не  дурак, какой  он  дурак. Это, так называемые, духари:  геройство
свое показать. Я, если напивался, сразу под стол лез...
     -- Под стол?
     -- Не специально, конечно, но... так получалось. Я  очень спокойный  по
натуре, -- Владимир Семеныч, сам того не  замечая, потихоньку хвалил себя, а
про "Роджерс"  и "Россарио" молчал -- чуял, что не  надо. Изольда Викторовна
ра­ботала  библиотекарем, Владимир Семеныч работу  ее ува­жал, хоть понимал,
что там платят гроши.
     В ресторане для банкета был отведен длинный стол у сте­ны.
     Приглашенные, некоторые,  уже сидели.  Сидели  чинно, прямо.  Строго  и
неодобрительно поглядывали на  малые столики  в зале, за  которыми выпивали,
кушали,  беседова­ли...  Играла  музыка, маленький  толстый человек  пел  на
воз­вышении песню не по-русски.
     --  Вон та, в голубом  платье...  -- успел сообщить  Влади­мир Семеныч,
пока шли к столу через зал, -- с  ней опасай­тесь насчет детского воспитания
спорить: загрызет.
     -- Что такое? -- испугалась Изольда Викторовна.
     -- Не бойтесь, но лучше не связывайтесь: она в детском садике работает,
начальница там какая-то... Дура вооб­ще-то.
     Владимир  Семеныч широко заулыбался,  с достоинством поклонился всем  и
пошел здороваться и знакомить Изоль­ду Викторовну.
     На Изольду Викторовну смотрели вопросительно и  стро­го. Некоторые даже
подозрительно.  Она  смутилась,  расте­рялась...  Но  когда  сели,  Владимир
Семеныч горячо зашептал ей:
     --  Умоляю:  выше  голову! Это мещане, каких свет  не  ви­дел. Тут одна
показуха, один вид, внутри -- полное убоже­ство. Нули круглые сидят.
     -- Может, нам уйти лучше?
     -- Зачем? Посидим... Любопытно.
     Получилось вообще-то, что они сидят напротив на­чальницы из  детсадика,
а  по  бокам от них  --  пожилые  и  то­же  очень строгие,  больше  того  --
презирающие всех, кто в тот вечер оказался в ресторане.  Они смотрели в зал,
перего­варивались. Делали замечания. Не одобряли они все это, весь этот шум,
гам, бестолковые выкрики...
     -- А накурено-то! Неужели не проветривается?
     -- Дело не  в  этом. Здесь же  специально сидят, одурмани­вают  себя --
зачем же проветривать?
     -- А вон, во-он -- молоденькая!.. Во-он, хохочет-то. Заливается!
     -- С офицером-то?
     -- Да. Как хохочет, как хохочет!.. Будущая мать.
     -- Почему будущая? У них теперь это рано...
     -- Это вы меня спросите! -- воскликнула полная жен­щина в голубом. -- Я
как раз наблюдаю... результаты этого смеха.
     -- А где же наш диссертант-то? -- спросил Владимир Семеныч.
     -- За руководителем поехал.
     -- За генералом, так сказать?
     Не поняли:
     -- За каким генералом?
     -- Ну, за руководителем-то... Я имею в виду Чехова, -- Владимир Семеныч
повернулся  к  Изольде  Викторовне:  --  У  него  руководитель --  известный
профессор в городе,  я ему "Россарио" доставал. Я его называю -- генерал,  в
перенос­ном смысле, разумеется.  Вам  не  хочется поговорить  с  кем-нибудь?
Может, пошутили бы... А то как-то неудобно мол­чать.
     -- Я не знаю,  о чем тут говорить, --  сказала  Изольда Вик­торовна. --
Мне все же хочется уйти.
     --  Да ничего! Надо побыть...  Можно алкоголиков покри­тиковать --  они
это любят. Медом не корми, дай...
     -- Нет, не сумею. Надо уйти.
     -- Да почему?! -- с сердцем воскликнул Владимир Семе­ныч. -- Ну, что уж
так  тоже:   уйти,  уйти!  Уйти  мы  всегда   успеем,  --  Владимир  Семеныч
спохватился, что отчитывает  милую женщину,  помолчал  и  добавил  мягко,  с
усмешкой:  -- Не  торопитесь,  я же  с вами. В случае чего я  им тут