страданий. Только мысль о сыновьях остановила Бенни. Он не мог  предать  их,
как предали его, не мог переступить чувство мужской гордости. Однако боль  -
нестерпимая, страшная - осталась.
   Израиль слишком маленькая страна, чтобы в ней можно было  хранить  тайну.
Тут же стало известно, что Элин ушла к другому мужчине, и эта новость быстро
достигла полицейского участка капитана. Подчиненные увидели по  осунувшемуся
лицу и ввалившимся глазам командира,  что  он  страдает.  Некоторые  из  них
задумались о том, когда в нем победит  сила  духа  и  Цадин  станет  прежним
капитаном, но прошла неделя, и всем стало ясно, что нужно думать о другом  -
сможет ли он вообще перенести такой удар. Начиная с этого  момента  за  дело
взялся один из сержантов. Однажды вечером четверга  он  постучался  в  дверь
дома, в котором жил капитан, и тот увидел, что  вместе  с  сержантом  пришел
раввин Израэль Кон. В этот вечер Бенджамин Цадин  снова  обрел  Бога.  И  не
только это, подумал он, глядя на Цепную улицу старого Иерусалима,  он  снова
познал, что значит быть евреем. То, что случилось с ним, - это  Божья  кара,
не больше и не меньше. Наказание за то, что он не обратил внимания на  слова
матери, за нарушение супружеской верности, за разгульные вечеринки,  которые
он проводил вместе с женой и друзьями, за  двадцать  лет  грязных  мыслей  и
плохих поступков, которые  он  вершил,  притворяясь  образцовым  офицером  и
командиром солдат и полицейских. Но сегодня он изменит все это.  Сегодня  он
нарушит человеческий закон и искупит свои грехи перед Словом Божьим.
   Было  раннее  утро  дня,  обещавшего  стать  обжигающе  жарким,  и  сухой
восточный ветер дул из аравийских пустынь. За  капитаном  выстроилось  сорок
полицейских, вооруженных  автоматами,  гранатами  со  слезоточивым  газом  и
ружьями, что стреляли "резиновыми  пулями",  а  если  быть  более  точным  -
снарядами из эластичного пластика, которые легко  сбивали  с  ног  взрослого
мужчину и при очень  точном  попадании  могли  остановить  биение  сердца  в
результате закрытой травмы. Полицейские были нужны  капитану  Цадину,  чтобы
допустить нарушение закона - начальники капитана отнюдь не это имели в виду,
посылая  сюда  подразделение  полицейских  -  и   остановить   вмешательство
посторонних,  готовых  нарушить  высший  закон  и  не  дать  ему   выполнить
порученную задачу. В конце концов, раввин  Кон  воспользовался  именно  этим
аргументом. Чей это закон? Это было метафизической проблемой, чем-то слишком
сложным для простого полицейского офицера. Гораздо проще  было  другое,  как
объяснил ему раввин: место, где находился храм Соломона, представляло  собой
святыню, духовное прибежище иудаизма и евреев. Место на Храмовой  горе  было
выбрано Богом, и если люди оспаривали этот  факт,  их  возражения  не  имели
значения. Наступило время для евреев вернуть  себе  то,  что  было  дано  им
Господом. Сегодня группа из десяти консервативных раввинов-хасидов обозначит
вехами участок, на котором будет сооружен новый храм в  точном  соответствии
со Священным писанием. Капитану Цадину был отдан приказ помешать  этому,  не
пропускать их через Цепные ворота, но  он  принял  решение  не  повиноваться
приказу. Полицейские выполнят  его  команды,  защитят  раввинов  от  арабов,
которые могут явиться сюда с теми же  намерениями,  что  и  в  отданном  ему
приказе.
   Его удивило, что арабы прибыли сюда так рано.  Животные,  твари,  которые
убили Давида и Мотти. Его родители рассказывали своим сыновьям, что  значило
быть евреями в Палестине в тридцатые годы: нападки, ужас, зависть,  открытая
ненависть. Рассказывали о том, как англичане отказались  защищать  тех,  кто
сражался вместе с ними в Северной Африке,  от  тех,  кто  встал  на  сторону
нацистов. Евреям нельзя было полагаться ни на кого, кроме самих себя и Бога,
а чтобы сохранить веру в своего Бога, требовалось восстановить Его  храм  на
скале, где Авраам заключил соглашение между своим народом и его  Спасителем.
Правительство  либо  не  понимало  этого,  либо  позволило  вовлечь  себя  в
политические игры, затрагивающие судьбу  единственной  страны  в  мире,  где
евреи чувствовали себя в полной безопасности. Его долг как  еврея  был  выше
этого, хотя он оставался в неведении еще совсем недавно.
   Раввин Кон прибыл в назначенное время. Вместе с ним пришел раввин Элеазар
Голдмарк, переживший Освенцим, с клеймом лагеря на  руке  -  там  он  познал
важность веры перед лицом самой  смерти.  В  руках  у  них  были  колья  для
разметки и геодезическая рулетка. Они сделают разметку, и  начиная  с  этого
момента площадка будет охраняться посменно до тех пор, пока правительство не
согласится очистить ее от мусульманской нечисти. Взрыв народного  энтузиазма
по всей стране  и  поток  денег  из  Европы  и  Америки  позволят  завершить
строительство через пять лет - и после этого уже никто не осмелится говорить
о том, чтобы отнять эту землю у тех, кому завещана самим Богом.
   - Черт побери, - пробормотал кто-то позади, но  суровый  взгляд  заставил
замолчать того, кто осмелился богохульствовать в этот судьбоносный момент.
   Бенни  кивнул  двум  раввинам,  которые  двинулись  вперед.   Полицейские
последовали за своим капитаном в пятидесяти метрах за ними. Цадин молился  о
безопасности Кона и Голдмарка, хотя и знал, что они полностью примирились  с
угрожающей им опасностью, подобно тому, как  Авраам  примирился  со  смертью
своего сына как условием Закона Божьего.
   Однако вера, которая привела Цадина сюда, ослепила его и помешала принять
тот очевидный факт, что Израиль действительно слишком маленькая  страна  для
хранения секретов и что такие  же,  как  он,  евреи,  его  соотечественники,
которые  считали   Кона   и   Голдмарка   просто   разновидностью   иранских
аятолл-фундаменталистов,   знали   о   происходящем,    и    потому    слухи
распространились очень широко. На площади, у подножия Стены плача, толпились
телевизионные  репортеры  и  операторы.  Кое-кто  из  них  были   в   касках
строительных рабочих, ожидая  града  камней,  который,  по  их  мнению,  был
неизбежен. Может быть, все это к лучшему, подумал капитан Цадин,  следуя  за
раввинами к вершине Храмовой горы. Мир должен знать о том,  что  происходит.
Бессознательно он ускорил  шаг,  чтобы  приблизиться  к  Кону  и  Голдмарку.
Несмотря на то  что  они  готовы  принять  мученическую  смерть,  он  должен
охранять их. Правая рука скользнула к кобуре, и капитан проверил, не слишком
ли туго она застегнута. Не исключено, что ему может понадобиться пистолет  -
и скоро.
   Арабы заняли гору. С разочарованием Цадин увидел,  как  их  много  -  как
блох, как крыс, занявших место, отведенное вовсе не им. Неважно, лишь бы  не
мешали. Разумеется, они не сдадутся так просто, и Цадин знал это. Они  пошли
наперекор воле Господа.
   Что-то захрипело в  портативном  приемопередатчике  капитана,  но  он  не
отреагировал. Не иначе начальник желает узнать, почему он  не  выполнил  его
распоряжение, и приказывает сейчас же отступить. Нет, только не сегодня. Кон
и Голдмарк бесстрашно шли к арабам, стоящим у них на пути.  При  виде  такой
смелости и веры у Цадина на глазах едва не выступили слезы. Пусть же Господь
будет милосерден к ним, не даст им погибнуть. Позади капитана, не  отставая,
следовали около половины его  полицейских  -  и  не  мудрено,  ведь  он  сам
перетасовал смены, собрав в эту тех, на кого мог положиться. Не  оглядываясь
назад, он знал, что они  не  прикрывались  прозрачными  щитами  из  лексана;
слышались только щелчки снимаемых предохранителей.  Как  трудно  ждать,  как
трудно предвосхитить, откуда обрушится первый град камней -  вот-вот  или  в
любой другой момент.
   Господи Боже мой, пусть они живут, сохрани их и защити. Сжалься над ними,
как ты сжалился над Исааком, молил Цадин.
   Теперь он был всего метрах в пятидесяти  от  двух  бесстрашных  раввинов:
одного, что родился в  Польше,  сумел  выжить  в  ужасных  концлагерях,  где
погибли его жена и ребенок, где он сумел каким-то  образом  укрепить  дух  и
понять важность веры; и второго, что родился в Америке, приехал  в  Израиль,
воевал, защищая эту страну, и только после этого вернулся  к  Богу,  подобно
тому, как это совсем недавно сделал сам Бенни.
   Раввины были в  десяти  метрах  от  мрачных  грязных  арабов,  когда  все
произошло. Только арабы видели, как безмятежны их лица, с какой радостью они
встретили это утро, и только арабы видели шок и удивление на лице  поляка  и
потрясение и боль на лице американца, когда раввины поняли, что им уготовила
судьба.
   По команде первый ряд арабов - одни юноши, долгое  время  стремившиеся  к
конфронтации, - сели на землю. Сто  молодых  мужчин  позади  последовали  их
примеру. Затем первый ряд принялся хлопать в ладоши. И петь. Бенни не  сразу
разобрал слова, хотя он знал арабский язык не хуже любого палестинца:

   Мы все преодолеем,
   Мы все преодолеем,
   Мы все преодолеем - когда-нибудь.

   Телевизионщики  стояли  сразу  за  полицейскими.   Несколько   репортеров
изумленно рассмеялись, ощутив жестокую иронию происходящего.  Одним  из  них
был корреспондент компании Си-эн-эн Пит Фрэнке, который выразил общее мнение
возгласом: "Вот сукины дети!". В это мгновение Фрэнке понял, что  мир  снова
изменился. Он присутствовал в Москве  на  первом  демократическом  заседании
Верховного Совета, в Манагуа  -  тем  вечером,  когда  сандинисты  проиграли
выборы, в успехе которых не сомневались, и в Пекине наблюдал  гибель  богини
Свободы. И вот теперь это? - подумал он. - Арабы наконец-то  поумнели.  Боже
мой!
   - Надеюсь, Мики, ты ведешь съемку?
   - Они действительно поют то, что мне кажется?
   - Чертовски похоже. Давай  подойдем  поближе.  Руководителем  арабов  был
двадцатилетний  студент-социолог  по  имени  Хашими  Мусса.  Его  рука  была
навсегда повреждена израильской дубинкой, а половина чубов выбита  резиновой
пулей стрелка, который был особенно зол в тот день. Его храбрость  была  вне
сомнений, он сумел убедительно доказать это. Десяток раз он смотрел  в  лицо
смерти, пока наконец не утвердилось  его  положение  вожака,  но  теперь  он
заставил людей прислушиваться к его словам, и ему удалось осуществить мысль,
которую  он  вынашивал  на  протяжении  пяти   бесконечных   лет   терпения.
Понадобилось три дня, чтобы уговорить их,  затем  ему  невероятно,  сказочно
повезло:  один  из  еврейских  друзей,  испытывающий  отвращение  к  тирадам
религиозных консерваторов собственной  страны,  слишком  громко  упомянул  о
планах на этот день. Возможно, это судьба, подумал Хашими, или воля  Аллаха,
а может, просто везение. Как бы то ни было, наступил момент,  ради  которого
он жил пять лет, после того как  пятнадцатилетним  юнцом  узнал  о  Ганди  и
Кинге, о том, как они победили, проявив простую пассивную смелость.  Нелегко
было уговорить товарищей, ведь это значило подавить  их  почти  генетическую
склонность к войне, но он одержал верх. И теперь его идея  должна  выдержать
испытание.
   Бенни Цадин увидел только одно - путь перекрыт. Раввин Кон сказал  что-то
раввину Голдмарку, но ни один из них не оглянулся в  сторону  полицейских  -
ведь повернуться назад означало признать поражение. Он  никогда  не  узнает,
были они потрясены видом сидящих арабов или  испытали  гнев.  Капитан  Цадин
повернулся к своим полицейским.
   - Газ! - скомандовал он.
   Эта часть операции была спланирована  заранее.  Четверо,  что  сжимали  в
руках гранатометы со слезоточивым  газом,  были  глубоко  религиозными.  Они
опустили ружья и дали залп прямо в  толпу.  Гранаты  со  слезоточивым  газом
опасны, и было поразительно, что никто не пострадал. Через несколько  секунд
среди сидящих арабов появились облака серого дыма. Тут же, по  команде,  они
надели  защитные  маски.  В  результате  пение  прекратилось,  но  хлопки  и
решимость остались прежними. Капитан Цадин пришел в ярость, когда  восточный
ветер подул в сторону его людей, унося облако газа от арабов. Затем  руки  в
толстых перчатках схватили горячие гранаты и швырнули их обратно. Уже  через
минуту арабы сняли защитные маски, и теперь в их пении слышался смех.
   Цадин отдал приказ стрелять  резиновыми  пулями.  Шестеро  полицейских  с
таким оружием на расстоянии пятидесяти метров могли обратить в бегство  кого
угодно. Первый  залп  оказался  точным  -  пули  поразили  шестерых  арабов,
сидевших в первом ряду, причем двое из них вскрикнули от боли, а один  упал.
Однако никто не встал со своего места -  за  исключением  тех,  кто  оттащил
раненых в тыл. Следующий залп был нацелен не в грудь, а в голову, и Цадин  с
удовлетворением заметил, что одно из лиц взорвалось красным облачком.
   Руководитель арабов - Цадин знал его по предыдущим столкновениям -  встал
и что-то скомандовал. Израильский капитан не расслышал слов, но смысл их ему
тут же стал ясен. Пение усилилось. Последовал  еще  один  залп.  Кое-кто  из
полицейских был уже разъярен, догадался капитан,  и  одна  из  тяжелых  пуль
ударила точно в лоб того араба, который только что получил попадание в лицо.
Его тело обмякло, словно в нем не было костей, и он свалился  замертво.  Это
должно было предупредить Бенни, что ситуация вышла из-под его  контроля,  но
он не обратил на это внимания. Более того, он стал терять контроль над самим
собой.
   Хашими не видел гибели своего товарища. Напряжение в этот момент достигло
предела. На лицах обоих раввинов отразилось оцепенение. Он не мог видеть лиц
полицейских, скрытых масками,  но  их  действия  ясно  показывали,  что  они
испытывают сейчас. И в этот  миг,  подобный  удару  молнии,  он  понял,  что
одерживает победу, и крикнул своим друзьям, чтобы они удвоили усилия.  Перед
лицом огня и смерти они выполнили его приказ.
   Капитан Бенджамин Цадин сорвал с головы шлем и решительно пошел к арабам,
миновав по пути раввинов, которые замерли в нерешительности.  Неужели  Божья
воля не сумеет преодолеть беспорядочное пение каких-то грязных дикарей?
   - Ну-ну, - пробормотал Пит  Фрэнке,  из  глаз  которого  текли  слезы  от
накрывшего репортера облака газа.
   - Я снимаю, - не ожидая команды, ответил  оператор  и  направил  объектив
видеокамеры на израильского офицера,  приближающегося  к  арабам.  -  Сейчас
что-то произойдет, Пит. Это парень вне себя от ярости!
   Божей мой, подумал Фрэнке. Он сам был евреем, испытывал странное  чувство
единения с этой голой, но любимой землей; сейчас он снова понял,  что  перед
его глазами вершится история, и начал уже сочинять те  две  или  три  минуты
комментариев, которые  будут  наложены  на  пленку,  снятую  оператором  для
последующих поколений. Неужели, подумал  он,  ему  еще  раз  дадут  желанную
премию  "Эмми"  за  великолепное  исполнение   своих   трудных   и   опасных
обязанностей?
   Все происходило стремительно, чересчур стремительно - капитан  направился
прямо к Хашими. Теперь руководивший арабами вожак уже знал, что один из  его
друзей мертв -  его  череп  размозжило  прямым  попаданием  резиновой  пули,
которая в принципе не должна убивать. Он молился про  себя  за  душу  своего
товарища и надеялся, что Аллах оценит мужество,  которое  потребовалось  для
того, чтобы принять такую смерть.  Оценит,  обязательно  оценит.  Хашими  не
сомневался в этом. Ему было знакомо лицо израильского  офицера.  Цадин,  его
имя Цадин. Хашими уже не  раз  встречался  с  ним:  еще  один  израильтянин,
прячущийся за маской и лексановым щитом, с пистолетом в руке,  не  способный
увидеть  в  арабах  людей,  человеческих  существ.  От  мусульманина   такие
израильтяне  ждут  только  брошенных  камней  или  бутылок  с  зажигательной
жидкостью. Но сегодня он встретится с чем-то иным, подумал  Хашими.  Сегодня
Цадин встретит людей, полных мужества и решимости.
   Бенни Цадин видел перед собой животное, нечто вроде упрямого мула,  нечто
вроде - чего? Он не был уверен, кто стоял перед ним, но это был не  человек,
не израильтянин. Арабы просто изменили тактику, вот и  все,  и  эта  тактика
была трусливой, как у женщин. Неужели они думают, что могут встать  на  пути
его прозрения? Подобно тому, как жена сказала  ему,  что  уходит  к  другому
мужчине, предпочитает спать с тем, кто лучше его, что он может оставить себе
детей, что его угрозы избить ее всего лишь пустые слова, что он не  способен
и на это,  не  с  его  силами  исполнять  обязанности  главы  семьи.  В  его
воображении возникло прелестное пустое лицо жены, и он не мог понять, почему
не проучил ее, - вот она, стоит прямо перед ним, всего в метре,  смотрит  на
него и улыбается, смеется над его неспособностью проявить мужество и  видит,
как пассивная слабость одерживает верх над силой.
   Нет, такое больше не повторится.
   - Прочь с дороги! - скомандовал по-арабски Цадин.
   - Нет.
   - Я убью тебя!
   - И все равно не пройдешь.
   - Бенни! - крикнул один из полицейских, лучше других оценивший  ситуацию.
Но было уже поздно. Для Бенджамина Цадина смерть двух его братьев,  погибших
от руки арабов, то, как от  него  ушла  жена,  и,  наконец,  эта  толпа,  не
пропускающая его, - все это переполнило чашу. Одним движением он выхватил из
кобуры пистолет и выстрелил Хашими в лоб. Юноша упал вперед, к его ногам,  и
пение внезапно прекратилось.  Один  из  арабов  попытался  встать,  но  двое
других, сидящих рядом, схватили его. Остальные  начали  молиться  за  убитых
товарищей. Цадин направил дуло пистолета на одного из них, и хотя его  палец
нажал на спусковой крючок, что-то не дало ему  -  всего  на  какой-то  грамм
давления - произвести выстрел. Это были взгляды сидящих арабов, их  мужество
и что-то еще - не вызов, нет.., может быть, решимость.., и жалость,  "потому
что на  лице  Цадина  отражалось  страдание,  выходящее  далеко  за  пределы
человеческой боли. Ужас за только что совершенное им проник в его  сознание.
Он нарушил свою веру, убил хладнокровно и намеренно, лишил жизни  того,  кто
не угрожал ничьей жизни. Он -  убийца.  Цадин  повернулся  к  раввинам,  ища
чего-то - и не зная  чего.  Когда  Цадин  отвернулся,  пение  возобновилось.
Сержант Моше Левин подошел к нему и взял пистолет из руки капитана.
   - Пошли, Бенни, уйдем отсюда.
   - Что я наделал!
   - Поздно. Пошли со мной.
   Левин повел  прочь  своего  командира,  но  затем  все-таки  обернулся  и
взглянул на происшедшее, на то, что они натворили этим утром.
   Тело Хашими лежало там, где он упал,  и  кровь  текла  между  булыжниками
мостовой. Сержант понимал,  что  должен  сказать  что-то.  Все  должно  было
обернуться по-другому. Он приоткрыл рот и молча покачал головой.  И  в  этот
момент последователи Хашими поняли, что одержали победу.

***

   Телефон Райана зазвонил в 2.03 местного времени. Он успел схватить трубку
еще до второго звонка.
   - Слушаю.
   - Говорит Сондерс  из  оперативного  центра.  Включите  телевизор.  Через
четыре минуты Си-эн-эн покажет что-то потрясающее.
   -  Что  именно?  -  Рука  Райана  пыталась  найти  пульт   дистанционного
управления; наконец, он включил телевизор в спальне.
   - Вы не поверите, сэр. Мы сняли передачу со  спутника  Си-эн-эн,  Атланта
сейчас посылает ее в сеть.  Не  знаю,  как  израильские  цензоры  пропустили
такое. В любом случае...
   - Хорошо, сейчас начинается. - Райан успел вовремя  протереть  глаза.  Он
заглушил звук, чтобы не разбудить жену. Впрочем, комментарии не требовались.
   - Господи Боже мой...
   - Так точно, сэр, этим сказано все, - согласился старший дежурный.
   - Немедленно вышлите за мной  машину.  Свяжитесь  с  директором  -  пусть
немедленно прибудет в Лэнгли. Позвоните дежурному  офицеру  в  отделе  связи
Белого  дома.  Он  сообщит  кому  надо.  Нам  понадобятся  все   заместители
директора, руководители отделов Израиля, Иордании - черт  возьми,  вызывайте
всех, кто связан с Ближним Востоком. Позаботьтесь, чтобы Госдеп не остался в
неведении...
   - У них есть свои...