е! -- возвещает дядя  на манеже. -- Гоп!  -- Малень­кая женщина
опять бесстрашно скользит вниз.
     Человек с  испитым  лицом  бросает  вверх тарелки и  поет под нос  (для
ритма, должно быть):

     ...Или я не сын страны, --
     Или я за рюмку водки
     Не закладывал штаны...

     Какой-то шут гороховый кричит в пустой зал:
     -- А чего вы  смеетесь-то? Чего смеетесь-то?  Тут  плакать надо,  а  не
смеяться. Во!
     -- Ну, как они там? Я ж еду завтра к ним! -- вспомнил Игнат.
     -- Мать захворала...
     -- Но? Что с ней?
     -- Радикулит. Степка пришел.
     -- Пришел? Ну, это хорошо. А отец как? Верка...
     -- Игнат, надо достать змеиного яда. Матери-то.  Я вто­рой день хожу по
городу -- нигде нету.
     -- Змеиный яд... Это лекарство, что ли?
     -- Но.
     --  Тэк, тэк, тэк...  --  задумался  Игнат.  -- Счас  я  отпущу  своего
чайболсана и пойдем ко мне. Попробую дозвониться до кого-нибудь.
     Игнат  ушел. Максим стал рассматривать фотографии  брата на стенах.  Их
тут было великое множество --  Игнат так, Игнат эдак: сидит, стоит, борется,
опять стоит и улыба­ется в аппарат. Лента через плечо, на ленте медали.
     -- ...Ну а ты как живешь? -- вернулся Игнат. Стал оде­ваться.
     -- Ничо.
     -- Все на стройке вкалываешь?
     -- На стройке.
     -- Эхх... Максим, Максим...
     -- Ладно, брось про это.
     -- Чего "брось"-то? Чего "брось"-то? Жалко же мне тебя, дурака. Упрямый
ты, Максим, а -- без толку. Так и загнешь­ся в своем общежитии!
     -- Загнусь -- схоронишь. И все дело.
     --  Дело  нехитрое. А  ты  лучше  подумай --  как  не про­пасть!  Такой
красивый парнина, а...
     -- На квартире жениться?
     -- Да не на квартире,  а --  нормально, чтобы не  бегать по­том друг  к
другу из общежития в общежитие. Что, Нинка -- плохая баба?
     -- Для тебя, может,  хорошая, для меня -- нет. Вообще,  не  суйся в мои
дела.
     -- Ох ты. Господи!.. "Дела"... Пошли.
     Опять прошли пустым залом.
     --  Как  жизнь,  Савелий Иваныч?  --  покровительственно-снисходительно
спросил Игнат у вахтера.  Игната просто  не узнать:  в шикарном костюме, под
пиджаком нарядный сви­тер, походка чуть вразвалочку -- барин.
     Вахтер заулыбался.
     -- Спасибо, Игнат Ермолаич. Хорошо.
     -- От это правильно! -- похвалил Игнат.
     Пошли к троллейбусу.
     -- Мне же тебе помочь охота, дура. Давай разберемся...
     -- Сам разберусь.
     --  Вижу,  как ты разбираешься.  Два года на стройке вка­лывать, и  все
разнорабочим. Разобрался, называется, что к чему.
     -- Чем же моя работа хуже твоей?
     -- Ну, конечно, -- научили. У тебя своя-то башка должна  быть на плечах
или нет?
     Они разговаривают мирно, не привлекая ничьего внима­ния.
     Сели в троллейбус.
     Игнат оторвал билеты. Сели на свободное сиденье.
     -- Ведь  тебе  уж, слава те Господи, двадцать  пять.  А ты еще -- ничем
ничего: штанов лишних нету. Заколачиваешь  девяносто рублей  -- и довольный.
Устроился бы по-челове­чески -- хоть вздохнул бы маленько. А то ведь на себя
не похож стал. Я ж  помню,  какой  ты  в солдатах  ко  мне прихо­дил -- любо
поглядеть.
     Сошли с троллейбуса, пошли двором к подъезду.
     --  Там, глядишь,  курсы бы какие-нибудь кончил...  Жить надо начинать,
Максим. Пора.
     Стали подниматься в лифте.
     -- Я  старше вас и больше вашего хлебнул. Поэтому и го­ворю вам... А вы
-- что Степан, что ты -- упретесь как бара­ны и ничего слушать не желаете.
     Приехали.
     Игнат позвонил.
     Открыла Тамара.
     -- Цыпонька! Лапочка!.. Что же ты  сидишь-то? Я думал, у тебя  тут  дым
коромыслом. Надо ж собираться в дорогу-то!
     -- А у меня все собрано.
     --  А  подарки!  Верке-то  надо  взять чего-нибудь. Давай, давай, а  то
магазины  закроют,  останемся  на  бобах.  Быстро!  Не   скупись  --  платье
какое-нибудь.
     Тамара стала одеваться.
     --  Вот  сапоги купил  тяте! --  похвалился Игнат. -- Глянь. Обрадуется
старик. А это шаль -- матери... Она здорово хво­рает-то?
     -- Лежит. Ногу, говорит, к затылку подводит.
     Игнат сел к телефону. Заговорил миролюбиво:
     --  Я  хочу, чтоб Воеводины жили не  хуже других.  Что, мы у Бога телка
съели, чтоб нам хуже других жить? Чтоб собра­лись мы, допустим,  с тобой  на
праздник погулять, так не ху­же разных  там... Чтоб семьи  были -- все честь
по чести. А то придешь -- голодранец голодранцем, аж совестно...
     -- Если совестно, не якшайся, никто тебя не заставляет.
     --  Але!  --  заговорил в трубку Игнат. -- Коля?  Коль... у  меня мать,
оказывается,  приболела... Ты бы  не мог  там до­стать змеиного  яда... Ага.
Ну-ка,  поинтересуйся.  Жду.  Совестно,  Максим,  совестно  --  честно  тебе
говорю...
     Максим резко встал и пошел к выходу.
     -- Куда ты?
     Вместо ответа Максим крепко хлопнул дверью.

     Так же  решительно, как шел от двадцать  седьмой  аптеки,  Максим пошел
снова туда.
     Подошел к старичку аптекарю.
     -- Я к вашему начальнику пройду.
     -- Пожалуйста, --  любезно сказал аптекарь.  -- Вон в  ту дверь. Он как
раз там.
     Максим пошел к начальнику.
     В кабинете заведующего  никого  не  было. Была еще  одна дверь,  Максим
толкнул в нее и ударил кого-то по спине.
     -- Сейчас, -- сказали за дверью.
     Максим сел на стул.
     Вошел  низенький человек, с  усами,  с  гладко  выбритыми,  до  сияния,
жирненькими щеками, опрятный, полненький, лет сорока.
     -- Что у вас?
     -- Вот. -- Максим протянул ему рецепт.
     Заведующий повертел в руках рецепт.
     -- Не понимаю...
     -- Мне такое лекарство надо. -- Максим поморщился -- сердце защемило.
     -- У нас его нет.
     -- А  мне надо.  У меня мать хворает. --  Максим смотрел на заведующего
немигающими глазами: чувствовал, как глаза наполняются слезами.
     -- Но если нет, что же я могу сделать?
     -- А мне надо. Я не уйду отсюда, понял? Я вас всех нена­вижу, гадов!
     Заведующий улыбнулся.
     -- Это уже серьезнее. Придется  найти. -- Он сел к теле­фону и, набирая
номер, с любопытством поглядывал  на Мак­сима. Максим успел вытереть глаза и
смотрел в окно. Ему было стыдно, он жалел, что сказал последнюю фразу.
     --  Алле! --  заговорил  заведующий. -- Петрович?  Здоров.  Я это,  да.
Слушай, у тебя нет... -- тут он сказал какое-то не­понятное слово. -- Нет?
     У Максима сдавило сердце.
     -- Да нужно тут...  пареньку одному... Посмотри,  посмот­ри...  Славный
парень, хочется помочь.
     Максим впился глазами в  лицо заведующего. Заведую­щий беспечно вытянул
губы трубочкой -- ждал.
     --  Да? Хорошо, тогда я подошлю  его. Как дела-то? Мгм... Слушай, а что
ты скажешь... А? Да что ты? Да ну?..
     Пошел  какой-то  базарный  треп: кто-то заворовался, ко­го-то  сняли  и
хотят судить, какого-то  Борис  Михалыча. Мак­сим смотрел в пол, чувствовал,
что плачет, и ничего не мог сделать -- плакалось. Он крепко устал за эти два
дня.  Он молил Бога, чтобы  заведующий  подольше говорил, --  может, к  тому
времени он  перестанет  плакать,  а  то хоть сквозь  зем­лю  проваливайся со
стыда.  А  если  сейчас вытереть глаза,  зна­чит, надо  пошевелиться и тогда
заведующий глянет на него и увидит, что он плачет.
     "Вот морда! Вот падла!" -- ругал он себя. Он любил сей­час заведующего,
как никого никогда, наверное, не любил.
     Заведующий  положил  трубку,  посмотрел на Максима. Максим  нахмурился,
шаркнул рукавом пиджака по  глазам и полез в карман за сигаретой. Заведующий
ничего не сказал, написал записку, встал... Максим тоже встал.
     -- Вот  по этому  адресу... спросите Вадим Петровича.  Не отчаивайтесь,
поправится ваша мама.
     -- Спасибо, -- сказал Максим. Горло заложило, и полу­чилось, что Максим
пискнул это "спасибо". Он нагнул  голо­ву  и пошел из кабинета, даже руки не
подал начальнику.
     "Вот те ж морда!" -- - поносил он себя. Ему было стыдно, и он был очень
благодарен начальнику.
     На  другой день  рано утром к Максиму влетел  Игнат. Внес с собой шум и
прохладу политых асфальтов.
     -- Максим!.. Я поехал! Будешь провожать-то?..
     Максим вскочил с кровати.
     -- Я быстро. А яд-то я достал вчера! Я сейчас...
     --  Давай.  Только  -- одна нога здесь, другая  там! -- орал Игнат.  --
Пятнадцать минут осталось. Жена  сейчас икру ме­чет в вагоне. Я  тоже достал
флакон.
     -- Она уже там, Тамара-то? -- Максим прыгал  по комна­те на одной ноге,
стараясь другой попасть в штанину.
     -- Там.
     --  Сейчас...  мигом. Мы  в  магазин  не  успеем заскочить?  Хотел тоже
каких-нибудь подарков...
     --  Да ты что!  -- взревел  Игнат.  -- Я  что,  по шпалам жену догонять
буду?!
     -- Ладно, ладно...
     Побежали вниз, в такси.
     --  Друг, --  взмолился Игнат. -- Десять минут  до  поезда.  Жми на всю
железку! Плачу в трехкратном размере.
     Жена  ждала  Игната  у  вагона.  Оставалось  полторы мину­ты.  Она  вся
изнервничалась.
     --  Игнат, это... это черт  знает что  такое, -- встретила  она мужа со
слезами на глазах. -- Я хотела чемоданы выносить.
     -- Порядок! -- весело гудел Игнат. -- Максим, пока! Крош­ка,  цыпонька,
-- в вагон.
     Поезд тронулся.
     -- Будь здоров, Максим!
     Максим пошел за вагоном.
     -- Игнат, передай там: я, может, тоже скоро приеду! Не забудь, Игнат!
     -- Не-ет!
     Максим остановился.
     Поезд набирал ходу.
     Максим опять догнал вагон и еще раз крикнул:
     -- Не забудь, Игнат, скажи -- приеду!
     -- Передам!
     Надо было уже бежать за вагоном.
     -- Игнат, скажи!..
     Но Игнат уже не слышал.
     Уже расходились с перрона люди.
     А Максим все стоял и смотрел вслед поезду.
     ...Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел
в ту сторону, куда уехал брат. Там была Родина.
     Летит степью поезд.
     Кричит...

     ...Игнат пинком распахнул ворота, оглядел  родительский двор  и гаркнул
весело:
     -- Здорово, родня!
     Тамара, стоящая за ним, сказала с упреком:
     -- Неужели нельзя потише?.. Что за манера, Игнатий!
     --  Ничего-о, -- загудел  Игнат.  --  Сейчас  увидишь, как  обрадуются.
Э-э... А  дом-то  новый  у  них!  Я  только счас заме­тил.  Степка  с  отцом
развернулись...
     Из дома вышел Ермолай Воеводин... Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.
     -- Игнаха, хрен моржовый, -- сказал он и пошел навстре­чу Игнату.
     Игнат  бросил чемодан... Облапили  друг друга, трижды крест-накрест  --
поцеловались. Ермолай опять вытер глаза.
     -- Как надумал-то?
     -- Надумал...
     -- Сколько  уж  не  был!  Лет  пять,  однако. Мать  у  нас  за­хворала,
знаешь?.. В спину что-то вступило... -- Отец и сын глядели друг на друга, не
могли  наглядеться. О Тамаре со­всем  забыли. Она  улыбалась  и с  интересом
рассматривала старика.
     -- А это жена, что ли? -- спросил наконец Ермолай.
     -- Жена, -- спохватился Игнат. -- Познакомься.
     Женщина подала старику руку... Тот осторожно пожал ее.
     -- Тамара.
     --  Ничего,  --  сказал Ермолай,  окинув оценивающим взглядом Тамару --
Красивая.
     -- А?! -- с дурашливой гордостью воскликнул Игнат.
     -- Пошли в дом, чего мы  стоим тут! -- Ермолай первым двинулся  к дому.
-- Степка-то наш пришел, окаянная душа.
     -- Как мне называть его? -- тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал.
     -- Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя, --  сказал  он.  Ермолай
тихо засмеялся.
     --  Отцом вроде довожусь. --  Он взошел на крыльцо, за­орал в сенях: --
Мать, кто к нам приехал-то!
     В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала.
     -- Игнаша, сынок... приехал?
     Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его
сразу заполнил всю избу.
     --  Шаль  тебе привез...  пуховую. А тебе,  тять,  -- сапоги.  А это --
Верке. А это -- Степке. Все тут живы-здоровы?..
     Отец с матерью, для приличия снисходительно  сморщив­шись, с  интересом
наблюдали за движениями сына -- он все доставал и доставал из чемодана.
     -- Все  здоровы. Мать  вон  только... --  Отец протянул длинную руку  к
сапогам, бережно взял один  и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром.
-- Ничего товар... Степ­ка износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
     --  Сам будешь  носить. Вот Верке еще на платье. --  Игнат выложил все,
присел на  табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. --  Ну, рассказывайте,
как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то?
     -- Соскучился, так раньше бы приехал.
     -- Дела, тятя.
     --  "Дела"... --  Отец  почему-то  недовольно посмотрел на молодую жену
сына. -- Какие уж там дела-то!
     -- Ладно тебе, отец, -- сказала мать. -- Приехал -- и то слава Богу.
     -- Ты  говоришь --  какие там дела! -- заговорил Игнат, положив ногу на
ногу и ласково глядя на отца. --  Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские,  --
крепкий ведь народишко! Посмотришь  на другого -- черт его знает!.. -- Игнат
встал, прошелся  по  комнате.  --  Откуда  что берется! В плечах -- са­жень,
грудь  как  у жеребца породистого  -- силен! Но чтобы научиться владеть этой
силой, выступить  где-то  на соревно­ваниях -- Боже упаси! Он  будет лучше в
одиночку  на  медведя  ходить. О культуре  тела  --  никакого представления.
Физ­культуры  боится,  как  черт  ладана.  Я  же  помню,  как  мы  в   школе
профанировали ее.
     С последними словами Игнат обратился к жене.
     Тамара заскучала и стала смотреть в окно.
     -- ...Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее
Степкиных.
     -- Ладно, -- согласился отец. Он слушал невнимательно. -- Мать, где там
у нас?.. В лавку пойду...
     -- Погоди, -- остановил его Игнат. -- Зачем в лавку? Вот и эту привычку
тоже надо бросать русскому народу: чуть что -- сразу в лавку. -- Но отец так
глянул  на него, что он  сразу от­ступил,  махнул рукой,  вытащил из кармана
толстый бумаж­ник, шлепнул на стол. -- На деньги.
     Отец обиженно приподнял косматые брови.
     -- Ты брось тут, Игнаха... Приехал в гости, -- значит, сиди помалкивай.
Что у нас, своих денег нету?
     Игнат засмеялся.
     -- Ты все такой же, отец.
     -- Какой?
     -- Ну... такой же.
     -- Да  ладно  вам -- сцепились.  Что  вас лад-то не берет? -- вмешалась
мать. -- Иди в лавку-то. Пошел -- дак иди.
     Ермолай ушел.
     -- Сынок... не хотела уж при им спрашивать: как там Максим-то?
     -- Максим?.. Честно говорить?
     -- Господи, ну дак а как же?
     -- Плохо.
     Мать вздохнула.
     -- А что шибко-то плохо?
     -- Плохо,  потому  что  дурак... И  не  слушается. Причем... колосс  --
сильный, конечно, парень... Приходит  как-то с де­вушкой  -- ничего, хорошая
девушка... -- Игнат повернулся к жене. -- А? Нинка-то.
     -- Да.
     -- Двухкомнатная  квартира с  удобствами, в  центре  -- это  же!..  Ну,
думаю, поумнел парень. Вызвал  его  на кухню.  "Ты, --  говорю, -- опять  не
сваляй дурака". А девка -- без ума от него. Ну и что? Через неделю -- конец:
горшок об гор­шок -- и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила  потом,
девка-то. Чуть не плачет. "Вы, -- говорит, -- скажите ему, Игнатий Ермолаич,
чтобы он не уходил". Скажи ему -- хлопнет дверью и поминай как звали.
     Матери  тяжело  было  слышать   все  это  про  младшего  сына.  Она  не
разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего.
     --  Осподи,  осподи, -- опять  вздохнула она.  -- Помог бы уж  там  ему
как-нибудь.
     -- Да  не  хочет! -- искренне воскликнул  Игнат.  -- Ну  ска­жи  ей: не
стараюсь, что ли!
     -- Это верно... мамаша: он не хочет никого слушать.
     -- Отцу-то уж не говорите про него.
     В сенях загремело ведро. Шаги...
     -- Верка идет, -- сказала мать.
     -- Она где работает-то?
     -- Дояркой.
     Вошла  немая...  Всплеснула  руками,  увидела брата, кину­лась  к нему.
Расцеловала.
     --  От она... От  мы как. От как, -- приговаривал Игнат, чуть уклоняясь
от поцелуев. -- От мы как брата любим... Ну  та... Ну, хватит... Познакомься
вот с женой моей.
     Вера поглядела на Тамару. "Спросила": "Вот это твоя жена?"
     -- Ну. А что?.. -- Игнат показал: "Хорошая?"
     Вера  закивала головой  и  начала  целовать  Тамару.  Тамара  улыбалась
смущенно.
     -- Пойдемте, я вам платье привезла, -- сказала она. Вера не поняла.
     -- Верка, иди в горницу -- платье мерить.
     Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая.
     Все были довольны.
     --  Да хватит  скакать-то! --  притворно рассердилась  мать. -- Прям уж
обрадуется, так удержу нету.
     Тамара с немой ушли в горницу.
     -- Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство при­вез -- змеиный
яд-то, ты просила.
     -- Вот хорошо-то,  сынок,  спасибо  тебе...  Может,  поды­мусь  теперь.
Радикулит -- измучилась вся. А сказали тут...
     Пришел Ермолай.
     -- А Степан все плотничет? -- продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая
по прихожей в избе.
     Отвечал теперь отец:
     --  Плотничает, ага. Коровник  счас рубют. Ничо, хорошо  получают. Этта
девяносто рублишек принес. Куда с добром!
     -- Не закладывает?
     -- Бывает  маленько... Так  ведь оно что --  дело холостое. Соберутся с
ребятами, заложут.
     -- Жениться-то собирается?
     --  А мы знаем?  Помалкивает. Да  женится...  куда девает­ся... Садись,
пока суд да дело -- пропустим маленько.
     -- Подождали бы Степку-то.
     -- Мы по маленькой... Садись.
     Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торже­ственная и  смотрела
на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень
красивой.  Молча  смотрели  на  нее.  Она  прошлась  раз-другой...  сама  не
выдержала  важности  момента,  опять  запрыгала,  поцеловала  брата.  По­том
побежала в  горницу, привела Тамару  и стала показывать ее всем и хвалить --
какая она добрая, хорошая, умная.
     Тамаре неловко стало.
     Игнат был доволен.
     Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу.
     ...Выпили маленько.
     Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдель­ной грустью:
     -- Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее... А жалко.
     -- Почему такое пессимистическое настроение?
     Отец посмотрел на сына.
     -- А ты, Игнат, другой стал, -- сказал он. -- Ты, конечно, не замечаешь
этого, а мне сразу видно.
     Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал.
     --  Ты  вот  давеча  вытащил  мне  сапоги...  Спасибо,  сынок!  Хорошие
сапоги...
     -- Не то говоришь, отец, -- сказал Игнат. -- При чем тут сапоги?
     -- Не обессудь, если не так сказал, -- я старый человек. Ладно, ничего.
Степка скоро  придет, брат твой... Он  плотни­чает. Ага. Но, однако, он тебя
враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана.
Куда там...
     Игнат     засмеялся:     к     нему     вернулась     его     необидная
весе­лость-снисходительность.
     -- Посмотрим, посмотрим, тятя.
     -- Давай еще по маленькой, -- предложил отец.
     -- Нет, -- твердо сказал Игнат.
     -- Вот сын какой у тебя!  -- не без гордости заметил ста­рик, обращаясь
к жене.  -- Наша порода  -- Воеводины. Сказал "нет" -- значит, все.  Гроб. Я
такой же был. Вот Степка скоро придет.
     -- Ты, отец, разговорился что-то, -- урезонила жена ста­рика. -- Совсем
уж из  ума стал выживать.  Черт-те  чего  мелет. Не слушай ты его,  брехуна,
сынок.
     Пришли Вера с Тамарой.  Тамара присела  к столу, а  Вера  начала что-то
"рассказывать" матери.  Мать  часто повторяла  "Ну, ну... Батюшки мои! Фу ты
Господи!"
     -- Не такой уж ты стал,  Игнаха.  Ты не обижайся,  --  по­вернулся он к
Тамаре. -- Он сын мне. Только другой он стал.
     -- Перестал бы, отец, -- попросила мать.
     -- Ты лежи, мать,  --  беззлобно  огрызнулся  старик.  --  Ле­жи  себе,
хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас пере­биваешь.
     Тамара  поднялась из-за  стола,  подошла  к  комоду стала  разглядывать
пат