аправлены на
преодоление этого препятствия,  все душевные силы она тратила на  разрешение
этой проблемы. Я удивлялась, наблюдая, каким деятельным становился ее обычно
ленивый мозг  и  какая  в  ней  просыпалась отвага и  предприимчивость из-за
желания приобрести вещи и блистать в обществе.
     Она беззастенчиво, повторяю - именно беззастенчиво, не испытывая и тени
смущения, обращалась с просьбами к миссис Чамли в таком тоне:
     - Дорогая миссис Ч.,  мне совершенно не в  чем прийти к  вам на будущей
неделе.  Вы непременно должны мне дать муслиновое платье на чехле и ceinture
bleue celeste*. Ну, пожалуйста, ангел мой! Ладно?
     ______________
     * Кушак голубого цвета (фр.).

     Сначала "дорогая миссис Ч." уступала этим просьбам, но, убедившись, что
чем больше она дает,  тем настойчивее становятся притязания, она вскоре была
вынуждена,  как,  впрочем,  все  друзья  мисс  Фэншо,  оказать сопротивление
посягательствам.  Через  некоторое время  рассказы о  подарках миссис  Чамли
прекратились,  но визиты к  ней все-таки продолжались,  и  в  случае крайней
необходимости появлялись нужные  платья  и  еще  множество всякой  всячины -
перчаток,  букетов  и  даже  украшений.  Хотя  по  натуре  Джиневра не  была
скрытной,  эти вещи она припрятывала от посторонних глаз, но как-то вечером,
собираясь в  общество,  где требовался особенно модный и  элегантный туалет,
она не устояла и зашла ко мне, чтобы показаться во всем великолепии.
     Она была чудо как хороша:  юная,  свежая,  с  той нежной кожей и гибкой
фигурой,  которые бывают  только  у  англичанок и  никогда не  встречаются у
женщин на континенте.  Платье на ней было новое, дорогое и отлично сшитое. Я
с  первого  взгляда заметила детали,  которые стоят  так  дорого  и  придают
туалету идеальную завершенность.
     Я оглядела ее с ног до головы. Она грациозно повернулась, чтобы я могла
рассмотреть ее со всех сторон. Сознание своей привлекательности привело ее в
отличное  настроение -  ее  небольшие голубые  глаза  сверкали весельем.  По
принятой  у  школьниц  манере  выражать  свой  восторг  она  собралась  было
поцеловать меня, но я воскликнула:
     - Спокойно!  Давайте сохранять спокойствие,  разберемся,  в  чем дело и
какова причина вашего великолепия.  - С этими словами я отстранила ее, чтобы
рассмотреть более хладнокровно.
     - Ну как, я понравлюсь? - последовал вопрос.
     - Понравитесь  ли?  -  повторила  я  за  ней.  -  Есть  много  способов
нравиться, но, право, ваш - мне непонятен.
     - Но как я выгляжу?
     - Вы выглядите хорошо одетой.
     Моя похвала показалась ей  недостаточно восторженной,  и  она старалась
обратить мое внимание на разные детали своего туалета.
     - Посмотрите на parure*,  -  продолжала она.  -  Таких серег, браслета,
брошки нет ни у кого в школе, даже у самой мадам.
     ______________
     * Драгоценности, украшения (фр.).

     - Все  вижу.   (Пауза.)   Это  господин  де  Бассомпьер  преподнес  вам
драгоценности?
     - Нет, дядя понятия о них не имеет.
     - Тогда это подарок миссис Чамли?
     - Ну,  нет, конечно. Миссис Чамли - мелочная и скупая особа; она теперь
ничего мне не дает.
     Я предпочла не задавать ей больше вопросов и резко отвернулась от нее.
     - Ну,  ворчунья,  ну,  Диоген{99},  - так фамильярно она называла меня,
когда мы спорили, - чем теперь вы недовольны?
     - Уходите. Мне неприятно смотреть на вас и на ваши parure.
     От удивления она на секунду окаменела.
     - Да что случилось, Матушка Благоразумность? Я не наделала долгов из-за
этих  драгоценностей,  перчаток  или  букета.  За  платье,  правда,  еще  не
заплачено,  но дядюшка де Бассомпьер уплатит за него по счету; он никогда не
проверяет счета подробно,  а смотрит только на сумму. И потом, он так богат,
что ему не важно, потратил ли он на несколько гиней больше или меньше.
     - Вы уйдете наконец?  Я  хочу закрыть дверь...  Джиневра,  другие могут
сказать вам,  что вы прекрасны в этом бальном наряде, но для меня вы никогда
не  бываете такой прелестной,  какой предстали передо мной при  нашей первой
встрече - в платье из простой ткани и скромной соломенной шляпке.
     - Не у  всех же такой пуританский вкус,  -  сердито ответила она.  -  И
потом, не понимаю, по какому праву вы читаете мне нотации.
     - Верно!  Прав  у  меня  мало,  но  у  вас,  пожалуй,  еще  меньше прав
появляться у  меня в  комнате,  блистая и порхая,  словно ворона в павлиньих
перьях. Никакого уважения к этим перьям я не испытываю, мисс Фэншо, особенно
к этим "павлиньим глазкам", которые вы называете "parure". Они были бы очень
хороши,  если бы  вы  купили их  за свои,  вами лично сбереженные деньги,  а
приобретенные известным вам образом, они ничуть не привлекательны.
     - On  est la  pour Mademoiselle Fanshawe!*  -  объявила привратница,  и
Джиневра ушла восвояси.
     ______________
     * За мадемуазель Фэншо приехали! (фр.)

     Полутаинственная история parure разъяснилась лишь  через  два-три  дня,
когда она пришла ко мне с добровольной исповедью.
     - Не нужно дуться на меня,  -  начала она,  -  из-за того,  что я якобы
ввергаю в  долги папу  или  господина де  Бассомпьера.  Уверяю вас,  за  все
заплачено, кроме нескольких новых платьев; все остальное - в полном порядке.
     "В этом-то и заключается тайна,  - подумала я, - учитывая, что эти вещи
ты  получила не  от  миссис  Чамли,  а  твой  капитал состоит из  нескольких
шиллингов, к которым ты относишься с превеликой бережливостью".
     - Ecoutez*, - продолжала она, придвинувшись ко мне и прибегнув к своему
самому  доверительному  и  льстивому  тону,   так  как  моя  "надутость"  ее
нервировала:  ей нравилось, когда я выказывала расположение говорить с ней и
слушать ее,  даже  если говорила я  одни лишь колкости,  а  слушала с  явным
неудовольствием.  - Ecoutez, chere grogneuse!** Я все вам сейчас расскажу, и
вы  сами  убедитесь,  что  все  сделано не  только правильно,  но  и  ловко.
Во-первых,  я  обязательно должна выезжать в свет.  Папа сказал,  что хочет,
чтобы я повидала мир.  Притом он подчеркнул в разговоре с миссис Чамли,  что
хотя я  довольно милое создание,  но  выгляжу совсем девочкой,  школьницей и
хорошо бы  я  избавилась от этого,  посещая здешнее общество,  пока не начну
выезжать,  вернувшись в Англию.  Ну, а раз я бываю в свете, значит, я должна
одеваться.  Миссис Чамли  стала  скрягой и  ничего мне  давать не  намерена;
нельзя заставлять дядю платить за  все,  в  чем я  нуждаюсь,  уж этого-то вы
отрицать не будете,  ведь именно таковы и ваши принципы. И вот некто услышал
(совершенно случайно,  уверяю вас), как я жалуюсь миссис Чамли на стесненные
обстоятельства  и  на  препятствия,  которые  мне  приходится  преодолевать,
приобретая разные  безделушки;  этот  некто,  вообще не  скупой на  подарки,
пришел в  восторг от  мысли,  что ему разрешено преподнести мне какой-нибудь
пустячок.  Посмотрели бы  вы,  какой  у  него  был  blanc-bec***,  когда  он
заговорил со мной об этом,  как он волновался и  краснел и прямо-таки дрожал
от страха, что ему откажут.
     ______________
     * Послушайте (фр.).
     ** Послушайте, милая ворчунья! (фр.)
     *** Здесь: мальчишеский вид (фр.).

     - Хватит,  мисс Фэншо.  По-видимому,  вы  даете мне  понять,  что вашим
благодетелем оказался господин Исидор,  что от него-то вы и получили parure,
он-то и подарил вам цветы и перчатки?
     - У вас такой недружелюбный тон, - заявила она, - не знаю даже, как вам
и  отвечать.   Просто  я  хочу  сказать,  что  иногда  предоставляю  Исидору
удовольствие и честь выразить мне свою преданность небольшим подарком.
     - Но это ведь то же самое...  Послушайте, Джиневра, честно говоря, я не
очень хорошо разбираюсь в делах такого рода,  однако полагаю,  вы поступаете
очень плохо -  по-настоящему скверно.  Быть может,  вы уверены,  что сможете
выйти замуж за господина Исидора?  Ваши родители и дядя дали свое согласие и
вы убеждены, что искренне любите его?
     - Mais  pas  du  tout!*  (Она всегда переходила на  французский,  когда
намеревалась сказать что-нибудь особенно жестокое и  злое.)  -  Je  suis  sa
reine, mais il n'est pas mon roi**.
     ______________
     * Ничего подобного! (фр.).
     ** Я - его королева, но он отнюдь не мой король (фр.).

     - Простите,  но  мне  кажется,  что ваши последние слова просто вздор и
кокетство.  Вас не назовешь очень благородной,  но,  во всяком случае, вы не
унизитесь до того,  чтобы воспользоваться добротой и  кошельком человека,  к
которому совершенно равнодушны. Вы любите господина Исидора гораздо сильнее,
чем думаете или признаетесь.
     - Нет. Недавно я танцевала с одним молодым офицером, которого я люблю в
тысячу раз  больше,  чем  Исидора.  Я  сама часто недоумеваю,  почему я  так
безразлична к  Исидору,  ведь все говорят,  он  красивый,  и  некоторые дамы
просто обожают его, а мне с ним скучно: что же со мной происходит?..
     Тут,  казалось,  она углубилась в  размышления,  в чем я постаралась ей
помочь.
     - Конечно,  - сказала я, - попробуйте разобраться в своих чувствах; мне
кажется, вы в них запутались, как в сетях.
     - Дело,  пожалуй,  вот в чем, - не мешкая воскликнула она, - он слишком
романтичный и преданный,  а кроме того,  ожидает от меня слишком многого. Он
считает меня  идеальной,  во  всех  отношениях безукоризненной,  воплощением
добродетели,  а  я такой никогда не была и быть не собираюсь.  Надо сказать,
что  в  его  присутствии невольно стараешься оправдать его  доброе  мнение о
тебе,   а   ведь  так  утомительно  изображать  из  себя  паиньку  и   вести
рассудительные беседы -  он-то думает, я и в самом деле ужасно благоразумна.
Я  чувствую  себя  гораздо  свободнее с  вами,  старушка,  с  вами,  дорогая
ворчунья,  потому что  вы  принимаете меня  какая я  есть -  знаете,  что  я
кокетлива,  невежественна, легкомысленна, непостоянна, неразумна, эгоистична
и  обладаю множеством других подобных достоинств,  которые,  как мы  с  вами
признали, неотделимы от моей натуры.
     - Все это прекрасно,  -  объявила я, изо всех сил стараясь сохранить на
лице серьезное и  строгое выражение,  которое чуть было не согнал этот поток
причудливой откровенности,  -  но ведь ничего все равно не меняется в  вашей
злополучной истории с  подарками.  Джиневра,  будьте  хорошей и  благородной
девочкой - упакуйте их и отошлите обратно.
     - И не подумаю, - решительно ответила она.
     - Значит,  вы  обманываете господина Исидора.  Ведь,  принимая от  него
подарки, вы даете ему понять, что в будущем воздадите ему...
     - Никогда,  -  перебила она меня,  - он сейчас уже вознагражден - он же
получает удовольствие,  видя, как я ношу эти украшения, - и хватит с него, в
конце концов, он не аристократ.
     Эти  полные  жестокого  высокомерия слова  мгновенно излечили  меня  от
слабодушия, которое смягчало мой тон в разговоре с Джиневрой и мое отношение
к ней. Она же продолжала:
     - Пока я  хочу наслаждаться молодостью,  а не связывать себя обещаниями
или клятвами.  Когда я впервые встретилась с Исидором,  я надеялась,  что он
будет  веселиться  вместе  со  мною.   Я  думала,  его  будет  радовать  моя
миловидность и  мы  будем встречаться,  расставаться и  порхать,  словно два
счастливых мотылька.  Но, увы! Он то серьезен, как судья, то погружен в свои
чувства и  размышления.  Вот  еще!  Les  penseurs,  les  hommes  profonds et
passionnes ne sont pas a  mon gout.  Le colonel Alfred de Hamal подходит мне
гораздо больше.  Va pour les beaux fats et les jolis fripons! Vive les joies
et les plaisirs! A bas les grandes passions et les severes vertus!*
     ______________
     * Мыслители, люди глубокомысленные и пылкие, мне не по вкусу. Полковник
Альфред  де  Амаль...   Лучше  уж  красивые  повесы  и  милые  плутишки!  Да
здравствуют  радости  и  удовольствия!   Долой  сильные  страсти  и  строгие
добродетели! (фр.)

     Она замолкла в  ожидании отклика на  ее тираду,  но я  не произнесла ни
слова.
     - J'aime mon bon colonel,  -  продолжала она, - je n'aimerai jamais son
rival. Je ne serai jamais femme de bourgeois, moi!*
     ______________
     *  Я  люблю  моего  красивого полковника...  я  никогда не  полюблю его
соперника. Я никогда не стану женой буржуа! (фр.)

     Я всем своим видом дала ей понять,  что хочу незамедлительно избавиться
от ее присутствия, - и она со смехом упорхнула.


                                  Глава X

        "ДОКТОР ДЖОН"

     Мадам Бек  была человеком чрезвычайно последовательным:  она  проявляла
сдержанность ко всем,  но мягкость -  ни к  кому.  Далее собственные дети не
могли вывести ее  из  состояния уравновешенности и  стоического спокойствия.
Она  заботилась о  своей  семье,  охраняла интересы детей  и  следила за  их
здоровьем, но, по-видимому, никогда не испытывала желания посадить малышей к
себе на колени, поцеловать в розовые губки, ласково обнять или наговорить им
нежных, добрых слов.
     Мне иногда случалось наблюдать,  как она, сидя в саду, смотрит на своих
детей,  гуляющих по дальней аллее с Тринеттой,  их бонной,  -  на лице у нее
всегда были написаны осторожность и  благоразумие.  Я знаю,  что она часто и
напряженно размышляла о "leur avenir"*,  как она выражалась, но если младшая
девочка -  болезненный,  хрупкий и вместе обаятельный ребенок, - заметив ее,
вырывалась от  няни и,  смеясь и  задыхаясь,  ковыляла по дорожке к  матери,
чтобы ухватиться за ее юбки,  мадам тут же предостерегающе выставляла вперед
руку,  дабы  сдержать  движение  ребенка,  бесстрастно произносила:  "Prends
garde,  mon  enfant!"**,  разрешала девочке  постоять около  себя  несколько
мгновений,  а  затем,  не  улыбнувшись,  без  поцелуя  или  ласкового слова,
вставала и отводила ее обратно к Тринетте.
     ______________
     * Их будущем (фр.).
     ** Осторожно, дитя мое! (фр.)

     По отношению к  старшей дочери мадам вела себя по-другому,  но столь же
для нее характерно.  Это была злая девочка. "Quelle peste que cette Desiree!
Quel poison que cet enfant-la!"* -  так говорили о  ней и слуги и соученицы.
Среди прочих талантов она  обладала тончайшим даром вероломства,  доводившим
слуг и  бонну чуть не  до  исступления.  Она пробиралась к  ним в  мансарду,
открывала ящики и сундуки,  рвала лучшие чепцы и пачкала нарядные шали;  она
подстерегала  любую  возможность  проникнуть  в   столовую  к  буфету,   где
превращала в  осколки фарфор и  стекло,  или  -  в  кладовую,  где  воровала
варенье, пила сладкое вино, разбивала банки и бутылки, после чего ухитрялась
бросить тень подозрения на кухарку или судомойку.  Мадам,  удостоверившись в
этом  лично или  выслушав чью-нибудь жалобу,  с  бесподобной невозмутимостью
произносила обычно одну  фразу:  "Desiree a  besoin d'une surveillance toute
particuliere"**. В соответствии с этим убеждением мадам нередко предпочитала
держать  многообещающее  чадо  поближе  к  себе.   По-моему,  мать  ни  разу
откровенно не говорила с девочкой о ее недостатках,  не объясняла,  как худо
она поступает и каковы могут быть последствия. Надо только хорошенько за ней
присматривать - так, видимо, полагала мадам. Из этого, разумеется, ничего не
получалось.  Поскольку Дезире в  какой-то  мере была отстранена от прислуги,
она донимала и  обкрадывала мать.  Она тащила с  рабочего столика и  туалета
мадам  и  прятала  все,   что  попадало  под  руку.  Мадам  это  видела,  но
притворялась, будто ничего не замечает, ибо ей не хватало душевной честности
признать пороки своего ребенка. Когда пропадал предмет ценный, который нужно
было непременно разыскать,  мадам открыто заявляла,  что  Дезире,  вероятно,
играя,  взяла его,  и просила девочку его вернуть. Но Дезире невозможно было
провести таким способом,  ибо она умела призывать ложь на помощь воровству и
заявляла, что и в глаза не видела пропавшей вещи - броши, кольца или ножниц.
Продолжая притворяться,  мать делала вид,  будто верит ей,  а потом неусыпно
следила за ней, пока не удавалось обнаружить тайник - какую-нибудь трещину в
садовой ограде или  щель на  чердаке или  во  флигеле.  Тогда мадам отсылала
Дезире погулять с бонной и,  пользуясь ее отсутствием, обворовывала воровку.
Дезире,  как  достойная дочь  коварной матери,  обнаружив пропажу,  ничем не
выдавала огорчения.
     ______________
     * До чего же вредная эта Дезире! Какой это ужасный ребенок! (фр.)
     ** За Дезире нужен глаз да глаз (фр.).

     О  второй  дочери  мадам  Бек,  Фифине,  говорили,  что  она  похожа на
покойного отца.  Хотя  девочка  унаследовала от  матери  цветущее  здоровье,
голубые  глаза  и  румяные  щеки,  нравственными качествами  она  совершенно
очевидно  пошла  не  в  нее.   Эта  искренняя,  веселая  девчушка,  горячая,
вспыльчивая и  подвижная,  нередко попадала в  опасные и  трудные положения.
Однажды она надумала скатиться с  лестницы,  упала и проехала до самого низа
по  крутым каменным ступеням.  Мадам,  услышав шум (а она всегда являлась на
любой шум), вышла из столовой, подняла ребенка и спокойно объявила: "Девочка
сломала руку".
     Сначала мы подумали, что она ошиблась, но вскоре убедились, что так оно
и есть: одна пухлая ручка бессильно повисла.
     - Пусть миис, - распорядилась мадам, имея в виду меня, - возьмет ее, et
qu'on aille tout de suite chercher un fiacre!*
     ______________
     * И нужно немедленно найти фиакр! (фр.)

     С  удивительным спокойствием и  самообладанием,  но без промедления она
села в фиакр и отправилась за врачом.
     Их домашнего врача не оказалось на месте, но это ее не смутило - она, в
конце концов,  отыскала ему  замену и  привезла другого доктора.  А  я  пока
разрезала на девочке рукав, раздела ее и уложила в постель.
     Мы все (т.е.  бонна, кухарка, привратница и я, собравшиеся в маленькой,
жарко натопленной комнате) не  стали рассматривать нового доктора,  когда он
вошел;  во всяком случае,  я  в тот момент пыталась успокоить Фифину,  крики
которой  (у  нее  были  отличные  легкие)  буквально оглушали,  а  уж  когда
незнакомец подошел к постели,  стали совсем невыносимыми. Он попробовал было
приподнять ее,  но она завопила на ломаном английском (как говорили и другие
дети): "Пускай меня! Я не хочет вас, я хочет доктор Пилюль!"
     - Доктор Пилюль -  мой добрый друг,  - последовал ответ на превосходном
английском языке, - но он сейчас занят, он далеко отсюда, и я приехал вместо
него.  Сейчас мы успокоимся и займемся делом: быстро перевяжем бедную ручку,
и все будет в порядке.
     Он попросил принести стакан eau sucree*,  дал ей несколько чайных ложек
этой сладкой жидкости (Фифина была ненасытной лакомкой,  любой мог завоевать
ее  расположение,   угостив  вкусными  вещами),  пообещал  дать  еще,  когда
закончится лечебная процедура,  и  принялся за работу.  Он попросил кухарку,
крепкую женщину с сильными руками,  оказать ему необходимую помощь,  но она,
привратница и бонна немедленно исчезли.  Мне очень не хотелось дотрагиваться
до  маленькой наболевшей ручки,  однако,  понимая,  что иного выхода нет,  я
наклонилась,  чтобы  сделать необходимое,  но  меня  опередили -  мадам  Бек
протянула руку, которая, в отличие от моей, не дрожала.
     ______________
     * Подсахаренной воды (фр.).

     - Ca vaudra mieux*, - сказал доктор, отвернувшись от меня.
     ______________
     * Вот так-то лучше (фр.).

     Он сделал удачный выбор:  мой стоицизм был бы вынужденным,  притворным,
ее - естественным и неподдельным.
     - Merci,  madame;  tres bien,  fort bien!*  -  сказал хирург,  закончив
работу.  -  Voila un  sang-froid bien opportun,  et  qui vaut mille elans de
sensibilite deplacee**.
     ______________
     * Спасибо, мадам, очень хорошо, отлично! (фр.)
     ** Вот пример столь необходимого хладнокровия, которое неизмеримо более
ценно, чем неуместная чувствительность (фр.).

     Он  был доволен ее выдержко