в лицо  полетели тысячи маленьких
холодных пуль.
     Дорогу перемело; ноги то и дело вязли в сугробе. Павел раза три отбегал
в сторону, пропадая во тьме. По­являлся и кричал бодро:
     -- Верно идем!
     А  идти  становилось  все труднее.  Ветер ревел,  бил  людей  холодными
мокрыми ладонями, пытался свалить с  ног. Ввер­ху нечто безобразно огромное,
сорвавшееся с цепей, бесно­валось, рыдало, выло...
     Снабженец  путался  в  длинной  дохе,  падал. Один  раз упал и  потерял
рукавицу.
     -- Э-э! -- заорал он, ползая в снегу -- Подождите!
     К нему подошел Федор. Долго вместе искали  рукавицу. Нашли. Федор помог
снабженцу подняться.
     Павел топтался на  снегу  кругами  -- хотел понять: на до­роге они  или
сбились.
     --  Где  же  пасека-то   твоя?!  --  не  скрывая  раздражения,  крикнул
снабженец.
     -- Будет и пасека!  Все  будет... -- ответил Павел. -- Терпе­ние! -- Он
надолго пропал в темноте.
     Федор и снабженец стояли рядом, спинами к ветру.
     -- Трепач он, -- сказал снабженец.
     Федор повернул к нему голову.
     -- Я говорю, сбился он! -- повторил снабженец.
     Федор промолчал. Он знал это.
     Неожиданно рядом появился Павел.
     --  Так,  братики!.. -- Он коротко  и  невесело  хохотнул.  -- Маленько
того... заблудились!
     -- Как? -- спросил снабженец.
     -- Но я направление примерно знаю. Надо идти.
     -- Как заблудились?! -- опять спросил снабженец.
     -- "Как! Как!" -- озверел Павел. --  Пасека должна быть, а ее нету, вот
как! Заладил, блохастый!
     -- Ты что, смеешься, что ли?
     --  Пошли!  --  скомандовал  Павел.  --  Главное,  идти,  не  стоять. Я
направление знаю: на ветер надо идти.
     Федор послушно двинулся вперед -- на ветер.
     -- Да  куда  идти?!  Куда  идти?!  --  перекрывая  вой  ветра,  за­орал
снабженец. -- Вы что, маленькие, что ли?!
     Ему не ответили.  Двое удалялись  от него. Он догнал  их, схватился  за
полушубок Федора, быстро заговорил:
     -- Надо счас в снег зарыться, переждать!..  Я слышал, так делают. Мы же
пропадем иначе. Выбьемся из сил и пропа­дем! Он же не знает, куда идти!..
     Федор, не оборачиваясь, крикнул:
     -- Ничо, шагай!
     С  полчаса  медленно, с  отчаянным злым упорством шли навстречу  ветру,
проваливаясь по колено в снег.
     Ветер неистовствовал.
     Павел остановился наконец, долго соображал, бессмыс­ленно вглядываясь в
ревущую тьму.
     -- Ну?! -- крикнул Федор.
     -- Придется выходить на тракт. На деревню можем не по­пасть -- ни черта
не видно! Сворачиваем! -- распорядился он.
     -- Сволочь! -- громко сказал снабженец.
     Это услышали; Павел повернулся и пошел было к нему, но Федор подтолкнул
его вперед.
     -- Дерьмо собачье, -- проворчал Павел.
     Опять  трое,  перегнувшись пополам, медленно  побрели по  целику. Ветер
теперь бил слева. Еще прошло какое-то время.
     -- Я больше не могу! -- заявил снабженец. -- Все!
     Остановились.
     -- Как это не можешь? -- спросил Павел.
     -- Не  могу! Ясно?.. --  Снабженец глотнул  ветра, закаш­лялся. -- Надо
же... кха-кха-кха!.. Надо ж понимать, идиоты! Никуда нам не выйти! -- Он сел
на снег и согнулся в новом приступе кашля. -- Я зароюсь в снег и пережду.
     К нему подошел Павел. Склонился.
     --  Идти  надо,  чего  ты  слюни-то  распустил! Куда  заро­ешься,  дура
сырая?..  Замерзнешь  тут,  как  кочерыжка, и все. Он  на  сутки зарядил, не
меньше. Идти надо!
     -- - Уйди от меня, трепач! -- взвизгнул снабженец и заматерился.
     Павел облапил его, стал поднимать.
     --  Пойде-ешь!.. Как  Исусик  пойдешь  у  меня,  ухажер  су­чий.  Я  те
зароюсь...
     Снабженец отчаянно упирался,  хрипло, всхлипами ды­шал... Плюнул в лицо
Павлу.
     -- Гад! Завел!..
     Павел  развернулся и  навесил  снабженцу в  челюсть.  Тот упал  в снег.
Федор, стоявший до  этого в  сторонке, подошел к ним, оттолкнул  Павла. Взяв
снабженца за грудки, поднял.
     -- Кому  сказано:  идти! А то,  если  я разок вмажу, от тебя  одна доха
останется. Шагай!
     Снабженец покорно пошел.
     --  Погоди, -- сказал Федор.  --  Давай  твою доху, а  сам на­девай мой
полушубок -- легче будет.
     Снабженец молча снял доху, надел легкий, удобный в ходьбе полушубок.
     Павел вышел вперед... И опять пошли.
     Часа в четыре  ночи Павел остановился, расстегнул полу­шубок, вытряхнул
из-за пазухи снег, сказал без особой ра­дости:
     -- Буланово -- собак слышно. -- Он устал смертельно.
     Постучались в крайнюю избу.
     Их  спросили из-за двери, кто они, откуда... Павел назвал себя, Федора.
Им сказали, что не знают таких. Павел заорал:
     -- Вы что, с ума там посходили?! Люди подыхают, а они допрос учинили!
     -- Вышибай дверь, -- робко и устало посоветовал снаб­женец.
     Их впустили.
     В избе выяснилось: это не Буланово, а зверосовхоз "Маяк".
     Павел аж присвистнул.
     -- Какого кругаля дали!
     Снабженец осторожно отряхивался у порога.  Федор снял доху,  повесил на
стену. Снабженец снял ее, вынес в сенцы и там долго отряхивал с нее снег.
     -- Водки теперь, конечно, не достать? -- спросил Павел.
     -- Какая водка! -- воскликнул хозяин, зевая  и кутаясь  в  одеяло --  в
избе  выстыло. Из-за его спины выглядывала не­довольная заспанная жена. -- Я
б счас сам с удовольствием похмелился.
     --  Ну,  нет  так  нет. На нет,  говорят,  и спроса  нет,  --  груст­но
согласился Павел.
     Снабженец долго устраивал доху на вешалку, потом при­сел на припечье.
     -- Давай спать, Федор, -- сказал Павел. -- Небось не простынем.
     Они расстелили на полу полушубки, легли, не раздеваясь.
     Хозяин дал им укрыться свой тулуп.
     Снабженец залез на печку.
     Погасили свет.
     -- Стретили Новый год, -- вздохнул Павел. -- Язви тя в душу.
     Буран  колотил  по  крыше дома.  В печной  трубе тоскливо завывало.  Во
дворе, под окнами, скулила  собака. Громко хлопали ворота --  когда входили,
забыли их закрыть.
     -- Ворота-то... черти вы такие, -- сказал хозяин. -- Рас­хлещет теперь.
     Пришельцы промолчали -- никому не хотелось идти за­крывать ворота.
     Минут десять лежали тихо.
     -- Слышь,  на печке! --  строго  сказал Павел. -- У тебя  есть водка. В
карманах, в дохе. Я видел вчера. Мы же отдадим тебе...
     -- Была, -- откликнулся негромко снабженец. -- Потерял я ее. Выронил.
     Павел повернулся на бок и затих.
     С печки  послышалось  ровное  посапывание.  Павел  не­слышно  поднялся,
подошел  к дохе снабженца и  стал  шарить  по карманам -- искал водку. Водки
действительно не было.  В  одном кармане  он  наткнулся на какой-то странный
колю­чий предмет.  Павел вытащил  его,  зажег спичку  -- то  была  маленькая
капроновая елочка, увешанная крошечными  иг­рушечками.  Елочка была мокрая и
изрядно помятая у осно­вания. У  крестовинки  прикреплена  бумажка, и на ней
напи­сано печатными буковками: "Нюсе, моей голубушке. От Мити".
     -- Положь на место, -- сказал вдруг снабженец с печки.
     Павел положил елочку в карман дохи, лег.
     -- К Нюрке опять пошел? -- спросил он.
     -- Не твое дело.
     -- "Митя",  -- передразнил Павел. -- Какой же ты Митя? Ты уж, слава  те
Господи, целый Митька.
     -- Огурцов Укроп Помидорыч, -- зачем-то сказал Федор. И хмыкнул.
     -- До чего ушлый народ! -- возмутился Павел. -- Залезет вот такой гад в
душу с разными словами -- и все, и полный хозяин там...
     --  Пошли  вы  к  черту!  --  громко  сказал  снабженец.  --  Че­го  вы
злитесь-то, как собаки?
     --  Да хватит вам,  --  заворчал хозяин. -- Нашли  время разговаривать.
Дайте доспать нормально.
     Замолчали.
     Хозяин через три минуты захрапел.
     -- А то  злятся все, как собаки, --  сказал снабженец с печ­ки.  --  Не
глянется, что лучше вас живу?
     Павел и Федор не сразу нашлись, что на это ответить.
     -- Закрой варежку, -- сказал наконец Павел. -- Ворюга.
     -- Ты меня поймал, чтоб так говорить? -- повысил голос снабженец.
     Чувствовалось, что он привстал.
     -- Я тебя по походке вижу.
     -- Нет, ты поймал меня?
     --  Сдался ты мне -- ловить тебя.  А  от Нюрки тебя, поган­ца, отвадим,
заранее говорю. Придешь седня, мы там погово­рим.
     -- Да какое ваше дело?! -- почти закричал снабженец.
     Проснулся хозяин.
     -- Ну, ребята, -- сердито заговорил он, -- пустил вас как добрых людей,
так вы  теперь соснуть не  даете. Чего вы орете-то? Что, дня не хватает  для
разговоров ваших дурацких?
     Замолчали.
     Долго лежали так.
     -- Как собаки накинутся... -- шепотом сказал снабженец.
     -- Гад, -- тоже шепотом сказал Павел. -- "Милой голу­бушке..." Голубчик
нашелся. Я тя седня в деревне приголублю.
     Федор хохотнул в рукав.
     -- Мужики, у вас совесть есть или  нету? -- совсем зло сказала хозяйка.
-- Вы что?!
     -- Все, спим, -- серьезно сказал Павел. -- Давай спать, Федор.
     Скоро все заснули,

     К утру буран улегся.
     Павел с Федором проспали; снабженца в избе уже не было.
     -- Ушел, -- сказал хозяин.
     Выпили с хозяином две бутылки водки и пошли навеселе в Буланово.
     Двенадцать километров отшагали незаметно.
     В  Буланове завернули еще в чайную, еще подкрепились...  Совсем  хорошо
стало на душе.
     -- Пошли к Нюрке зайдем? -- предложил Павел. -- Поглядим на их...
     -- Пошли, -- согласился Федор.
     --  Мне все же  охота  поговорить с им, -- не  терпелось Павлу --  Доху
надел...  Сука! А  я полушубок не  мог  взять: по шестьдесят  восемь  рублей
привозили, не мог занять ни у кого. А что  я,  хуже его  работаю?!  -- Павел
кричал и размахи­вал руками. -- Что я, хуже его?!
     Федор молчал.

     Нюра  ждала гостей...  Только не этих.  Сидела  в  прибран­ной  избе --
нарядная,  хорошая. Стол был  застелен камчат­ной  скатертью;  на  нем стоял
начищенный самовар -- и все пока, больше ничего. В избе было празднично.
     -- А где он? -- сразу спросил Павел.
     -- Кто?
     -- Этот гусь... В дохе-то?
     Нюра покраснела.
     -- Никого здесь нету. Вы чего?
     -- Не пошел, -- сказал Федор. -- Он обратно в город уехал.
     -- А-а... струсил! -- Павел был  доволен. Стал  рассказы­вать  Нюре: --
Шли  ночью  с твоим...  ухажером. Елочку тебе  нес,  гад такой.  И  главное,
написал: "От голубчика Мити". Я говорю: если, говорю, я тебя еще раз увижу у
Нюрки, ноги  повыдергаю.  Ты, говорю, недостойный ее!  Ты  же так ез­дишь --
лишь  бы время провести, а ей мужа надо. Да не тако­го мозгляка,  а хорошего
мужика! --  Не замечал Павел, как меняется в лице Нюра, слушая его.  -- А ты
гони его, если он еще придет! Гони метлой поганой! Митя мне, понимаешь...
     Федор смотрел на Нюру. Молчал.
     -- Спасибо, Павел, -- сказала Нюра.
     -- Ты мне скажи, когда он придет...
     -- Спасибо тебе.  Позаботился. А то сидишь одна -- и ни­кому-то до тебя
нету дела. А ты  вот  пришел... позаботил­ся... --  Нюра отвернулась к окну,
кашлянула.
     -- А чего? -- не понял Павел.
     --  Ничего.  Спасибо...  -- Голос Нюры  задрожал. Она  вы­терла уголком
платка слезы.
     -- Пошли, -- сказал Федор.
     -- А ты чего, Нюр? -- все хотел понять Павел.
     -- Пошли, -- опять сказал Федор. И подтолкнул Павла к двери. Вышли.
     -- А чего она?
     -- Зря, -- сказал Федор. -- Не надо было.
     -- Чего она, обиделась, что ли?
     Федор не ответил.
     -- Ей же, понимаешь, делаешь лучше, она -- в слезы. Бабье!
     -- Трепесся много, -- сказал Федор. -- Как сорока на колу. У вас  все в
роду трепачи были. Балаболки.
     -- А ты-то чо? -- Павел приостановился от неожиданности.
     Федор как шагал, так продолжал шагать.
     --  Федор! --  крикнул Павел. -- Пошли, у меня пара буты­лок дома есть.
Пошли?
     Федор свернул в свой переулок -- не оглянулся.
     Павел постоял еще  немного в раздумье. Плюнул  в серд­цах  и тоже пошел
домой.
     -- Пошли вы все!.. Им  же, понимаешь, лучше делаешь, а они... строют из
себя. Я же виноват, понимаешь. Народ!


     OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского





Классный водитель

     Весной,  в начале  сева, в Быстрянке появился  новый  па­рень  -- шофер
Пашка   Холманский.  Сухой,  жилистый,   лег­кий   на   ногу.   С   круглыми
изжелта-серыми смелыми глазами, с прямым тонким носом,  рябоватый, с  крутой
ломаной бровью, не  то  очень  злой,  не то  красивый. Смахивал на  какую-то
птицу.
     Пашка был  родом из кержаков, откуда-то  с верхних  сел по  Катуни,  но
решительно  ничего  не  усвоил  из  старомодного неповоротливого  кержацкого
уклада.
     В Быстрянку он попал так.
     Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай воз­вращался из города на
колхозном "газике". Посреди дороги  у них лопнула рессора. Прохоров, всласть
наругавшись   с  шо­фером,   стал  голосовать   попутным  машинам.   Две  не
остано­вились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу
     -- Куда?
     -- До Быстрянки.
     -- А Салтон -- это дальше или ближе?
     -- Малость ближе. А что?
     -- Садись до Салтона. Дорогу покажешь.
     -- Поехали.
     Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука -- на штурвале,
левая -- локтем --  на  дверце кабины. Смотрел  вперед, на дорогу, задумчиво
щурился.
     Полуторка летела на предельной скорости,  чудом минуя выбоины.  С одной
встречной машиной разминулись так  близко, что у председателя дух захватило.
Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился.
     -- Ты еще головы никогда не ломал? -- спросил Прохо­ров.
     -- А?.. Ничего.  Не трусь,  дядя. Главное в авиации что?  --  улыбнулся
шофер. Улыбка простецкая, добрая.
     -- Главное в авиации -- не трепаться, по-моему.
     -- Нет, не  то.  -- Парень совсем отпустил штурвал и полез в  карман за
папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит.
     Прохоров стиснул зубы и отвернулся.
     В этот момент полуторку основательно подкинуло.  Про­хоров инстинктивно
схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера.
     -- Ты!.. Авиатор!
     Парень опять улыбнулся.
     -- Уважаю скорость, -- признался он.
     Прохоров внимательно  посмотрел в  глаза  парню: парень чем-то нравился
ему.
     -- Ты в Салтон зачем едешь?
     -- В командировку.
     -- На сев, что ли?
     -- Да... помочь мужичкам надо.
     Хитрый  Прохоров  некоторое  время   молчал.  Закурил  тоже.  Он  решил
переманить шофера в свой колхоз.
     -- В сам Салтон или в район?
     -- В район. Деревня Листвянка... Хорошие места тут у вас.
     -- Тебя как зовут-то?
     -- Меня-то? Павлом. Павел Егорыч.
     -- Тезки с  тобой,  --  сказал Прохоров. -- Я  тоже  по батьке  Егорыч.
Поехали ко мне, Егорыч?
     -- То есть как?
     -- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя.
Я тоже председатель. Листвянка -- это дыра, я  тебе должен сказать. А у  нас
деревня...
     -- Что-то не понимаю: у меня же в командировке ска­зано...
     -- Да какая тебе разница?! Я  тебе  дам  такой же доку­мент...  что  ты
отработал на  посевной --  все честь  по чести.  А  мы  с тем  председателем
договоримся. За ним как раз дол­жок имеется. А?
     -- Клуб есть? -- спросил Пашка.
     -- Клуб? Ну как же!
     -- Сфотографировано.
     -- Что?
     -- Согласен, говорю! Пирамидон.
     Прохоров заискивающе посмеялся.
     -- Шутник ты... (Один лишний шофер да  еще с машиной на посевной -- это
пирамидон, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч.
     -- Стараюсь. Значит, клубишко имеется?
     -- Имеется, Паша. Вот такой клуб -- бывшая церковь!
     -- Помолимся, -- сказал Пашка.
     Оба -- Прохоров и Пашка -- засмеялись.
     Так попал Павел Егорыч в Быстрянку.
     Жил Пашка  у Прохорова. Быстро сдружился  с хозяйкой,  женой Прохорова,
охотно беседовал с ней вечерами.
     --  Жена  должна  чувствовать!  -- утверждал  Пашка,  с  удо­вольствием
уписывая жирную лапшу с гусятиной.
     --  Правильно,  Егорыч,  --  поддакивал  Ермолай,  согнув­шись пополам,
стаскивая с ноги тесный сапог. -- Что это за жена, которая не чувствует?
     --  Если  я  прихожу домой,  -- продолжал Пашка,  --  так? --  усталый,
грязный  --  то-се, я должен  первым делом  видеть  энергичную  жену. Я  ей,
например: "Здорово, Маруся!" Она мне весело: "Здорово, Павлик! Ты устал?"
     -- А если она сама, бедная,  наработается за день, то  отку­да же у нее
веселье возьмется? -- замечала хозяйка.
     --  Все равно. А если  она грустная, кислая, я  ей говорю: пирамидон. И
меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
     -- Абсолютно! -- поддакивал Прохоров.
     Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками.
     В клубе Пашка появился на  второй день после своего приезда.  Сдержанно
веселый,  яркий:  в  бордовой  рубахе  с  распахнутым  ворогом,  в  хромовых
сапогах-вытяжках,  в  воен­ной  новенькой  фуражке,  из-под козырька которой
русой хмелиной завивался чуб.
     --  Как здесь население... ничего? -- равнодушно  спросил он  у  одного
парня,  а сам ненароком обшаривал глазами тан­цующих: хотел знать, какое  он
произвел впечатление на "местное население".
     -- Ничего, -- ответил парень.
     -- А ты, например, чего такой кислый?
     -- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? -- обиделся парень.
     Пашка миролюбиво оскалился:
     -- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
     -- Смотри, как бы тебе самому не навели тут.
     -- Ничего. -- Пашка подмигнул парню и продолжал  рас­сматривать девушек
и ребят в зале.
     Его тоже рассматривали.
     Пашка  такие   моменты   любил.  Неведомое,  незнакомое,  недружелюбное
поначалу волновало его. Больше всего, ко­нечно, интересовали девки.
     Танец кончился. Пары расходились по местам.
     -- Что за дивчина? -- спросил Пашка  у того же  парня; он  увидел Настю
Платонову, местную красавицу.
     Парень не захотел с ним разговаривать, отошел.
     Заиграли вальс.
     Пашка  прошел через весь  зал к Насте,  слегка  поклонился ей  и громко
сказал:
     -- Предлагаю на тур вальса!
     Все   подивились  изысканности  Пашки;   на  него   стали  смотреть   с
нескрываемым веселым интересом.
     Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо;
Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку.
     Закружились.
     Настя  была несколько тяжела  в  движениях, ленива. Зато Пашка  с  ходу
начал  выделывать  такого черта, что некоторые даже  перестали  танцевать --
смотрели на него.  Он  то приотпускал от  себя  Настю, то рывком приближал к
себе  и кру­жился,  кружился... Но окончательно  он доконал публику,  когда,
отойдя несколько от  Насти,  но  не  выпуская ее  руки  из  своей,  пошел  с
приплясом.
     Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше  "мест­ного населения" с
таким видом,  точно  хотел  сказать:  "Это  еще не  все.  Будет когда-нибудь
настроение -- покажу кое-что. Умел когда-то".
     Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно.
     -- Ну и трепач ты! -- весело сказала она, глядя в глаза Пашке.
     Пашка ухом не повел.
     -- Откуда ты такой?
     -- Из Москвы, -- небрежно бросил Пашка.
     -- Все у вас там такие?
     -- Какие?
     -- Такие... воображалы.
     --   Ваша   серость    меня   удивляет,   --   сказал   Пашка,   вонзая
многозначительный ласковый взгляд  в  колодезную  глубину  темных загадочных
глаз Насти.
     Настя тихо засмеялась.
     Пашка был серьезен.
     -- Вы мне нравитесь, -- сказал он. -- Я такой идеал давно искал.
     -- Быстрый ты. -- Настя в упор посмотрела на Пашку.
     -- Я на полном серьезе!
     -- Ну и что?
     --  Я  вас  провожаю  сегодня  до  хаты.  Если  у   вас,  конечно,  нет
какого-нибудь другого хахаля. Договорились?
     Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой.  Паш­ка не обратил  на
это никакого внимания.
     Вальс кончился.
     Пашка  проводил девушку до  места, опять  изящно  покло­нился  и  вышел
покурить с парнями в фойе.
     Парни косились на не