тарушку.
   Только подходило "Анна унд Марта баден", у него болела душа  -  опять
пойдет: "Нет, это поразительно!.. Вылитый маленький Байрон". Спирьке это
надоело. Однажды старушка завела по обыкновению:
   - Невероятно, никто не поверит: маленький Бай...
   - Да пошла ты к... - И Спирька загнул такой мат,  какого  постеснялся
бы пьяный мужик.
   У старушки глаза полезли на лоб. Она потом говорила:
   - Я не испугалась, нет, я была санитаркой  в  четырнадцатом  году,  я
много видела и слышала... Но меня поразило:  откуда  он-то  знает  такие
слова?! А какое прекрасное лицо!.. Боже, какое у него лицо  -  маленький
Байрон!
   "Байрона" немилосердно выпорола мать. Он отлежался и двинул на фронт.
В Новосибирске его поймали, вернули домой.  Мать  опять  жестоко  избила
его... А ночью рвала на себе  волосы  и  выла  над  сыном;  она  прижила
Спирьку от "проезжего молодца" и болезненно любила и  ненавидела  в  нем
того молодца: Спирька был вылитый отец, даже характером сшибал,  хоть  в
глаза не видал его.
   В школу он больше не пошел, как мать ни билась и чем только ни  лупи-
ла. Он пригрозил, что прыгнет с крыши на вилы. Мать отступилась. Спирька
пошел работать в колхоз.
   Рос дерзким, не слушался старших, хулиганил,  дрался...  Мать  вконец
измучилась с ним и махнула рукой:
   - Давай, может, посадют.
   И правда, посадили. После войны. С дружком, таким же  отпетым  чухон-
цем, перехватили на тракте сельповскую телегу из соседнего села,  отняли
у возчика ящи водки... Справились с мужиком! Да еще всыпали  ему.  Сутки
гуляли напропалую у Спирькиной "марухи"... И  тут  их  накрыла  милиция.
Спирька успел схватить ружье, убежал в баню, и его почти двое  суток  не
могли взять - отстреливался. К нему подсылали "маруху" его,  Верку-тара-
торку, - уговорить сдаться добром. Шалаболка Верка, тайком, под подолом,
отнесла ему бутылку водки и патронов. Долго была там  с  ним..  Вышла  и
объявила гордо:
   - Не выйдет к вам!
   Спирька стрелял в окошечко и пел:

   Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
   Пощады никто не желает!

   - Спирька, каждый твой выстрел - лишний год! - кричали ему.
   - Считайте - сколько?! - отвечал Спирька. И из окошечка брызгал стре-
мительный длинный огонь, гремело. Потом он протрезвился, смертельно  за-
хотел спать... Выкинул ружье и вышел.
   Пять лет "пыхтел".
   Пришел - такой же размашисто-красивый, дерзкий и такой же  неожиданно
добрый. Добротой своей он поражал, как и красотой. Мог снять с себя пос-
леднюю рубаху и отдать - если кому нужна. Мог в свой выходной поехать  в
лес, до вечера пластаться там, а к ночи привезти машину  дров  каким-ни-
будь одиноким старикам. Привезет, сгрузит, зайдет в избу.
   - Да чего бы тебе, Спиренька, андел ты наш?.. Чего бы тебе за это?  -
суетятся старики.
   - Стакан водяры.- И смотрит с любопытством.- Что, ничего я мужик.
   Пришел Спирька из тюрьмы... Дружков - никого,  разъехались,  "марухи"
замуж повыходили. Думали, уедет и он. Он не уехал. Малость погулял,  от-
дал деньги матери, пошел шоферить. Так жил Спирька.

   В село Ясное приехали по весне два новых  человека,  учителя:  Сергей
Юрьевич и Ирина Ивановна Зеленецкие - муж и жена. Сергей Юрьевич -  учи-
тель физкультуры, Ирина Ивановна - пения.
   Сергей Юрьевич - невысокий, мускулистый, широченный в плечах... Ходил
упружисто, легко прыгал, кувыркался; любо глядеть, как  он  серьезно,  с
увлечением проделывал упражнения на турнике, на брусьях, на кольцах... У
него был необычайно широкий добрый рот, толстый, с нашлепкой нос и  ред-
кие, очень белые, крупные зубы.
   Ирина Ивановна - маленькая, бледненькая, по-девичьи стройная.  Ничего
вроде бы особенного, а скинет в учительской плащик, пройдет,  привстанет
на цыпочки, чтобы снять со шкафа  тяжелый  аккордеон,-  откуда  ладность
явится, изящность. Невольно засматривались на нее.
   Такая-то пара (было им по тридцать - тридцать два  года)  приехала  в
Ясное в хорошие теплые дни в конце апреля. Их поселили в большом доме, к
старикам Прокудиным.
   Первым, кто пришел навестить приезжих, был Спирька, Он и раньше всег-
да ходил к новым людям. Придет, посидит, выпьет с хозяевами (кстати ска-
зать, Спирька, хоть пил, допьяна напивался редко), поговорит и уйдет.
   Было под вечер. Спирька умылся, побрился, надел выходной костюм и по-
шел к Прокудиным.
   - Пойду гляну, что за люди,- сказал матери.
   Старики Прокудины вечеряли.
   - Садись, Спиридон, похлебай.- Спирька иногда помогал  старикам,  они
любили его и жалели.
   - Спасибо, я из-за стола. Дома ваши квартиранты?
   - Там.- Старик кивнул на дверь горницы.- Укладываются.
   - Как они?
   - Ничо, уважительные. Сыру с колбасой вот дали. Садись, попробуй?
   Спирька качнул головой, пошел в горницу. Стукнул в дверь:
   - Можно?
   - Войдите! - пригласили за дверью.
   Спирька вошел,
   - Здравствуйте!
   -  Здравствуйте!  -  сказали  супруги.  И  невольно  засмотрелись  на
Спирьку. Так было всегда.
   Спирька пошел знакомиться.
   - Спиридон Расторгуев.
   - Сергей Юрьевич.
   - Ирина Ивановна. Садитесь, пожалуйста.
   Пожимая теплую маленькую ладошку Ирины Ивановны, Спирька  открыто,  с
любо пытством оглядел всю ее, Ирина Ивановна чуть поморщилась от рукопо-
жатия, улыбнулась, почему-то поспешно отняла руку, поспешно повернулась,
пошла за стулом.. Несла стул, смотрела на Спирьку не то что удивленная -
очень заинтересованная
   Спирька сел.
   Сергей Юрьевич смотрел на него.
   - С приездом,- сказал Спирька.
   - Спасибо.
   - Пришел попроведать,- пояснил гость.- А то пока наш народ раскачает-
ся, засохнуть можно.
   - Необщительный народ?
   - Как везде: больше по своим углам.
   - Вы здешний?
   - Здешний. Чалдон.
   - Сережа, я сготовлю чего-нибудь?
   - Давай! - охотно откликнулся Сережа  и  опять  весело  посмотрел  на
Спирьку.- Вот со Спиридоном и отпразднуем наше новоселье.
   - Стаканчик можно пропустить,- согласился Спирька.- Откуда будете?
   - Не очень далеко.
   Ирина Ивановна пошла в комнату стариков; Спирька проводил  ее  взгля-
дом.
   - Как жизнь здесь? - спросил Сергей Юрьевич.
   - Жизнь...- Спирька помолчал, но не искал слова, а жалко вдруг стало,
что не будет слышать, как он скажет про жизнь,  эта  маленькая  женщина,
хозяйка.Человек, он ведь как: полосами  живет.  Полоса  хорошая,  полоса
плохая...- Нет, не хотелось говорить.- А  зачем  она  пошла-то?  Сказать
старикам, они сделают, что надо.
   - Зачем же? Она сама хозяйка. Так какая же у вас теперь полоса?
   - Так-середка на половинке. Ничего вообще-то... -  Ну  решительно  не
хотелось говорить, пока она там готовит эту дурацкую закуску.-  Закурить
можно?
   - Курите,
   - Учительствовать?
   - Да.
   - Она по кому учитель?
   - По пению.
   - Что, поет хорошо? - оживился Спирька.
   - Поет...
   - Может, споет нам?
   - Ну... попросите, может, споет.
   - Пойду скажу старикам... Зря она там!
   И Спирька вышел из горницы.
   Вернулись вместе - Ирина Ивановна и Спирька, Ирина Ивановна несла  на
тарелочке сыр, колбасу, сало...
   - Я согласилась не делать горячего,- сказала она.
   - Хорошо, что согласилась.
   - Да на кой оно!..- чуть не сорвался Спирька на  привычное  определе-
ние.Милое дело - огурец да кусок сала! Верно? - Спирька глянул на хозяи-
на.
   - Тебе лучше знать,- резковато сказал Сергей Юрьевич,
   Спирьку обрадовало, что хозяин перешел на "ты" - так лучше. Он не за-
метил, как переглянулись супруги: ему стало хорошо. Сейчас  -  стаканчик
водки, а там видно будет.
   Вместо водки на столе появился коньяк.
   - Я сразу себе стакан, потом - ша: привык так. Можно?
   Спирьке любезно разрешили.
   Спирька выпил коньяк, взял маленький кусочек колбасы...
   - Вот... - поежился, - Достали слой вечной мерзлоты, как говорят.
   Супруги выпили по рюмочке. Спирька смотрел,  как  вздрагивало  нежное
горлышко женщины. И - то ли коньяк так сразу, то  ли  кровь  -  кинулось
что-то тяжелое, горячее к сердцу. До зуда в руках  захотелось  потрогать
это горлышко, погладить. Взгляд Спирьки посветлел,  поумнел...  На  душе
захорошело.
   - Мечтяк коньячишко,- похвалил он.- Дорогой только.
   Сергей Юрьевич засмеялся; Спирька не замечал его.
   - Милое дело - самогон, да? - спросил Сергей Юрьевич.- Дешево и  сер-
дито.
   "Что бы такое рассказать веселое?" - думал Спирька.
   - Самогон теперь редко,- сказал он,- Это в  войну...-  И  вспомнились
далекие трудные годы, голод, непосильная, недетская работа на пашне... И
захотелось обо всем этом рассказать весело. Он вскинул красивую  голову,
в упор посмотрел на женщину, улыбнулся:
   - Рассказать, как я жил?
   Ирина Ивановна поспешно отвела от него взгляд, посмотрела на мужа.
   - Расскажи, расскажи, Спиридон,- попросил Сергей Юрьевич.- Это  инте-
ресно - как ты жил.
   Спирька закурил.
   - Я - сураз,- начал он.
   - Как это? - не поняла Ирина Ивановна.
   - Мать меня в подоле принесла. Был в этих местах один ухарь. Кожи  по
краю ездил собирал, заготовитель. Ну, заодно и меня заготовил,
   - Вы знаете его?
   - Ни разу не видал, Как мать забрюхатела, он к ней больше глаз не ка-
зал. А потом его за что-то арестовали - и ни  слуху  ни  духу,  Наверно,
вышку навели. Ну, и стал я, значит, жить-поживать...- И  так  же  резко,
как захотелось весело рассказать про свою жизнь,  так-сразу-расхотелось,
Мало веселого... Про лагерь, что ли? Спирька посмотрел на Ирину  Иванов-
ну, и в сердце опять толкнулось неодолимое желание:  потрогать  горлышко
женщины, погладить.
   Он поднялся.
   - Мне в рейс. Спасибо за угощение.
   - Ночью в рейс? - удивилась Ирина Ивановна.
   - У нас бывает. До свиданья. Я к вам еще приду.
   Спирька, не оглянувшись, вышел из горницы,
   - Странный парень,- сказала жена после некоторого молчания.
   - Красивый, ты хотела сказать?
   - Красивый, да.
   - Красивый... Знаешь, он влюбился в тебя.
   - Да?
   - И тебя, кажется, поскребло по сердцу. Поскребло?
   - С чего ты взял?
   - По скребло-о.
   - Тебе хочется, чтобы поскребло?
   - А что?.. Только... не получится у тебя.
   Женщина посмотрела на мужа.
   - Испугаешься,- сказал тот.- Для этого нужно мужество.
   - Перестань,- сказала жена серьезно.- Чего ты?
   - Мужество и, конечно, сила,- продолжал муж,- Надо, так сказать, быть
в фс ме. Вот он - сумеет. Между прочим, он сидел в тюрьме.
   - Почему ты решил?
   - Не веришь? Иди спроси у стариков.
   - Если тебе нужно, иди спрашивай,
   - А что?
   Муж вышел к старикам.
   Через пять минут вернулся... И с наигранной торжественностью объявил:
   - Пять лет! В лагерях строгого режима. За грабеж.
   Отсыревший к вечеру, прохладный воздух хорошо  свежил  горячее  лицо.
Спирька шел, курил. Захотелось вдруг, чтоб  ливанул  дождь  -  обильный,
чтоб резалось небо огневыми зазубринами, гремело сверху... И тогда бы  -
заорать, что ли.
   Спирька направился в очередное "логово" - к Нюре Завьяловой.
   Стукнул в окно.
   - Ну? - недовольно спросила заспанная Нюра, смутно, белым пятном мая-
ча окном.
   Спирька молчал, думал про Нюру: один раз, в войну,  когда  Нюре  было
двадцать три и она была вдовой с двумя маленькими  ребятишками,  Спирька
(ему тогда шел четы надцатый) ночью сбросил с воза в огород к ней  мешок
зерна (ехали обозом в город молоть). Нюре стукнул вот  в  это,  кажется,
окно и сказал торопливо;
   - Найди в огороде, у бани... Спрячь подальше!
   А когда через два дня, тоже ночью, пришел к Нюре, она  накинулась  на
него:
   - Ты што, Спирька, змей полосатый, в тюрьму меня  захотел  посадить?!
Сам хочешь сытый ходить, а к другим подбрасываешь?..
   Спирька опупел.
   - Да не себе я, чего ты разоралась-то!
   - Кому же?
   - Тебе. Им же исть надо! - Про детей Нюриных. - Голодные же сидят...
   Нюра заревела коровой, бросилась обнимать Спирьку. Спирька,  расстро-
енный, матерился.
   - Ну, и вот!.. Будешь им в ступке толочь да лепешки  в  золе  печь  -
вкуснятина, сил нет...
   Вот что вспомнилось вдруг.
   - Чего стоишь-то? - спросила Нюра. -  Дверь  открыта...  Стариков  не
разбуди.
   Спирька стоял. Было в его характере  какое-то  жестокое  любопытство:
что она сейчас будет делать?
   - Спирька!.. Ну, чего ты?
   Молчание,
   - Иди, что ли?
   Молчание.
   - Дурак заполошный... Разбудит, а потом начинает... Ну и иди к черту!
- Нюра пошла к кровати,
   Спирька неслышно прокрался по прихожей избе, где храпели старики  Ню-
рины, и очутился в горнице,
   - Чего выкобениваешься-то?
   Спирьке нестерпимо стало жаль Нюру...  Какого  черта,  действительно?
Лучше не приходить тогда.
   - Все, Нюрок, спим.
   Через три дня, вечером, Спирька пошел к Прокудиным.  Квартирантов  не
было дома. Спирька побеседовал пока со стариками. Рассказал, что  одному
солдату явилась земная божья мать...
   Пришла Ирина Ивановна. Одна. Свеженькая: внесла в избу  прохладу  ве-
черней весенней улицы. Удивилась и, как  показалось  Спирьке,  обрадова-
лась. Спокойный, решительный, Спирька прошел в горницу.
   - Букетик,- предложил он, И подал  женщине  кроваво-красный  пылающий
букетик жарков.
   - Ах!.. - обрадовалась женщина, - Ах, какие они! Как они  называются?
Я таких никогда не видела...
   - Жарки. - В груди у Спирьки  весело  зазвенело.  Так  бывало,  когда
предстояло драться или обнимать желанную женщину, Он не скрывал  любви,-
Я вам теперь часто буду такие привозить.
   - Да нет, зачем же?.. Это ведь труд лишний...
   - Ох,- скокетничал Спирька,- труд! Мимо езжу, их  там  хоть  литовкой
коси...- Спирька подумал, что хорошо все-таки, что он красивый.  Другого
давно бы уж поперли, и все. Он улыбался, ему было легко.
   Женщина тоже засмеялась и смутилась, Спирька наслаждался: как в зной-
ный-знойный день пил из ключа студеную воду, погрузив в  нее  все  лицо.
Пил и пил - и по телу огоньком разливался томительный жар. Он взял  жен-
щину за руку... Как во сне! - только бы не просыпаться.
   Женщина хотела отнять руку... Спирька не выпустил.
   - Зачем вы?.. Не нужно.
   - Почему не нужно? - Все, что умел Спирька, все, что безотказно всег-
да действовало на других женщин, все хотел бы он обрушить сейчас на  это
дорогое, слабое существо. Он молил в душе; "Господи, помоги!  Пусть  она
не брыкается!" Он повлек к себе женщину... Он видел, как расширились  ее
близкие удивленные глаза. Теперь - чтоб не дрогнула, не ослабла рука...
   "Господи, мне больше пока ничего не надо - поцелую, и все". И поцело-
вал. И погладил белое нежное горлышко... И еще поцелова мягкие  податли-
вые губы. И тут вошел муж... Спирька не слышал, как  он  вошел.  Увидел,
как вскинулась голова женщины и испуг плеснулся в ее  глазах...  Спирька
услышал за спиной насмешливый голос:
   - Те же. И муж.
   Спирька отпустил женщину. Не было ни стыдно, ни страшно. Жалко  было.
Такая досада взяла на этого опрятного, подтянутого,  уверенного  челове-
ка... Хозяин пришел. И все у них есть, у дьяволов, везде они -  желанные
люди. Он смотрел на мужа.
   - Лихой парень! Ну как, "удалось что-нибудь? - Сергей  Юрьевич  хотел
улыбнуться, но улыбки не вышло, только нехорошо сузились глаза и толстые
губы обижен но подрожали. Он посмотрел на жену, - Что молчите? Что  поб-
леднела?! - Крик - злой, резкий - как бичом стегнул  женщину.-  Шлюха!..
Успела? - Муж шагнул к ней.
   Спирька загородил ему дорогу. Вблизи увидел, как полыхают темные гла-
за его обидой и гневом... И еще уловил Спирька тонкий одеколонистый  хо-
лодок, исходиший от гладко выбритых щек Сергея Юрьевича.
   - Спокойно,- сказал Спирька.
   В следующее мгновение сильная короткая рука влекла Спирьку из  горни-
цы.
   - Ну-ка, красавец, пойдем!..
   Спирька ничего не мог сделать с рукой: ее как приварили к загривку, и
крепост руки была какая-то нечеловеческая, точно шатуном толкали сзади.
   Так проволокли Спирьку через комнату стариков; старики во  все  глаза
смотрел на квартиранта и на Спирьку.
   - Кота пакостливого поймал, - пояснил квартирант.
   Ужас, что творилось в душе Спирьки!.. Стыд, боль, злоба - все там пе-
ремешалос: душило.
   - Пидор, гад, - хрипел Спирька, - что ты делаешь?..
   Вышли на крыльцо... Шатун сработал, Спирька полетел вниз  с  высокого
крыльп и растянулся на сырой соломенной подстилке,  о  которую  вытирают
ноги.
   "Убью",- мелькнуло в Спирькиной голове.
   Сергей Юрьевич спускался к нему...
   - Вставай.
   Спирька вскочил до того, как ему велели... И тотчас опять полетел  на
землю. И с ужасом и с брезгливостью понял: "Он же бьет  меня!"  И  опять
вскочил и хотел скользнуть под чудовищный шатун - к горлу  физкультурни-
ка. Но второй шатун коротко двинул его в челюсть снизу. Спирьку  бросило
назад; он почувствовал медь во рту. Опять бросился на учителя... Он умел
драться, но ярость, боль, позор, сознания своей беспомощности перед  ша-
тунами - это лишило его былой ловкости, спокойствия. Слепая ярость  бро-
сала и бросала его вперед, и шатуны работали. Кажется, он ни разу так  и
не достал учителя. От последнего удара он не встал. Учитель склонило над
ним.
   - Я тебя уработаю,- неразборчиво, слабо, серьезно сказал Спирька.
   - Будем считать, что это урок вежливости. Лагерные штучки  надо  бро-
сать.Учитель говорил не зло, тоже серьезно.
   - Я убью тебя,- повторил Спирька, Во рту  была  какая-то  болезненная
мешанина, точно он изгрыз флакон с одеколоном - все там  изрезал  и  об-
жег.Убью, знай.
   - За что? - спокойно спросил учитель. - За что ты меня убьешь?.. Под-
лец.
   Учитель ушел в дом, захлопнув за собой дверь, и задвинул железную ще-
колду
   Спирька попробовал встать, не мог. Голова гудела, но  думалось  ясно.
Он знал, как с крыши прокудинского дома - через лаз - можно спуститься в
кладовку. Кладовка не запиралась: шпагатная веревочка  накидывалась  пе-
телькой на гвоздик, и все,- чтоб дверь сама не открывалась. Дверь в избу
стариков тоже никогда не запирается на ночь. В горнице  запора  и  вовсе
нет. Он потому так хорошо все знал в доме Прокудиных, что сын их, Мишка,
был смолоду товарищ Спирьки и Спирька часто бывал и даже ночевал у  них.
Теперь Мишки не было, но все, конечно, осталось у стариков, как раньше.
   С трудом наконец Спирька поднялся, подержался за стену дома...  Пошел
к реке. Силы возвращались.
   Он умыл разбитое лицо, оглядел со спичками костюм, рубашку... Не  на-
до, чтобы мать увидела кровь и заподозрила  неладное,  когда  он  станет
брать ружье. Ружье можно взять под любым  предлогом:  ехать  с  семенным
зерном в глубинку, а утром посидеть там у озера.
   Мать спала уже.
   - Ты, Спирька? - спросила она сонным голосом с печки.
   - Я. Спи. Мне ехать надо.
   - Достань в печке-картошка жареная, в сенцах молоко... Поешь на доро-
гу-то.
   - Ладно, я с собой возьму,- Спирька, не зажигая огня,  тихо  снял  со
стены ружье, повозился для близира в сенях... Зашел в избу (ружье в  се-
нях оставил). Стал на припечек, нашел впотьмах голову  матери,  погладил
по жидким теплым волосам. Он, бывало, выпивши ласкал мать; она не встре-
вожилась.
   - Выпимши... Как поедешь-то? - Мать с годами больше и  больше  любила
Спирьку, жалела, стыдилась, что он никак не заведет семью - все не как у
добрых людей! - ждала, может,  какая-нибудь  самостоятельная  вдова  или
разведенка прибьется к ихнему дому.
   - Ничего, поеду.
   - Ну, Христос с тобой.- Мать во тьме перекрестила его.-  Потише  хоть
ехай-то, а то гоните как чумные.
   - Все будет хорошо.- Спирька  бодрился,  а  хотелось  скорей  уйти  и
как-нибудь забыть про мать: вот кого больно оставлять  в  этой  жизни  -
мать.
   Он шел темной улицей, крепко сжимал в руке тулку. Все хотелось  отвя-
заться от мысли о матери. Не выживет она. Как поведут  его,  связанного,
как увидит... Спирька прибавил шагу. "Господи, дай ей силы  перенести",-
молил. Он чуть не бежал. А под конец и побежал. И волновался, как  вроде
не убивать бежал, а - в постель к Ирине Ивановне, в  тепло  и  согласие.
Она вставала в глазах, Ирина Ивановна, но как-то сраз