чается (фр.).

     До этого вечера подобные чувства и поступки представлялись мне столь же
немыслимыми  для  моей  натуры,   сколь  состояние  исступленного  восторга,
возносящее некоторых  на  седьмое  небо.  Обычно  я,  оставаясь  холодной  и
осторожной,  пусть с неохотой,  но делала то, что было угодно другим, а тут,
вдруг  ощутив сердечный жар,  набравшись смелости,  с  радостной готовностью
творила то, что было приятно мне самой. Однако на следующий день, хорошенько
над всем этим поразмыслив,  я почувствовала неприязнь ко всяким любительским
представлениям и, хотя была довольна, что оказала услугу мосье Полю и заодно
испытала собственные силы,  приняла твердое решение больше в  таких делах не
участвовать.  Оказалось,  что  по  натуре  мне  явно  присуща  склонность  к
лицедейству, и дальнейшее развитие и воспитание этой внезапно обнаружившейся
способности могли  бы  одарить меня  радостью и  наслаждением,  но  подобные
занятия не  пристали человеку,  глядящему на  жизнь со  стороны:  он  должен
отринуть желания и стремления,  и я отринула их,  упрятала их столь глубоко,
связав крепким узлом,  что  с  тех  пор ни  Время,  ни  Искушения не  смогли
выпустить их на волю.
     Не  успел  спектакль прийти  к  концу,  причем с  большим успехом,  как
вспыльчивый  и  деспотичный мосье  Поль  совершенно  преобразился.  Миновало
время,  когда  он  исполнял  обязанности импресарио,  и  он  незамедлительно
сбросил  с  себя  высокомерную  суровость,  и  вот  он  стоит  среди  нас  -
оживленный,  добродушный и  галантный,  пожимает всем нам  руки,  благодарит
каждого в  отдельности и  объявляет,  что  решил во  время предстоящего бала
танцевать со  всеми нами по  очереди.  Когда он  попросил моего согласия,  я
ответила,  что  не  танцую.  "Но  один раз,  в  виде исключения,  вы  должны
уступить",  -  последовал ответ,  и если бы я своевременно не ускользнула от
него,  он вынудил бы меня принять участие в этом -  втором - спектакле. Но я
играла и  так  достаточно в  этот  вечер -  пришла пора  стать самой собой и
вернуться к привычному образу жизни. На сцене мое серовато-коричневое платье
выглядело,  в  сочетании с  сюртучком,  неплохо,  но  никак не подходило для
вальса или кадрили.  Я  укрылась в безлюдном закоулке,  где меня было трудно
заметить,  но  откуда  я  видела все,  -  передо мной  во  всем  великолепии
разворачивалось радостное зрелище бала.
     Вновь  Джиневра  Фэншо  была  самой  прелестной  и   веселой  из   всех
присутствовавших.  Ей  выпала  честь  открыть  бал:  выглядела она  чудесно,
танцевала  грациозно,   улыбалась  лучезарно.  Подобные  развлечения  всегда
сопровождались для нее блестящим триумфом, ибо удовольствия были ее стихией.
Когда  нужно  было  работать  или  преодолевать трудности,  она  становилась
нерадивой и  унылой,  беспомощной и  раздраженной,  но  в  часы веселья она,
бывало,  как  бабочка расправит крылышки,  на  которых загоралась золотистая
пыльца и пестрые пятнышки,  сверкнет,  как бриллиант,  и блеснет, как свежий
цветок.  При виде будничной еды и простых напитков она надувала губки, но от
сливок и  мороженого ее  нельзя было оторвать,  как пчелу от меда;  водой ей
служило сладкое вино,  а хлебом насущным -  пирожное. Полной жизнью Джиневра
жила лишь на балу, в других случаях она никла и увядала.
     Не думайте, читатель, что в тот вечер она так старалась превзойти самое
себя только ради своего партнера в танце, мосье Поля, или же демонстрировала
наивысшее изящество манер  в  назидание подругам  или  чтобы  понравиться их
родителям,  дедушкам и  бабушкам,  толпившимся в  вестибюле и сидевшим вдоль
стен  залы;  в  таком скучном и  бесцветном окружении,  да  еще  ради  столь
никчемных и  банальных целей Джиневра вряд ли соблаговолила бы даже один раз
пройтись  в  кадрили,  а  радостное  расположение духа  сменилось бы  у  нее
раздражением и брюзгливостью, но сейчас ей было известно, что в этом пресном
праздничном блюде таится пряная приправа,  которая придает ему остроту,  она
ощутила ее вкус и смекнула,  что ей стоит показать самые тонкие грани своего
обаяния.
     В зале и в самом деле не было ни одного холостого и бездетного зрителя,
кроме,  правда,  мосье  Поля,  единственного  представителя  мужского  пола,
которому  разрешалось  танцевать  с   ученицами.   Ему  предоставлялось  это
исключительное право, во-первых, по традиции (ибо он был родственником мадам
Бек и  пользовался ее особым доверием),  во-вторых,  потому что он все равно
поступал как  ему  заблагорассудится,  и,  в-третьих,  потому что,  каким бы
своевольным,  вспыльчивым,  пристрастным он ни бывал,  у него в груди билось
благородное сердце,  и  ему  можно  было  доверить целую  армию прекрасных и
непорочных  девиц,   оставаясь   в   полной   уверенности,   что   под   его
предводительством они в  беду не попадут.  В  скобках следует заметить,  что
многие пансионерки вовсе не отличались безгрешностью помыслов,  но ни за что
не посмели бы обнаружить свойственную им грубость в  присутствии мосье Поля,
как не  решились бы намеренно обидеть его,  рассмеяться ему в  лицо во время
обращенных к  ним  взволнованных речей или  переговариваться друг с  другом,
когда в приступе гнева на его лице возникала маска умного тигра.  Вот почему
мосье Поль  имел право танцевать с  кем  пожелает,  и  всякое вмешательство,
препятствующее его движению к цели, потерпело бы крах.
     Всем прочим гостям отводилась роль зрителей, но и та предоставлялась им
благодаря  неизъяснимой  доброте  мадам   Бек,   после   длительных  просьб,
ходатайств  и   уговоров,   на   весьма  строгих  условиях  с   (притворным)
неудовольствием.  Весь вечер мадам не  уставала лично следить за тем,  чтобы
небольшая отчаявшаяся группа "jeunes gens"*,  принадлежавших к  высшим слоям
общества,  матери которых присутствовали здесь же,  а  сестры были ученицами
нашего пансиона,  не  покинула отведенного им самого отдаленного,  мрачного,
холодного и  темного угла в carre.  Мадам беспрерывно дежурила около "jeunes
gens" -  заботливая,  как мать,  но бдительная, как цербер. Они одолевали ее
мольбами разрешить им  перешагнуть через  воображаемый барьер и  насладиться
всего лишь одним танцем с  этой "belle blonde"** или  той  "jolie brune"***,
или "cette jeune fille magnifique aux cheveux noirs comme le jais"****.
     ______________
     * Молодых людей (фр.).
     ** Прелестной блондинкой (фр.).
     *** Хорошенькой брюнеткой (фр.).
     **** Этой очаровательной девушкой с волосами черными, как смоль (фр.).

     - Taisez-vous!*  -  отвечала мадам решительно и  неумолимо.  -  Vous ne
passerez pas a  moins que ce  ne  soit sur mon cadavre,  et vous ne danserez
qu'avec la nonnette de jardin** (намек на легенду). - И она с величественным
видом  прохаживалась перед  строем  безутешных и  полных  нетерпения юношей,
словно маленький Бонапарт, нарядившийся в шелковое платье мышиного цвета.
     ______________
     * Замолчите! (фр.)
     **  Вы пройдете туда только через мой труп,  а  танцевать будете лишь с
монахиней из сада (фр.).

     Мадам  хорошо  знала  жизнь,  мадам  хорошо разбиралась в  человеческой
натуре. Думаю, ни одна другая начальница пансиона в Виллете не осмелилась бы
допустить в стены своего заведения "jeune homme"*,  но мадам понимала,  что,
давая  по  столь  торжественному случаю подобное разрешение,  можно  сделать
ловкий ход и добиться значительных преимуществ.
     ______________
     * Молодого человека (фр.).

     Во-первых,   родители  пансионерок  оказывались  соучастниками  в  этом
деянии,  ибо совершено оно было по их ходатайству.  Во-вторых, то, что мадам
впускала в дом столь опасных и обладающих магнетической силой гремучих змей,
особенно  подчеркивало  самый  сильный  талант,  присущий  мадам,  -  талант
первоклассной surveillante*.
     ______________
     * Надзирательницы (фр.).

     В  третьих,  присутствие юных  представителей мужского  пола  придавало
пикантность  всему  празднеству:   ученицы  понимали  это  и  лично  в  этом
убеждались,  а  зрелище сверкающих вдалеке золотых яблок вселяло в них такое
оживление, какого не могли бы вызвать никакие другие обстоятельства. Радость
детей   передавалась  родителям,   веселье   и   ликование  охватывали  всех
присутствовавших,  развлекались даже укрощенные "jeunes gens",  ибо мадам не
давала  им  скучать.  Вот  таким  образом  мадам  Бек  удавалось каждый  год
праздновать свои именины с  успехом,  не ведомым ни одной директрисе во всей
стране.
     Я заметила,  что сначала доктору Джону разрешалось свободно расхаживать
по  всем комнатам,  -  мужественный и  степенный вид умерял в  нем юношескую
живость и  даже несколько приглушал красоту;  но  как только начался бал,  к
нему подбежала мадам.
     - Пойдемте,  Волк,  пойдемте,  - воскликнула она, смеясь, - хоть вы и в
овечьей шкуре, вам все же придется покинуть овчарню. Пойдемте, у меня там, в
вестибюле,   собрался  небольшой  зверинец,  хочу  и  вас  поместить  в  мою
коллекцию.
     - Но разрешите мне сперва один раз протанцевать с  ученицей,  которую я
выберу.
     - Как  вам  не  стыдно  просить об  этом?  Какое  безрассудство!  Какая
дерзость! Sortez, sortez, au plus vite!*
     ______________
     * Идите, идите, да побыстрее! (фр.)

     Подталкивая его впереди себя, она вскоре выдворила его за барьер.
     Джиневра,  как я  полагаю,  уставшая от танцев,  разыскала меня в  моем
убежище.  Она бросилась рядом со  мной на  скамейку и  (без чего я  могла бы
легко обойтись), обняла меня за шею.
     - Люси Сноу!  Люси Сноу!  -  всхлипывающим голосом,  почти в  истерике,
воскликнула она.
     - Ну, что же случилось? - спросила я сухо.
     - Как я выгляжу? Как я сегодня выгляжу? - настойчиво повторяла она.
     - По обыкновению, до нелепости самодовольно.
     - Злюка!  Вы  никогда не скажете доброго слова обо мне,  но,  что бы ни
говорили вы и  все прочие завистливые клеветники,  я знаю,  что очень хороша
собой.  Я  ощущаю свою красоту,  вижу ее,  вижу себя в полный рост в большом
зеркале в  артистической уборной.  Пойдемте-ка со мной и  посмотрим в  него,
хотите?
     - Хочу, мисс Фэншо. Вот уж когда вы вволю натешитесь.
     Мы  вошли в  расположенную рядом комнату для  одевания.  Взяв  меня под
руку,  она подвела меня к  зеркалу.  Я  стояла перед ним молча,  не оказывая
никакого  сопротивления  и   предоставив  ее  себялюбию  полную  возможность
испытывать торжество и  ликование.  Занятно было  наблюдать,  может  ли  оно
насытиться,  проникнет ли  хоть капля внимания к  другим людям в  ее сердце,
чтобы умерить суетное и высокомерное упоение самой собой.
     Нет, этого не произошло. Она вертелась перед зеркалом и заставляла меня
делать то  же  самое,  осматривала нас  обеих  со  всех  сторон,  улыбалась,
подкручивала локоны, поправляла кушак, распрямляла юбку и, наконец, выпустив
мою руку и присев, с притворной почтительностью, в реверансе, произнесла:
     - Ни за какие блага в мире не хотела бы превратиться в вас.
     Замечание  это  было  слишком  наивным,   чтобы  вызвать  гнев,   и   я
ограничилась словами: "Ну и прекрасно".
     - А сколько бы вы заплатили, чтобы стать мною? - спросила она.
     - Ни пенса не дала бы,  как ни странно,  -  ответила я. - Вы несчастное
создание.
     - В душе вы думаете по-иному.
     - Нет,  ибо  у  меня в  душе для  вас  нет места,  лишь в  мозгу иногда
мелькает мысль о вас.
     - Но все-таки,  - сказала она с укоризной, - выслушайте, чем отличается
мой  образ  жизни  от  вашего,  и  вы  поймете,  какая я  счастливая,  а  вы
несчастная.
     - Говорите, слушаю вас.
     - Начнем с того, что мой отец благородного происхождения, и, хотя он не
богат, я возлагаю надежды на дядю. Затем, мне всего восемнадцать лет - самый
восхитительный возраст. Я воспитывалась на континенте и, пусть у меня нелады
с орфографией,  я обладаю множеством совершенств. Вы не можете отрицать, что
я и вправду красива,  поэтому у меня может быть столько поклонников, сколько
я пожелаю.  За один сегодняшний вечер я разбила сердца двух молодых людей, и
скорбный взгляд,  который только что бросил на  меня один из них,  как раз и
приводит меня в столь радостное настроение. Мне ужасно нравится следить, как
они краснеют и бледнеют, хмурятся, устремляют друг на друга свирепые взгляды
и печально-нежные на меня.  Такова я,  счастливица!  А теперь займемся вами,
бедняжка.  Полагаю,  вы  отнюдь  не  знатного  происхождения,  поскольку вам
пришлось ухаживать за маленькими детьми,  когда вы приехали в Виллет;  у вас
нет родных;  вам двадцать три,  а  это уже не молодость;  вы не обладаете ни
привлекательностью,   ни  красотой.   Ну,   а   поклонники...   едва  ли  вы
представляете себе,  что это такое: вы и разговаривать на эту тему не умеете
- сидите,  как немая, когда другие учительницы рассказывают о своих победах.
Думаю, вы никогда не влюблялись, да и в будущем вам это не грозит. Вы просто
не ведаете,  какое это чувство,  и тем лучше для вас,  потому что если бы вы
сами умирали от  любви,  на  нее не  откликнулось бы  ничье сердце.  Разве я
сказала неправду?
     - Почти   все   -   истинная   правда,   да   еще   доказывающая   вашу
проницательность.  Вы,  видимо,  порядочный человек,  Джиневра,  раз  можете
говорить  так  честно;  даже  эта  змея,  Зели  Сен-Пьер,  не  осмелилась бы
произнести подобное.  И  все  же,  мисс  Фэншо,  хоть я,  по-вашему,  жалкая
неудачница, я не дала бы за вас и пенса.
     - Лишь потому,  что я не умна,  а вы только это принимаете в расчет.  А
ведь никого на всем свете, кроме вас, не заботит, насколько умен человек.
     - Напротив,  я  считаю вас по-своему очень умной,  вы  сообразительны и
находчивы.  Но вы вели речь о том, как разбивать сердца, как заниматься этим
поучительным делом,  достоинства  коего  мне  не  совсем  ясны.  Прошу  вас,
скажите,  кого же  удалось вам,  как вы самоуверенно полагаете,  подвергнуть
казни сегодня?
     Она наклонилась к моему уху и прошептала:
     - Оба - Исидор и Амаль - сейчас здесь!
     - О! Неужели? Хотелось бы взглянуть на них.
     - Ну вот, милочка, наконец-то вас разобрало любопытство. Идите за мной,
я покажу их вам.
     Она гордо зашагала впереди меня, потом обернулась и сказала:
     - Отсюда, из классов, нам будет плохо видно - мадам упрятала их слишком
далеко.  Давайте пройдем через  сад,  а  потом  по  коридору подойдем к  ним
поближе; пустяки, если нас заметят, пожурят.
     На  этот раз я  согласилась с  ней.  Мы прошли по саду,  проникли через
редко  используемую боковую  дверь  в  коридор и,  подойдя к  вестибюлю,  но
оставаясь  в  тени  коридора,  получили  возможность хорошо  рассмотреть всю
компанию "jeunes gens".
     Думаю,  я могла бы без посторонней помощи сразу распознать,  кто из них
победоносный де Амаль.  Это был маленький денди с  прямым носом и правильным
лицом.  Я говорю "маленький", хотя роста он был не ниже среднего, потому что
уж очень мелкими были у него черты лица,  миниатюрными руки и ноги,  весь он
был хорошенький,  приглаженный и нарядный,  как кукла.  Он был так элегантно
одет и причесан,  такие отличные были на нем туфли,  перчатки и галстук, что
он  на  самом деле  выглядел очаровательно.  Я  высказала это  мнение вслух,
воскликнув "Какой милый!", похвалила вкус Джиневры и спросила у нее, что, по
ее мнению,  сделал де Амаль с драгоценными кусочками своего разбитого сердца
- может быть,  поместил их  во  флакон духов или хранит в  розовом масле?  С
глубоким восхищением я отметила также, что руки у полковника не крупнее, чем
у   мисс  Фэншо,   а  это  весьма  удобно,   поскольку,   в  случае  крайней
необходимости,  он может надеть ее перчатки.  Я сообщила ей,  что без ума от
его прелестных кудрей, и призналась, что мне не хватает слов, чтобы выразить
восторг по поводу таких совершенств, как его низкий греческий лоб и изящная,
классическая форма головы.
     - Ну,  а если бы он был влюблен в вас? - с жестоким ликованием в голосе
попыталась ввести меня в искушение Джиневра.
     - О боже!  Какое это было бы блаженство!  -  заявила я,  - но не будьте
столь бесчеловечны, мисс Фэншо, - внушать мне такие мысли - это то же самое,
что  дать  возможность несчастному отверженному Каину  заглянуть  в  райские
кущи.
     - Значит, он вам нравится?
     - Так же, как конфеты, варенье, мармелад и оранжерейные цветы.
     Джиневра одобрила мой  вкус,  так  как обожала все перечисленные вещи и
легко поверила, что и я их люблю.
     - А где же Исидор?  -  продолжала я.  Признаться,  мне,  пожалуй,  было
интереснее посмотреть на  него,  чем на его соперника,  но Джиневра была так
поглощена мыслями о последнем, что не расслышала меня.
     - Альфреда  приняли  здесь  сегодня,  -  тараторила  она,  -  благодаря
авторитету его  тетки -  баронессы де  Дорлодо.  Теперь,  увидев его  своими
глазами,  вы,  надеюсь,  уже  можете понять,  почему я  весь  вечер в  таком
приподнятом настроении,  так удачно играла,  оживленно танцевала,  а  сейчас
счастлива,  как королева?  Господи!  Как забавно было бросать взгляды то  на
одного, то на другого и сводить их обоих с ума.
     - Но где же этот другой? Покажите мне Исидора.
     - Не хочу.
     - Но почему?
     - Мне стыдно за него.
     - По какой причине?
     - Потому что,  потому что (шепотом) у него такие... такие бакенбарды...
оранжевые, рыжие... ну вот!
     - Итак, тайна раскрыта, - подвела я итог. - Все равно покажите его мне,
обещаю не падать в обморок.
     Она  оглянулась вокруг.  В  этот  момент у  нас  за  спиной послышалась
английская речь:
     - Вы обе стоите на сквозняке, уйдите из коридора.
     - Здесь нет сквозняка, доктор Джон, - заметила я, повернувшись.
     - Она  так легко простужается,  -  продолжал он,  устремив на  Джиневру
взгляд,  полный беспредельной ласковости.  -  Она  очень хрупкая,  ее  нужно
опекать - принесите ей шаль.
     - Позвольте мне самой решать за себя, - высокомерным тоном заявила мисс
Фэншо. - Мне не нужна шаль.
     - На вас тонкое платье, и вы не остыли еще после танцев.
     - Вечные проповеди,  - резко произнесла она, - вечные предостережения и
увещания.
     Доктор Джон воздержался от ответа, но взгляд его выражал душевную боль.
Он  слегка отвернул потемневшее и  опечаленное лицо,  но продолжал терпеливо
молчать. Я знала, где хранятся шали, побежала туда и принесла одну из них.
     - Пока у меня хватит сил,  она не снимет шали,  -  заявила я,  набросив
шаль на ее муслиновое платье и  плотно закутав ей шею и  обнаженные руки.  -
Это Исидор? - спросила я довольно свирепым шепотом.
     Приподняв  верхнюю  губку,   она  улыбнулась  и  утвердительно  кивнула
головой.
     - Это и  есть Исидор?  -  повторила я,  тряхнув ее и  испытывая желание
сделать это еще раз десять.
     - C'est lui-meme*,  -  ответила она.  -  Как  он  груб  по  сравнению с
полковником! И потом, о небо!.. Эти бакенбарды!
     ______________
     * Он самый (фр.).

     В это время доктор Джон уже отошел от нас.
     - Полковник! Граф! - передразнила я. - Кукла... марионетка... карлик...
ничтожное создание!  Камердинером ему быть у  доктора Джона или мальчиком на
посылках!  Возможно ли,  чтобы  этот  благородный,  великодушный джентльмен,
красивый,   как  волшебное  видение,  предлагал  вам  свою  честную  руку  и
доблестное сердце,  обещал защищать вашу ненадежную особу, ваш ленивый ум от
житейских бурь и  бед,  а  вы  бы от этого отказывались,  глумились над ним,
терзали и мучили его!  Какое право вы имеете поступать так? Кто дал вам его?
Откуда оно?  Неужели оно зиждется только на  вашей красоте,  на розово-белом
цвете лица и  золотистых волосах?  Неужели из-за  этого он  положил сердце к
вашим ногам и  дал вам возможность надеть ярмо ему на  шею?  Неужели за  эту
цену отдает он вам свою привязанность,  нежность,  мысли, надежды, внимание,
свою  благородную,  искреннюю любовь?  И  вы