тужинали.
     Младшей дочери не было дома.
     Невестка переодевала  для сна девочку. Хозяйка убирала со стола. Старик
рубил у порога табак в корытце. Иван остановился около него.
     -- Самосад?..
     --  Он самый. Какой-то не крепкий  нонче уродился. Листовухи добавлю --
все слабый.
     Иван присел на корточки.
     -- Дай-ка попробую... Давно не курил.
     -- Спробуй, спробуй.
     Валя стояла рядом, смотрела сверху на Ивана.
     -- Валька, ужинать-то... простынет все, -- сказала мать.
     -- Потом, -- откликнулась Валя.
     Дед с Иваном закурили.
     -- Как?
     -- Хорош!
     -- Донничка ишо потом добавлю -- ничего будет.
     -- Ну, бывайте здоровы.
     -- Мгм.
     Иван с Валей вышли в темные сени.
     --  Давай  руку, --  сказала Валя. -- А  то  тут лоб разбить можно. Вот
здесь ступенька будет.
     -- Где?.. Ага, вот она.
     -- Вот... теперь ровно.
     Остановились. Плавал в темноте огонек Ивановой папи­роски.
     Некоторое время молчали.
     -- Ну, иди, а то там женихи-то... скучают.
     -- Пусть маленько поскучают.
     -- Сенька-то правда любит, Валя.
     -- Я знаю. И Микола тоже.
     -- Ну?..
     -- А я не люблю.
     Молчание.
     -- Что делать? -- спросила Валя.
     --  Что делать... На нет -- спроса нет. Обидно, конечно, за брата... Но
этому горю не поможешь.
     -- Нет, а что мне-то делать?
     -- Валя!.. Ты уж сама большая -- смотри.
     -- А я любить хочу.
     -- Пора.
     -- А почему ты с женой разошелся?
     -- Кто тебе сказал?
     -- Сеня.
     -- Во звонарь-то... успел уж.
     -- Почему?
     -- Сложно это, Валя...
     -- Разлюбил? Или она тебя?
     -- Иди к женихам-то.
     -- Сколько поживешь у нас?
     -- Не знаю... Побуду пока.  Сеньке тяжело одному... Он хоть  тараторит,
крепится, а душонка болит...

     Между тем в горнице происходил такой разговор:
     -- Тебе надо громоотводом работать, -- советовал Сеня.
     -- А тебе -- комиком, -- невозмутимо отвечал Микола.
     -- Ты хоть  знаешь, сколько комики получают? -- снисхо­дительно спросил
Сеня.
     -- По зубам в основном. За провокации.
     -- Комики даже лауреаты есть, комики есть  депутаты Верховного  Совета.
Вы ж не понимаете ничего...
     -- А с какого этажа их спускают оттуда?
     -- Кого?
     -- Комиков.
     -- Я --  комик? Ладно. Вот она счас придет,  я буду  мол­чать. Ты ж  за
счет  меня только держишься, потому что я го­ворю,  а тебе молчать  можно. А
счас я буду молчать. Посмот­рю, что ты будешь делать. Проведем такой опыт.
     Микола молчал.
     -- Много вывезли сегодня? -- спросил Сеня.
     -- Двенадцать ездок.  Потом сразу два комбайна  стали. Пока возились --
стемнело.
     -- Сделали?
     -- Один. Ты ничего не заметил своим фактором?
     -- Чего заметил?
     -- Так. -- Микола, видно, заметил какую-то перемену в Вале.
     -- Чего заметил-то?
     Молчание.
     -- Ладно, счас я тоже буду молчать.
     -- Зря, -- сказал Микола.
     -- Чего я не заметил?
     Молчание.
     -- Все. Молчу и смеюсь внутренним смехом.
     Вошла Валя. Села на кровать.
     -- Ну, что будем делать?
     Молчание. Долгое.
     -- Вы что, поругались, что ли?
     Молчание.
     -- Сень?
     Молчание.
     -- Коля?
     Молчание.
     -- Что случилось-то?
     -- Провоцируют, -- пояснил Микола.
     -- Кто провоцирует?
     -- Вон... -- Микола кивнул на Сеню.
     -- Я провожу опыт, -- кратко сказал Сеня.
     -- Какой опыт?
     Сеня сделал знак рукой.
     Долго молчали все трое.
     -- Да ну вас! -- рассердилась Валя. -- Сидят, как два сыча.
     Молчание.
     -- Тогда я ложусь спать.
     -- Сенька, брось, -- взволновался Микола.
     Сеня замотал головой -- нет.
     А Иван пошел к другу детства Девятову Василию.
     Пришел,  а  у Девятовых  -- дым коромыслом: Василий спорил с женой, как
назвать новорожденного сына.
     -- Ванька!..  --  кричала  жена Настя.  --  Где  это ты их видел нынче,
Ванек-то?! Они  только  в  сказках остались  --  Вани-ду­рачки. Умру, не дам
Ванькой назвать.
     -- Сама ты дура, -- тоже резко  говорил Василий. -- Сей­час в этом деле
назад повернули, к старому. Посмотри в го­родах...
     -- На черта он мне сдался, твой город! Там с ума начнут сходить и ты за
ними? Я своим умом живу...
     --  Да сын-то мой! -- заорал Василий. Он был в рабочей одежде -- заехал
на время домой; у ворот стояла его маши­на. -- Или чей?
     -- А мне он кто?!
     Супруги так увлеклись важным спором, что сперва даже не заметили гостя.
     -- Можно к вам? -- спросил Иван.
     -- О! -- удивился Василий. -- Иван! Заходи.
     Поздоровались.
     -- Что за шум, а драки нет?
     -- А вон -- сына не дает Ванькой назвать.
     -- И не дам, -- стояла на своем Настя.
     -- А как ты хочешь? -- спросил ее Иван.
     -- Валериком.
     -- Иваны, говорит, одни дураки остались, в сказках. Много ты понимаешь!
Спроси вот у него, как в городе...
     -- Мне ваш город не указ.
     Иван заглянул в кроватку к младенцу.
     --  Лежит...  А тут  из-за  него целая война  идет. А  чего  ты, Настя,
Иванов-то списала со счета? -- спросил он Настю. -- Не рано?
     -- Не рано.
     -- Зря. Иваны еще сгодятся.
     -- Вот кому сгодятся, тот  пускай с  ними и живет, а  мы бу­дем  жить с
Валериком.  Правда, сынок? --  Мать подошла то­же к кроватке, склонилась над
сыном. -- Уй ти, мой малень­кий, мой холесенький... Иваном. Еще чего!
     --  Ну, Валерик  -- это тоже  не  подарок,  --  заметил Иван, отходя от
кроватки.
     -- Да плохо просто!  -- загорячился опять Василий.  -- Чем нехорошо  --
Иван Васильевич?.. Царь был Иван Василье­вич...
     -- У  нас  счас, скажи, царей нету, -- тютюшкалась мать с младенцем. --
Нету, скажи, царей, нечего на них и огляды­ваться.
     -- Ну что  ты будешь  делать? --  с  отчаянием сказал  Васи­лий. -- Ну,
е-мое, Валериком  он тоже не  будет, это я тебе  тоже не дам.  Как недоносок
какой -- Валерик... Он должен быть мужиком, а не...
     -- Будет Валериком.
     -- Нет, не будет!
     -- Нет, будет!
     -- Назовите в честь деда какого-нибудь, -- посоветовал Иван. -- В честь
твоего отца или твоего.
     -- Да они обои -- Иваны! -- воскликнул Василий. -- В том-то и дело!

     Домой Микола пришел мрачный и решительный.
     -- Ты чего такой? -- спросил отец.
     Микола сел к столу, положил подбородок на кулаки, за­думался.
     -- А?
     -- Так.
     Отец  готовился  спать. Сидел  на  кровати  в  нижней рубахе, в галифе,
босиком. Шевелил пальцами ног.
     На печке лежал хворый дед Северьян.
     До прихода Миколы они разговаривали и теперь верну­лись к разговору.
     -- Он, старик-то, говорит:  мы, говорит, пахали  их, те поля. Приехали,
обрадовались -- землищи-то! И давай. Ну,  год, два, три -- пашем. Глядим,  а
песок-то с той стороны все ближе да ближе к нам. Нам, говорит, тогда старики
и совету­ют: "Пусть  эта  земля  лучше  залежью будет, лучше  поурежьте свои
пашни, которые к северу,  а эти не  трожьте.  Бросьте  эти  поля  пахать, не
трогайте". Собрались,  говорит, мы миром  и  порешили:  не  пахать к югу  от
Сагырлака. И верно: остано­вился песок. Трава-то его  держать  стала. А счас
опять все распахали... И уж  заметно, как сохнет к северу.  Еще вот лет пять
попашем -- и сгубим пашню. Тогда и удобрениями ни­чего не сделаешь -- сожгем
только землю...
     -- Сказали бы начальству.
     -- А  то не говорили! Доказывали: никакая это  не целина,  это  залежь,
специально  которую не трогали,  чтобы  пески  держать  с  юга. Ну,  рази  ж
послушают!..
     -- Тять, я жениться надумал, -- сказал Микола.
     -- Эка!.. -- удивился отец. -- Кого же брать хочешь?
     -- Вальку Ковалеву, -- негромко ответил Микола.
     Отец кивнул головой: слышал кое-что.
     -- Ты говорил с ней насчет этого?
     -- Та-а... -- Микола мучительно сморщился. -- Нет.
     -- Я сватать не пойду, -- твердо заявил отец.
     -- Почему?
     -- Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовст­во: придешь, а
девка ни сном  ни  духом  не ведает.  Сперва до­говорись с ней, как все люди
делают, тогда  пойду.  А  то...  ты  вечно, Микола... --  все за  тебя отец.
Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется.
     -- Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет, -- сердито сказал
дед Северьян.  -- Ты забыл, Тимоха, как  я за тебя  невесту ходил провожать?
Забыл?
     Тимофей недовольно нахмурился.
     --  Ведь  не пойдет  она за него. Слышал я  -- бабенки тре­пались -- не
глянется он ей.
     -- Пойдет! -- сказал дед. -- За такого парня!.. Чего ей еще надо?
     -- Почему ты думаешь, что не пойдет? -- спросил Ми­кола.
     -- Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!..
     -- Пойдем, тять. Я один не сумею.
     -- Счас, что ли? -- испугался отец.
     -- Счас.
     -- Ты что, опупел?
     -- Надо... А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жиз­ни сделай...
     -- Тимоха, помоги парню.
     -- Да почему счас-то? Кто так делает?..
     -- А то поздно будет. Фактор один появился... поздно будет.
     -- Какой фактор?
     -- Ну... поздно будет. Ее спровоцируют.
     -- Тимоха...
     --  Да  ну вас к  черту, вы что, на самом деле!  Ночь-пол­ночь -- сваты
заявились. Завтра хохотать все будут.
     --  Вот как раз счас самое время идти,  --  рассуждал дед  с печки.  --
Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет.
     Тимофей вздохнул, задумался.
     -- Какой фактор-то? -- спросил он сына. -- Сенька, что ли?
     -- Нет.
     -- Собирайтесь  и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха,
не  случится  --  сходишь, не похудеешь. Сде­лай  одолжение парню.  А  девка
правда хорошая -- на ней па­хать можно.
     -- Пойдем, тять.
     -- Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет...
     -- Та-а...
     -- Чего  она,  мать?.. Баба есть  баба. Иди,  Тимоха.  Вишь, загорелось
парню:  значит,  надо. Раз какой-то хвактор по­явился,  не надо  тянуть. Они
нонче такие: не успеешь глазом моргнуть -- поздно будет. Опередить надо.
     Отец  снял  грязные  галифе,  нашел в  сундуке  новые  брю­ки, надел и,
болезненно сморщившись, долго ловил негну­щимися  темными пальцами маленькую
скользкую пуговицу на ширинке.
     --  Тц...  сердце мое чует -- на радость  зубоскалам  идем. Ни хрена из
этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то?
     -- Днем хуже.
     -- Какая тебе разница, Тимофей?
     -- Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой.
     -- Чего там?
     -- Пуговица не лезет, мать ее...
     -- Подрежь ножницами петельку-то, -- посоветовал дед.
     Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом.
     -- Чего бы сделать над собой? -- спросил он деда.
     Дед подумал.
     -- Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно,
не смешно  --  ты: "Ха-ха-ха-ха..." Девкам это  тянется. Был бы я не хворый,
пошел бы с вами.
     -- Пол-литра-то брать, что ли? -- спросил Тимофей отца.
     -- Возьмите в карман, -- сказал дед. -- Понадобится -- она при себе. Не
робейте, главное. Ты,  Тимоха,  тоже посмеи­вайся  там  поболе.  А  то  ведь
придете счас два земледава... слова сказать не сумеете.

     Сеня был уже дома, когда пришел Иван.
     -- Что так скоро? -- спросил Иван.
     --  Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком
зовет, а я ему счас доказал.
     -- Чего доказал?
     -- Что он без меня совсем пропадет.
     -- Чем доказал-то?
     -- Молчал.
     -- Ну?
     -- Ну, она нас обоих выгнала.
     -- Обои вы комики... Как дети, честное слово.
     -- Нет, пусть он теперь не вякает.
     -- Что, девок, что ли, не хватает в деревне?
     -- Они не такие...
     -- Зря ты, Сенька... Ты же видишь, не любит она тебя.
     Сеня -- в майке и в длинных трусах -- задумался около сундука.
     -- Видать-то  я  вижу, братка, --  серьезно и грустно сказал  он. --  А
отстать  не могу. Умом все понимаю,  а вот тут... болит. И  ничего  не  могу
сделать. Девки есть... полно. Но все не такие.
     -- Чем она тебе так уж?..
     -- Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то.
Увижу ее, радуюсь,  как дурак. Прямо,  как праздник  сделается. И вот  ты же
заметил: я сразу  остроум­ный какой-то становлюсь, жизнерадостный... Счас уж
-- ка­кое горе, и то... вспомнишь про  нее, легче  становится.  Я  бы с  ней
хорошо прожил.
     Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слу­шал брата,  то ли
думал о чем-то своем.
     -- А так просто  жениться --  лишь бы жениться -- не­охота. Вон  ребята
женются... Год-два поживут -- и уже на­доели друг другу. Он норовит, как  бы
скорей  из дому да вы­пить с дружками, она -- ругается. И как скоро ругаться
вы­учиваются!  Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?..  Ни
себе, ни людям. Охота не так.
     -- Всем  охота, -- сказал  Иван. -- Не всегда получается. Ты сам крепко
виноват: смеются над тобой люди...
     -- Они ж не со зла.
     -- Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та... вся открытая. А
есть любители  --  кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так  --  от скуки:
интересно посмотреть, как скорчишься.
     -- Да меня вроде ничего... любят.
     -- Хм...
     --  Так  ведь  и  я их  люблю!  Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь
штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные... Жалко порой делается.
     -- Мало били... не рассуждал бы так.
     -- Тебе что, часто попадало?
     --  Я так, к  слову. -- Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в
шайку.  --  Это  хорошо,  что  ты парень  весе­лый. Но иногда  надо  и  зубы
показать. А то заласкают, как... собаку шалавую,  и последний кусок отнимут,
и  ничего не  сделаешь. Пора  это  понимать, тебе уж,  слава Богу,  двадцать
шестой годик -- не ребенок.
     Помолчали.
     Иван прошелся по избе, остановился у окна.
     -- Тишина на улице... Ни песен, ни гармошки. Как повы­мерло все.
     -- Наработались люди -- не до песен.
     -- Раньше-то что, не работали, что ли?
     -- Молодежи больше было.
     -- А где Ванька Свистунов? Тоже уехал?
     --  Ванька  милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо
живет, дом недавно себе поставил.
     -- А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька.
     -- С Петькой я вместе в армию  уходил. Меня-то в первый же год помяло в
танке, а он  дослужил. Отслужил и завербовался куда-то.  Не знаю даже где. А
Колька на агронома выучился, тоже в районе живет.
     -- Нда-а...
     --  Да  жить можно! -- сказал Сеня,  словно возражая кому.  -- От самих
себя много зависит. Бежали-то  когда? Когда действительно жрать нечего было.
Счас же нет этого.  Так  уж...  разбаловались  люди, от крестьянской  работы
отвы­кли. Учиться многие едут. Вот и нет никого. Ужинать бу­дешь?
     -- А ты?
     -- Я не хочу что-то.
     -- Я тоже.
     -- Ты где был-то?
     -- К Ваське Девятову заходил. Чего-то мне, Сенька, мысли всякие в башку
полезли... Шел счас дорогой, разду­мался...
     -- Какие мысли?
     -- Всякие. Нехорошо как-то стало.
     -- Залезла бы тебе одна мысль в голову -- вот было бы дело.
     -- Какая?
     -- Остаться здесь. Я не из-за  себя, а так... вообще. А чего? Все равно
же... семьи там нету...
     -- А ты сам не подумывал уехать отсюда? -- спросил Иван.
     -- Нет. Я один-то год в армии и то едва прослужил -- тя­нет домой.
     -- Привык бы. Меня первое время тоже тянуло...
     -- Сам же говоришь: покос снится.
     --  Покос снится. Вообще, какой бы сон ни  увидел -- все  я вроде вот в
этой избе.
     Помолчали.
     -- Он сколько в больнице лежал?
     -- Месяц. Потом меня вызвали: вези, говорят, домой.
     -- Он знал или нет, что у него?..
     --  Нет.  Может,  догадывался  последнее  время. Один  раз,  недели  за
полторы, подозвал  к себе и  говорит:  "Я знаю, у меня рак". Я успокоил его,
бумажки всякие  начал  совать  --  вот, мол, гляди,  тут  написано.  Меня  в
больнице научили. А последние три дня знал, что умирает...
     -- Что говорил?
     -- Ничего. Молчал. Тебя ждал...
     -- Пораньше бы телеграмму-то дал.
     --  Я  думал, поживет  еще. Кхах...  Не надо про это... Забу­дешься  --
вроде ничего, а как... это... Лучше не надо.
     -- Не буду.
     -- С семьей-то почему не получилось?
     -- Та... длинная  история. И поганая. Спуталась  она там с одним...  На
работе у себя. Ну ее к... Тоже не хочу об этом.
     -- Любил?
     -- Дочь жалко... Иной раз подкатит вот сюда -- хоть на стенку лезь.
     -- Видаешь ее?
     -- Переехали они... В другом городе. Не надо, Сеня.
     Долго молчали.
     -- Остался бы здесь, правда.
     -- Давай спать, поздно уже. Тебе ж на работу рано.
     Выключили свет, легли.
     Но не спалось обоим -- лежали с открытыми глазами, ду­мали.

     ...Утром чуть свет к братьям пришла Валя.
     --  Поднялись? Здравствуйте!  Давайте  сготовлю  вам  чего-нибудь... --
Сразу в  маленькой избе  сделалось  как  будто  про­сторней,  светлее, когда
появилась она  и зазвучал ее молодой, сильный, свежий  голос. -- Сеня, давай
за картошкой!.. Мя­со-то есть?
     -- Господи! -- воскликнул Сеня. -- Завались! В погребе.
     --  Давай в погреб! А  я пока приберусь маленько, а  то  за­плесневеете
тут.  Иван, собирай половик,  неси на улицу --  вытрясем. Шевелитесь, ядрена
мать! Мне тоже на работу надо.
     Сеня побежал в  погреб. Иван неумело  -- ногой --  начал было скатывать
половик.
     --  Да  не  так,  Господи!  Руками!  Спина,  что   ли,   отвалит­ся  --
нагнуться-то боишься? Вот так... Неси. Я сейчас выйду. Отвык от  деревенской
работы?
     -- Какая это деревенская?..
     -- Она тут всякая, милок. У нас вон ребята коров доят, ничего.
     -- Брось ты?
     -- Чего? Поломались  маленько и пошли. Комсомол по­мог, правда. Еще как
доят-то!..
     -- Руками?
     Валя засмеялась.
     -- Счас  аппараты есть. Но и аппарат тоже не ногами управляется. Первое
время матерились, а потом ничего... Смеш­но только смотреть на них. Неси.
     Иван взял половик, понес во двор. Валя шла следом. Раз­вернули половик,
начали трясти. Сеня вылез из погреба с куском мяса.
     -- Картошки я начищу.
     -- Давай.
     Мимо ворот  по  улице  прошел  на  работу Микола. Увидев  Валю во дворе
Громовых, склонил голову и прибавил шаг.
     -- Что же не здороваешься, Коль? -- крикнула Валя.
     Микола буркнул что-то и свернул в переулок.
     Валя посмотрела на Ивана и засмеялась.
     -- Чего ты?
     -- Так. Смешинка  в рот попала.  Держи  крепче... Пыли-то!  Жени ты его
ради Христа, Иван. А то старуха-то измучи­лась...
     -- Какая старуха?
     --  Тетка Анисья-то ваша.  Шутка  в деле  --  с конца  на конец деревни
ходить старой, хозяйничать тут.
     -- Он же говорит, в столовой ест.
     -- Да ест -- одно, а прибрать вот, помыть, постирать...
     Выскочил Сеня на крыльцо.
     -- Жарить будем или как?
     -- Это -- как хотите.
     -- Иван?
     -- Мне все равно.
     -- Поджарим.
     -- Неси, хватит.
     Иван свернул половик, и они ушли с Валей в избу.
     На  крыльцо опять вскочил счастливый Сеня... Пробежал по  двору, набрал
дров, снова исчез в избе.
     ...А  над  деревней,  над  полями  вставало  солнце...  Тихо за­горался
нежаркий, светлый осенний день. Незримые золотые колокольчики высоко и тонко
вызванивали прозрачную музыку жизни...
     -- Хо-о, Валюха!.. -- Сеня отвалился от стола. -- На весь день наелся.
     --  Едок, --  упрекнула Валя. -- Съел-то всего ничего. Вот  оттого и не
вырос -- ешь мало.
     -- Начинается старая  песня, --  недовольно заметил  Се­ня.  --  Шел  я
лесом-просекой...
     -- Спасибо, Валя, -- сказал Иван.
     -- На здоровье.
     Сеня заторопился на работу.
     -- Закурим, братка, и я побежал. Надо  еще свой "шевролет" собрать.  На
ходу сыпется, зараза.
     Валя принялась убирать со стола. С затаенной надеждой глянула