n plus"**.
     ______________
     *  Я  прекрасно знаю,  что она беспринципна и,  возможно безнравственна
(фр.).
     ** Но в классе она держит себя всегда надлежащим образом и, может быть,
даже с  некоторым достоинством,  а  это  все,  что требуется.  Ученицы и  их
родители большего и не желают, следовательно, и я тоже (фр.).

     Пансион наш представлял собой странный,  взбудораженный и шумный мирок.
Прилагались огромные усилия, чтобы скрыть цепи под гирляндами цветов, тонкий
аромат католицизма пропитал всю  жизнь  школы:  снисходительное отношение к,
так сказать,  земным радостям уравновешивалось строгими запретами в духовной
сфере. Юный разум складывался под давлением законов рабства, но дабы дети не
слишком много размышляли на эту тему,  использовался любой предлог для игр и
телесных упражнений.  В  нашей школе,  как и  повсюду в  Лабаскуре,  церковь
стремилась воспитать  детей  сильных  телом,  но  слабых  духом  -  полными,
румяными,      здоровыми,     веселыми,     невежественными,     бездумными,
нелюбознательными.  "Ешь,  пей,  живи! - внушает церковь. - Заботься о своем
теле,  а о душе позабочусь я.  Я исцеляю ее и руковожу ею.  Я обеспечиваю ей
спасение".  Эту сделку каждый истинный католик считает для себя выгодной.  А
ведь подобные же  условия предлагает и  Люцифер:  "Тебе дам власть над всеми
сими царствами и  славу их,  ибо она предана мне,  и я,  кому хочу,  даю ее,
итак, если ты поклонишься мне, то все будет твое".
     В это время года, т.е. в разгар лета, в доме мадам Бек начиналось такое
веселье,  какое только можно допустить в  учебном заведении.  По  целым дням
широкие двери и двустворчатые окна стояли открытыми настежь, солнечный свет,
казалось,  навечно слился  с  воздухом,  облака  уплыли  далеко за  море  и,
наверное,  отдыхали где-нибудь подле островов,  таких,  например, как Англия
(милая страна туманов),  навсегда покинув засушливый континент. Мы проводили
в саду больше времени,  чем в доме, - вели занятия и ели в "grand berceau"*.
Кроме того, уже чувствовалась подготовка к празднику, что давало право почти
на  полную свободу.  До осенних каникул оставалось всего два месяца,  но еще
раньше  предстояло  празднование  великого  дня  -   именин  мадам,  которые
отмечались очень торжественно.
     ______________
     * Большой беседке (фр.).

     Подготовкой  к   этому  дню   руководила  главным  образом  мадемуазель
Сен-Пьер.  Мадам  же  держалась от  всего в  стороне,  якобы не  ведая,  что
готовится в ее честь.  Ей-де не известно, она и не подозревает, что ежегодно
со всей школы по подписке собирают деньги на достойный ее подарок.
     Тонкий   и   тактичный  читатель  предпочтет,   вероятно,   опустить  в
последующем повествовании описание краткого тайного совещания по упомянутому
вопросу, происходившего в комнате мадам.
     - Что вы хотите получить в этом году?  -  спросила приближенная к мадам
парижанка.
     - Ах,  совершенно все равно!  Не стоит об этом говорить! Пусть у бедных
детей останутся их франки. - И мадам приняла кроткий и скромный вид.
     Тут  Сен-Пьер обычно выдвигала вперед подбородок;  она  знала мадам как
свои  пять  пальцев и  всегда называла мину  "bonte"* у  нее  на  лице  "des
grimaces"**.
     ______________
     * Кротости, доброты (фр.).
     ** Гримасой (фр.).

     - Vite!* - изрекла она ледяным тоном. - Назовите нужный предмет. Что вы
хотите - драгоценности, фарфор, гребешки-ленты или серебро?
     ______________
     * Побыстрее! (фр.).

     - Eh  bien!  Deux  ou  trois  cuillers,  et  autant de  four-chettes en
argent*.
     ______________
     *  Ну ладно!  Столовое серебро -  две или три ложки и  столько же вилок
(фр.).

     В  результате  переговоров  появлялась  нарядная  коробка  со  столовым
серебром стоимостью в 300 франков.
     Программа праздничной церемонии состояла  из  вручения подарка,  легкой
закуски в саду,  спектакля (в исполнении учениц и учителей), танцев и ужина.
Помнится,  все  это  производило  великолепное  впечатление.  Зели  Сен-Пьер
понимала толк в таких вещах и искусно устраивала подобные развлечения.
     Главным пунктом программы был спектакль, к которому начинали готовиться
за целый месяц.  Умения и  осторожности требовал прежде всего отбор актеров;
затем  приступали  к  урокам  декламации,   балетных  движений,  после  чего
следовали бесконечные утомительные репетиции.  Не трудно догадаться, что для
этого Сен-Пьер уже не годилась,  так как возникала необходимость в знаниях и
способностях иного рода.  Ими обладал преподаватель литературы -  мосье Поль
Эманюель.  Мне никогда не  приходилось бывать на  его занятиях по актерскому
мастерству,  но я нередко видела,  как он проходит по квадратному вестибюлю,
соединяющему жилое помещение с  учебным,  а  в  теплые вечера мне доводилось
слышать через открытые двери,  как он ведет уроки;  и вообще о нем без конца
рассказывали  всякие  истории,  в  том  числе  и  смешные.  Особенно  любила
упоминать  о  его  изречениях и  рассказывать о  его  поступках наша  старая
знакомая,  мисс  Джиневра Фэншо,  -  ей  была  поручена важная роль  в  этом
спектакле,  -  которая  удостаивала меня  чести  проводить значительную долю
своего свободного времени в  моем обществе.  Она считала мосье Поля страшным
уродом и изображала ужасный испуг,  чуть ли не истерический припадок,  когда
слышала  его  голос  или  шаги.  Он  и  вправду был  смуглым и  низкорослым,
язвительным и  суровым.  Он,  с его коротко подстриженными черными волосами,
высоким  бледным  лбом,  впалыми  щеками,  широкими раздувающимися ноздрями,
пронизывающим  взглядом  и   стремительной  походкой,   даже   мне   казался
малоприятной фигурой.  К  тому же  еще был он  очень раздражителен -  до нас
доносились  страстные  тирады,   которые  он   произносил  перед  неуклюжими
новобранцами,  находившимися под его командованием.  Иногда он  обрушивал на
этих неопытных актрис-любительниц яростный гнев за  фальшивые представления,
холодные чувства и  немощную речь.  "Ecoutez!"* -  восклицал он,  и  по всей
округе раздавался его  трубный глас,  когда  же  слышался писк  какой-нибудь
Джиневры,  Матильды или Бланш,  пытающейся подражать его интонациям, всякому
становилось ясным,  почему это  жалобное эхо вырывало у  него из  груди либо
глухой стон, полный презрения, либо злобное шипение.
     ______________
     * Слушайте! (фр.)

     Я сама слышала,  как он кричал громовым голосом:  "Vous n'etes donc que
des poupees.  Vous n'avez pas de passions - vous autres. Vous ne sentez donc
rien!  Votre chair est de neige,  votre sang de glace! Moi, je veux que tout
cela s'allume, qu'il ait une vie, une ame!"*
     ______________
     * Вы куклы,  а не люди.  Вам неведомы страсти. Вы ничего не чувствуете!
Плоть ваша - снег, а кровь - лед! А я хочу, чтобы вы воспламенились, чтобы в
вас вселилась жизнь, душа! (фр.).

     Напрасные желания!  Как  только мосье Поль  окончательно убедился в  их
тщетности,  он  тотчас же  перестал работать с  ними над  высокой трагедией,
разорвал ее в клочья и принес текст пустячной комедии. Пансионерки отнеслись
к  ней более дружелюбно,  и  ему вскоре удалось вбить это произведение в  их
гладкие, круглые, бездумные головки.
     Мадемуазель Сен-Пьер всегда присутствовала на уроках мосье Эманюеля,  и
мне говорили,  что ее учтивые манеры,  притворный интерес, такт и любезность
производили на  него весьма благоприятное впечатление.  Она,  в  самом деле,
когда ей было нужно,  умела понравиться,  кому хотела, но обычно ненадолго -
через какой-нибудь час приязнь к ней рассеивалась как дым.
     Канун именин мадам был не менее праздничным,  чем самый день торжества.
Три классные комнаты мыли,  чистили, приводили в порядок и украшали. Дом был
охвачен веселой суетой;  ищущий  покоя  не  мог  найти  тихого  уголка ни  в
верхнем,  ни  в  нижнем этаже;  мне  пришлось укрыться в  саду.  Весь день я
бродила  или  посиживала там  одна,  грелась  на  солнце,  пряталась в  тени
деревьев и беседовала сама с собой. Помню, за весь день я едва ли обменялась
с кем-нибудь и двумя фразами,  но от одиночества я не страдала,  тишина была
мне  даже приятна.  Мне  -  стороннему наблюдателю -  было вполне достаточно
пройти раз или два по комнатам,  посмотреть,  какие происходят перемены, как
устраивают  фойе  и  театральную  уборную,   воздвигают  маленькую  сцену  с
декорациями,   как  мосье  Поль  Эманюель,  вкупе  с  мадемуазель  Сен-Пьер,
руководит всеми этими делами и как стайка горящих нетерпением учениц,  среди
них и Джиневра Фэншо, весело выполняют его распоряжения.
     Великий день  наступил.  Небо было безоблачно,  солнце палило с  самого
утра  и  до  вечера.  Все  двери и  окна  открыли настежь,  отчего возникало
приятное ощущение летнего приволья, а непринужденный распорядок дня создавал
чувство полной свободы.  Учительницы и  пансионерки спустились к  завтраку в
пеньюарах и  с  папильотками в волосах;  "avec delices"* предвкушая вечерние
туалеты,  они,  казалось,  словно  олдермены{141},  с  радостью постящиеся в
ожидании предстоящего пира,  наслаждались тем,  что позволили себе в то утро
роскошь  появиться  в  столь  неряшливом  виде.   Около  девяти  часов  утра
показалась важная персона -  парикмахер.  Как  это ни  кощунственно,  но  он
разместил свою главную квартиру в молельне,  и там, перед benitier**, свечой
и  распятием,   начал  торжественно  демонстрировать  свое  искусство.  Всех
пансионерок по  очереди приглашали воспользоваться его  услугами,  и  каждая
выходила  от   него   с   гладкой   как   раковина  прической,   разделенной
безукоризненным белым  пробором и  увенчанной уложенными по-гречески косами,
блестевшими как лакированные.  Я  тоже побывала у  него и  с трудом поверила
тому,  что сказало мне зеркало,  когда я обратилась к нему за справкой: меня
поразили  пышные  гирлянды  переплетенных  темно-каштановых  волос,  я  даже
испугалась,  не парик ли это,  и  убедилась в  обратном,  лишь несколько раз
сильно их дернув.  Тогда я  поняла,  какой искусник этот парикмахер,  раз он
умеет выставить в наилучшем свете самое заурядное создание.
     ______________
     * С наслаждением (фр.).
     ** Чаша со священной водой у входа в католический храм (фр.).

     Молельню освободили и  заперли,  и  теперь дортуар стал местом,  где  с
поразительной тщательностью совершались омовения, одевание и прихорашивание.
Для  меня навсегда останется загадкой,  почему они тратили так много времени
на   выполнение  столь  незначительного  дела.   Процедура  была  сложной  и
длительной,  а  результат получался весьма скромный:  белоснежное муслиновое
платье,  голубой  кушак  (цвета  пресвятой девы),  белые  или  бледно-желтые
лайковые перчатки -  вот  тот парадный мундир,  для облачения в  который все
учительницы  и  пансионерки потеряли  добрых  три  часа.  Следует  признать,
однако,  что,  хоть наряд был  прост,  в  нем все было превосходно -  фасон,
покрой,  опрятность. Девичьи головки были причесаны тоже с тонким изяществом
и  в  стиле,  который  подчеркивал пышную  и  здоровую миловидность уроженок
Лабаскура,  но был бы,  пожалуй, грубоват для красоты более мягкой и нежной,
однако все вместе составляло весьма отрадное зрелище.
     Не могу забыть, как, увидев эти волны прозрачной белоснежной материи, я
почувствовала,  что выгляжу мрачным,  темным пятном в море света.  У меня не
хватило смелости надеть прозрачное белое платье,  а  поскольку на улице и  в
доме было слишком жарко и  нужно было одеться полегче,  мне  пришлось обойти
целый десяток магазинов,  пока я набрела на нечто вроде крепа лилового цвета
с  сероватым оттенком,  точнее,  цвета  серо-коричневого тумана,  покрывшего
цветущие вересковые заросли. Моя tailleuse* любезно сделала из него все, что
было возможно, ибо, как она справедливо заметила, раз он "si triste - si peu
voyant"**, необходимо обратить особое внимание на фасон; весьма отрадно, что
она  отнеслась к  делу таким образом,  ибо  у  меня не  было ни  цветка,  ни
украшения,  чтобы  освежить платье,  а  главное -  на  щеках моих  не  играл
румянец.
     ______________
     * Портниха (фр.).
     ** Такой печальный, такой тусклый (фр.).

     В однообразии повседневного тяжелого труда мы нередко забываем и думать
о  недостатках своей внешности,  но они резко напоминают о себе в те светлые
мгновения, когда все должно быть прекрасным.
     Однако в  мрачноватом платье я чувствовала себя легко и свободно,  я не
испытывала бы  подобного состояния,  если бы надела более яркий и  приметный
наряд.  Поддержала меня и  мадам Бек:  на  ней было платье почти в  таких же
спокойных тонах,  как  мое,  но,  правда,  она еще надела браслет и  большую
золотую брошь с  драгоценными камнями.  Мы столкнулись с ней на лестнице,  и
она  одобрительно кивнула и  улыбнулась мне,  не  потому,  конечно,  что  ей
понравилось,  как  я  выгляжу в  своем наряде,  -  вряд ли  ее  интересовали
подобные мелочи,  -  а потому, что, по ее мнению, я оделась "convenablement,
decemment"*,  a  la  Convenance et  la  Decence**  были  теми  бесстрастными
божествами,  которым мадам поклонялась.  Она  даже остановилась на  минутку,
положила  мне  на  плечо  обтянутую  перчаткой  руку,  державшую  вышитый  и
надушенный  носовой  платок,   и   доверительным  тоном   сделала  несколько
саркастических замечаний касательно туалетов других  учительниц (которым уже
успела наговорить комплиментов).  "Ничто не выглядит более нелепо,  чем "des
femmes  mures"***,  одетые  как  пятнадцатилетние  девочки  -  "quant  a  la
St.-Pierre, elle a l'air d'une vieille coquette qui fait l'ingenue"****.
     ______________
     * Прилично, благопристойно (фр.).
     ** Приличие и Благопристойность (фр.).
     *** Зрелые дамы (фр.).
     **** А  что касается Сен-Пьер,  то она похожа на старую кокетку в  роли
инженю (фр.).

     Поскольку я  оделась часа на два раньше остальных,  мне удалось на этот
раз  отправиться уже не  в  сад,  где слуги расставляли стулья вдоль длинных
столов,  накрытых к  предстоящему пиру,  а в классы,  где теперь было пусто,
тихо,  прохладно и  чисто.  Стены  там  были  свежевыкрашены,  дощатые  полы
отскоблены и  еще  влажны  от  мытья,  только что  срезанные цветы  в  вазах
украшали на  время затихшие комнаты,  а  на окнах висели блистающие чистотой
нарядные шторы.
     Укрывшись в старшем классе,  поменьше и поуютнее других, и открыв своим
ключом застекленный книжный шкаф, я вынула книгу, которая, судя по названию,
могла  оказаться интересной,  и  устроилась почитать.  Стеклянная дверь этой
классной выходила в  большую беседку.  Ветки акации,  тянувшиеся к  розовому
кусту,  расцветшему у  противоположного косяка,  ласково  касались  дверного
стекла,  а вокруг роз деловито и радостно жужжали пчелы. Я принялась читать.
Мирное жужжание,  тенистый полумрак и  теплый уют  моего убежища уже  начали
заволакивать смысл читаемого,  туманить мой  взор и  увлекать меня по  тропе
мечтаний  в  глубь  царства  грез  -   как  вдруг  неистовый  звон  дверного
колокольчика, какого никогда не издавал этот немало испытавший на своем веку
инструмент, вернул меня к действительности.
     В  то  утро колокольчик звонил беспрерывно,  ибо то и  дело являлись то
мастеровые,  то слуги,  то coiffeurs*, то tailleuses**, то посыльные. Больше
того,  были все основания ожидать, что он будет трезвонить весь день, потому
что  еще  должны были прикатить в  колясках или фиакрах около ста приходящих
учениц;  вряд ли замолчит он и  вечером,  когда родители и  друзья станут во
множестве   съезжаться  на   спектакль.   При   таких   обстоятельствах  без
колокольчика -  пусть даже резкого -  обойтись нельзя; однако же этот звонок
громыхал каким-то особенным образом,  так что я  очнулась,  и книга упала на
пол.
     ______________
     * Парикмахеры (фр.).
     ** Портнихи (фр.).

     Я было наклонилась,  чтобы поднять ее,  но тут -  кто-то прошел скорым,
четким,  твердым шагом через прихожую,  по коридору,  через вестибюль, через
первое отделение, через второе, через залу - прошел уверенно, безостановочно
и  быстро.  Закрытая дверь старшего класса -  моей святая святых -  не могла
послужить препятствием:  она распахнулась,  и  в  проеме показались сюртук и
bonnet grec*; затем меня нащупали глаза и жадно вперились в меня.
     ______________
     * Феска (фр.).

     - C'est cela! - раздался голос. - Je la connais; c'est l'Anglaise. Tant
pis.  Toute Anglaise et,  par consequent, toute begueule qu'elle soit - elle
fera mon affaire, ou je saurai pourquoi*.
     ______________
     *  Ну  вот!..  Я  не  знаю.  Она  англичанка.  Тем хуже.  Англичанка и,
следовательно,  недотрога.  Но  все  равно она мне поможет,  будь я  неладен
(фр.).

     Затем не  без некоторой грубоватой любезности (надо полагать,  пришелец
думал,  что  я  не  разобрала,  к  чему  клонился его  невежливый шепот)  он
продолжал  на   самом  отвратительном  наречии,   какое  только  можно  себе
представить:
     - Сударинь, ви играть нада - я вас уверять.
     - Чем я могу быть вам полезна,  мосье Поль Эманюель?  - спросила я, ибо
это  был  не  кто  иной,   как  мосье  Поль  Эманюель,   к  тому  же  весьма
взволнованный.
     - Ви  играть нада.  Ви  не отказать,  не хмурить,  не жеманить.  Я  вас
насквозь видаль,  когда ви  приехать.  Я  знать ваш способность.  Ви  можете
играть, ви должны играть.
     - Но как, мосье Поль? О чем вы говорите?
     - Нельзя терять ни минуты,  -  продолжал он по-французски.  -  Отбросим
нашу лень, наши отговорки и жеманство. Вы должны участвовать.
     - В водевиле?
     - Именно в водевиле.
     Я задохнулась от ужаса. Что же имел в виду этот коротышка?
     - Послушайте!  -  сказал он. - Сперва надо объяснить положение вещей, а
уж  потом вы  ответите -  да или нет;  и  мое отношение к  вам в  дальнейшем
всецело зависит от вашего ответа.
     С  трудом сдерживаемый порыв сильнейшего раздражения окрасил его  щеки,
придал остроту его взгляду,  его нрав -  вздорный,  противный, неустойчивый,
угрюмый и возбудимый, а главное, неподатливый - мог чуть что стать неистовым
и  неукротимым.  Молчать и слушать -  вот лучший бальзам,  который может его
успокоить. Я промолчала.
     - Все  провалится,  -  продолжал  мосье  Поль.  -  Луиза  Вандеркельков
заболела,  по  крайней мере,  так заявила ее  нелепая мамаша.  Я,  со  своей
стороны,  убежден, что она могла бы сыграть, ежели бы пожелала. Но ей это не
угодно.   Ей  поручили  роль,   как  вам  известно.  Или  неизвестно  -  это
безразлично.  Без этой роли пьеса не пойдет. Осталось всего несколько часов,
чтобы ее разучить,  но ни одну ученицу не убедишь взяться за дело. По правде
говоря,  роль неинтересна и  неприятна и  учениц оттолкнет от нее их дрянное
amour-propre*,  низменное чувство, которое с избытком есть у каждой женщины.
Англичанки -  либо лучшие,  либо худшие представительницы своего пола,  Dieu
sait que  je  les deteste comme la  peste,  ardinairement**,  -  процедил он
сквозь зубы. - Я молю англичанку о помощи. Что же она ответит - да или нет?
     ______________
     * Самолюбие (фр.).
     ** Одному богу известно, что я их вообще-то боюсь как чумы (фр.).

     Тысяча возражений пришла мне в голову.  Чужой язык, недостаток времени,
выступление перед  обществом.  Склонности  отступили,  способности дрогнули.
Самолюбие ("низменное чувство") затрепетало.  "Non, non, non!"* - восклицали
они;  но,  взглянув на мосье Поля и  увидев в сердитых,  взбешенных и ищущих
глазах  некий  призыв,  проникающий сквозь  завесу гнева,  я  обронила слово
"oui"**. На мгновение его твердое лицо расслабилось и выразило удовольствие,
но тут же приняло прежнее выражение. Он продолжал:
     ______________
     * Нет, нет, нет! (фр.)
     ** Да (фр.).

     - Vite a l'ouvrage!* Вот книга. Вот роль. Читайте.
     ______________
     * Скорей за работу! (фр.)