ники,  но единственный,  кто нам помогает, - это мой дядя и крестный
де  Бассомпьер,  он живет во Франции и  платит за наше ученье.  У  меня пять
сестер и  три брата.  Нам предстоит со временем выйти замуж за людей пожилых
и,  как я полагаю,  достаточно состоятельных -  это забота папы и мамы.  Моя
сестра Августа уже замужем,  и муж ее выглядит гораздо старше папы.  Августа
очень красивая,  правда, не в моем вкусе - слишком смуглая, а ее муж, мистер
Дэвис,   болел  желтой  лихорадкой  в   Индии  и   до   сих   пор  какого-то
желтовато-золотистого цвета,  но  зато богат,  у  Августы есть своя карета и
положение в обществе,  и мы считаем,  что у нее все получилось очень удачно.
Во  всяком  случае,   так  лучше,   чем  "зарабатывать  на  жизнь",  как  вы
выражаетесь. Кстати, а вы получили хорошее воспитание?
     - Отнюдь.
     - Ну,   вы  умеете  играть  на  фортепьяно,   танцевать,   говорить  на
трех-четырех языках?
     - Нет, конечно.
     - А мне все-таки кажется, что вы хорошо воспитаны. - Пауза и зевок. - У
вас бывает морская болезнь?
     - А у вас?
     - О,  ужасная!  Она начинается,  как только я  увижу море.  Пойду вниз;
придется иметь дело с этой противной толстой горничной! Heureusement je sais
faire aller mon monde*.
     ______________
     * К счастью, я умею обращаться с этой публикой (фр.).

     И она отправилась вниз.
     Вскоре за ней последовали остальные пассажиры,  и вторую половину дня я
провела на  палубе одна.  Когда я  вспоминаю то  спокойное и  даже радостное
настроение,  в котором пребывала в часы одиночества, несмотря на мое шаткое,
иной бы сказал, безнадежное положение, я понимаю, что

                Не в четырех стенах - тюрьма,
                Не в кандалах неволя.{67}

     Нет,  опасность, одиночество, туманное будущее не страшны, если человек
здоров душой и телом и может найти применение своим способностям, они совсем
не страшны,  пока Свобода несет нас на своих крыльях,  а  путь нам указывает
звезда Надежды.
     Меня  укачало  только  после  Маргита.  Какое  несказанное  наслаждение
ощутила я,  вдыхая морской ветерок!  В  какой божественный восторг приводила
меня вздымающаяся волна с  чайкой на гребне,  белые паруса в туманной дали и
надо всем этим -  облачное,  но  безмятежное небо.  В  моих грезах мне  даже
померещилась вдалеке Европа -  огромная сказочная страна.  Под лучами солнца
берег  ее  казался  длинной  золотистой  полосой;   перед  глазами  возникла
рельефная,  сверкающая металлическим блеском  панорама -  игрушечные контуры
города с  тесно  сгрудившимися домами и  снежно-белой  башней,  темные пятна
лесов,  зубчатые горные вершины, ровные пастбища и тонкие нити рек. Панорама
развертывалась на фоне величественного темно-голубого неба,  а по нему, сияя
волшебными красками, с севера на юг раскинулась вестница радости и надежды -
богом ниспосланная радуга.
     Читатель,  если угодно,  вычеркните из памяти,  а  нет -  запомните эту
примету  в  форме  аллитерированного изречения:  "Сон  наяву  -  сатанинский
соблазн" - и подумайте, какая здесь скрыта мораль. Меня сильно укачало, и я,
нетвердо ступая, побрела вниз.
     Койка мисс Фэншо оказалась рядом с  моей.  Должна признаться,  что  все
время,  пока нам обеим было худо,  она терзала меня своим неуемным эгоизмом.
Нельзя  себе  представить  более  нетерпеливого и  капризного  человека.  По
сравнению с  ней  Уотсоны,  тоже  страдавшие от  морской  болезни (горничная
ухаживала  за  ними,  не  скрывая  своего  предпочтения),  выглядели  просто
стоиками.  Впоследствии я неоднократно наблюдала женщин, обладающих, подобно
Джиневре Фэншо,  легкомысленным характером и  хрупкой красотой и неспособных
переносить трудности,  киснущих  от  невзгод,  как  слабое  пиво  от  грозы.
Мужчина,  взявший в жены такую женщину,  должен знать, что обязан обеспечить
ей безоблачное существование.  Наконец, доведенная до полного негодования ее
назойливыми стенаниями, я резко потребовала, чтобы она "прикусила язык". Моя
невежливость оказала  на  нее  благотворное влияние и  даже  не  изменила ее
отношения ко мне.
     С наступлением ночи волнение на море усилилось -  волны вздымались выше
и гулко бились о борт корабля. Страшно было сознавать, что нас окружают лишь
мрак и  вода,  а  корабль,  невзирая на грохот,  волны и шторм,  безошибочно
следует по своему невидимому пути.
     Мебель стала ездить по полу,  и ее пришлось закрепить. Пассажиры совсем
разболелись, а мисс Фэншо стонущим голосом заявила, что умирает.
     - Повремените, душечка, - обратилась к ней горничная, - мы уже входим в
порт.
     И  действительно,  через  четверть часа  все  кругом  стихло,  и  около
полуночи наше путешествие завершилось.
     Мне стало грустно,  да,  да,  грустно,  ибо отдых мой пришел к  концу и
вновь предо мной  встали труднопреодолимые препятствия.  На  палубе холодный
воздух и грозная мгла ночи,  казалось, осуждали меня за то, что я осмелилась
появиться здесь. Огни чужого города, сверкавшие вокруг чужой гавани, подобно
бесчисленному множеству глаз,  с угрозой глядели на меня. Уотсонов встретили
друзья,  и целая стайка приятелей окружила и увлекла за собой мисс Фэншо,  а
я... но я не смела даже сравнивать свое и их положение.
     Но все же куда мне идти?  Ведь куда-то я  должна деваться.  Бедность не
может  быть  слишком  разборчивой.  Вручая  горничной вознаграждение -  она,
очевидно,  приятно поразилась,  получив из источника,  на который,  по своей
грубости,   мало  надеялась,  монету  довольно  высокого  достоинства,  -  я
промолвила: "Не сочтите за труд указать мне тихую приличную гостиницу, где я
могла бы переночевать".
     Она  не  только выполнила мою  просьбу,  но  даже  вызвала посыльного и
велела ему позаботиться обо мне -  именно обо мне,  а  не  о  моем чемодане,
который находился в таможне.
     Я  последовала за этим человеком по грубо вымощенной улице,  освещаемой
лишь мерцающим светом луны,  и он привел меня к гостинице. Я дала ему монету
в  полшиллинга,  но  он  отказался,  и  я,  решив,  что  этого недостаточно,
протянула ему  шиллинг,  но  он  и  его отверг,  довольно возбужденно что-то
доказывая на неизвестном мне языке.  Слуга,  появившийся в освещенной лампой
передней,  объяснил мне  на  ломаном английском,  что мои иностранные деньги
здесь не в ходу.  Тогда я дала посыльному соверен, и эта маловажная проблема
была разрешена. Я попросила показать мне мою комнату; морская болезнь давала
еще себя знать, я обессилела и вся дрожала, поэтому ужинать мне не хотелось.
Как я  была счастлива,  когда дверь маленькой комнатки наконец закрылась и я
осталась  наедине  со  своей  усталостью.   Я   опять  получила  возможность
отдохнуть,  хотя знала,  что завтра сомнения мои не рассеются, необходимость
напрячь все силы станет еще более настоятельной, опасность нищеты возрастет,
борьба за существование ожесточится.


                                 Глава VII

        "ВИЛЛЕТ"

     Однако на следующее утро я  проснулась со свежими силами и  обновленной
душой;   физическая  слабость  больше  не  действовала  притупляюще  на  мою
способность мыслить здраво, и разум мой был ясен и деятелен.
     Я только успела одеться, как в дверь постучали. "Войдите", - сказала я,
полагая,  что это горничная,  но  в  комнату вошел мужчина с  грубым лицом и
буркнул:
     - Тайте фаши клюши, миис.
     - Зачем? - удивилась я.
     - Тайте,  - нетерпеливо повторил он и, чуть ли не выхватив их у меня из
рук, добавил: - Вот и хорошо! Скоро полушит свой шимодан.
     К счастью, все окончилось благополучно: он оказался служащим таможни. Я
понятия не  имела,  где можно позавтракать,  но  решила,  не  без колебаний,
спуститься вниз.
     Я  только теперь обратила внимание на то,  чего из-за крайней усталости
не заметила накануне, - эта гостиница оказалась большим отелем. Спускаясь по
широкой лестнице и  задерживаясь на  каждой ступеньке (на сей раз я  была на
редкость медлительна),  я  во  все  глаза  смотрела на  высокие потолки,  на
расписанные стены,  на широкие окна,  пропускавшие потоки света, на мрамор с
прожилками,  по  которому я  шагала (ступеньки были мраморные,  но  не очень
чистые;  на  лестнице не было ковров),  и,  сопоставляя все это с  размерами
чулана, предоставленного мне в качестве комнаты и отличавшегося чрезвычайной
скромностью, я предалась философическим размышлениям.
     Меня поразила прозорливость,  с  которой слуги и горничные распределяют
между гостями удобства пропорционально их достоинству. Каким образом слуги в
гостиницах и  горничные на судне с первого взгляда знают,  что я,  например,
лицо,  не  занимающее почетного  положения  в  обществе  и  не  обремененное
капиталом?  А  они это несомненно знают,  и  я отлично видела,  что все они,
произведя мгновенный расчет,  оценивали меня  с  точностью до  одного пенса.
Явление  это  представлялось  мне  странным  и  полным  скрытого  смысла.  Я
понимала,  в  чем  тут  суть,  и  мне  удавалось не  падать духом под гнетом
подобных обстоятельств.
     Наконец я  все  же  добрела до  просторного вестибюля,  полного света и
воздуха,  и заставила себя открыть дверь в ресторан. Не стану скрывать, этот
порог  я  переступила  с  трепетом,  ощущая  неуверенность,  беззащитность и
приниженность. Больше всего я хотела знать, веду ли я себя как положено, но,
убежденная в  том,  что все время совершаю ошибки,  ничего не  могла с  этим
поделать.  Положившись на  милость  судьбы,  я  села  за  маленький  столик,
официант принес мне какой-то завтрак,  который я ела, пребывая в настроении,
не способствующем аппетиту. За другими столиками завтракало множество людей,
и я чувствовала бы себя гораздо лучше,  окажись среди них хоть одна женщина,
но,  увы, все присутствующие были мужчины. Однако никто из них, по-видимому,
не  видел ничего необычного в  моем поведении:  кое-кто  взглядывал на  меня
невзначай,  но и только.  Полагаю, если они и приметили что-нибудь странное,
то нашли этому объяснение - Anglaise!*
     ______________
     * Англичанка! (фр.).

     Завтрак окончен,  и  я  вновь  должна  куда-то  идти,  но  в  каком  же
направлении мне  двигаться?  "В  Виллет",  -  ответил мне  внутренний голос,
несомненно,  разбуженный воспоминанием о  небрежно брошенной фразе,  которую
наобум произнесла мисс Фэншо,  когда мы прощались: "Хорошо бы, вы приехали в
пансион мадам Бек,  там у нее есть бездельницы, которых вы могли бы опекать.
Ей   нужна,   во   всяком  случае,   два   месяца  тому  назад  была  нужна,
гувернантка-англичанка".
     Кто такая мадам Бек,  где она живет, я не имела представления, но когда
я спросила мисс Фэншо, она, торопясь поскорее уйти с друзьями, вопроса моего
не расслышала и ничего не ответила. Я предположила, что она живет в Виллете,
- туда я и поеду.  Отсюда до Виллета сорок миль. Я понимала, что хватаюсь за
соломинку, но, попав в такой клокочущий водоворот, рада была ухватиться и за
паутину.  Узнав, как доехать до Виллета, и обеспечив себе место в дилижансе,
я,  руководствуясь лишь  смутным контуром или  даже  тенью  плана дальнейших
действий,   отправилась  в  путь.  Читатель,  раньше  чем  осудить  меня  за
безрассудство,  вспомните,  с чего я начала,  подумайте,  из какой пустыни я
выбралась,  заметьте, сколь малым я рисковала, ибо вела игру, где терять уже
нечего, но зато можно выиграть.
     Артистический темперамент мне не свойствен,  однако я  очевидно обладаю
способностью  радоваться  сегодняшнему  дню,   если  для   этого  есть  хоть
какие-нибудь основания.  Вот я и получала удовольствие,  несмотря на холод и
дождь, да и ехали мы очень медленно. Мы двигались по довольно однообразной и
пустынной дороге, вдоль которой полусонными зелеными змеями тянулись илистые
канавы и плоские поля,  разделенные,  словно огородные грядки, рядами чинных
подстриженных ив. И небо было монотонно серым, воздух - душным и влажным, но
даже  в  столь  унылой  обстановке  фантазия  моя  разыгралась,  а  на  душе
потеплело.  Однако  скрытое,  но  непреходящее чувство  тревоги,  как  тигр,
притаившийся  перед  прыжком,  подстерегало и  сдерживало  вспышки  радости.
Дыхание  хищника непрестанно звучало у  меня  в  ушах,  его  свирепое сердце
билось рядом с  моим,  он  не  шевелился в  своем логовище,  но я  все время
ощущала его  присутствие -  я  знала,  что алчный зверь ждет сумерек,  чтобы
выскочить из засады.
     Я  рассчитывала попасть в  Виллет до  наступления ночи и  таким образом
избегнуть осложнений, которыми всегда сопровождается ночное прибытие в чужие
края,  но мы ехали так медленно и делали такие долгие остановки -  да к тому
еще поднялся густой туман и шел мелкий,  но обложной дождь,  - что, когда мы
подъехали к окраине города, его уже окутала темнота.
     При  свете  фонаря  мне  удалось увидеть,  как  мы  въезжаем в  ворота,
охраняемые стражей.  Затем,  оставив позади  грязный тракт,  мы  с  грохотом
поехали по удивительно неровной и  каменистой дороге.  У станционной конторы
дилижанс остановился, и пассажиры вышли. Раньше всего мне нужно было забрать
чемодан -  дело как бы несерьезное,  но для меня весьма важное. Понимая, что
лучше  не  проявлять  назойливости и  нетерпения,  а  спокойно  наблюдать за
разгрузкой багажа и,  когда появится мой, получить его, я отошла в сторону и
стала внимательно смотреть на крышу экипажа,  куда,  я видела, поставили мой
чемодан, а потом навалили целую груду сумок и коробок. Их постепенно снимали
и отдавали владельцам.  Наконец должен был показаться и мой чемодан,  но его
не было.  Я  привязала к  нему зеленой ленточкой карточку с  указанием места
назначения,  чтобы  сразу  узнать  его,  но  теперь  не  замечала и  обрывка
чего-нибудь  зеленого.  Сняли  все  чемоданы и  свертки,  с  крыши  сдернули
клеенчатую покрышку,  стало  совершенно очевидно,  что  там  не  осталось ни
единого зонтика или плаща,  ни  единой трости,  ни  коробки для шляп или для
других туалетов.
     А где же мой чемодан с небольшим запасом платьев и записной книжкой,  в
которой хранится остаток от моих пятнадцати фунтов?
     Сейчас-то я могу задать этот вопрос,  но тогда это было невозможно, ибо
говорить  по-французски я  совершенно не  умела,  а  здесь  слышался  только
французский язык,  и  мне казалось -  на  нем говорит весь мир.  Что же  мне
делать?  Я подошла к кондуктору,  тронула его за рукав и показала сначала на
чей-то  чемодан,  а  потом на  крышу дилижанса,  пытаясь изобразить на  лице
вопрос.  Он меня не понял -  схватил указанный мною чемодан и  собрался было
закинуть его на крышу экипажа.
     - Поставьте  на  место!   -  воскликнул  кто-то  с  хорошим  английским
произношением,  но,  спохватившись,  добавил по-французски:  - Qu'est-ce que
vous faites donc? Cette malle est a moi*.
     ______________
     * Что вы делаете? Это мой чемодан (фр.).

     Но  я   уже  уловила  родные  звуки,   обрадовалась  и   повернулась  к
говорившему:
     - Сэр,  -  обратилась я  к  незнакомцу,  от  огорчения даже не  обратив
внимания,  каков он,  -  я не умею говорить по-французски. Могу ли я просить
вас узнать у этого человека, что произошло с моим чемоданом?
     Не  разобравшись еще,  что  за  лицо у  незнакомца,  я  все-таки успела
приметить на  нем  удивление столь  странной просьбе и  колебание по  поводу
того, стоит ли вмешиваться.
     - Пожалуйста, спросите! Я бы для вас это сделала, - настаивала я.
     Не  знаю,  улыбнулся  ли  он,  но  я  услышала  слова,  сказанные тоном
воспитанного человека - не жестким и не отпугивающим:
     - Какой у вас чемодан?
     Я  описала его,  не забыв упомянуть и  зеленую ленточку.  Тогда он взял
кондуктора под руку,  и я по бурному потоку французской речи догадалась, что
он допрашивает его с пристрастием. Затем он вернулся ко мне.
     - Этот малый утверждает,  будто дилижанс был перегружен,  и  сознается,
что вытащил ваш чемодан из  багажа еще в  Бумарине и  оставил его с  другими
вещами.  Он обещает завтра же его забрать. Таким образом, послезавтра вы его
получите в целости и сохранности.
     - Благодарю вас, - промолвила я, но сердце у меня замерло.
     Как же мне поступить?  Англичанин,  наверное, уловил по выражению моего
лица, что мужество покинуло меня, и мягким голосом спросил:
     - У вас есть знакомые в этом городе?
     - Нет, я никого здесь не знаю.
     Последовала недолгая пауза,  в течение которой я успела разглядеть - он
повернулся, и фонарь ярко осветил его лицо, - что это молодой, благородный и
красивый человек.  Мне он  представился лордом или даже принцем -  так щедро
наградила его  природа.  Лицо у  него было чрезвычайно приятное,  в  манерах
чувствовалась гордость, но не высокомерие, достоинство, но не властность. Не
осмеливаясь искать помощи у  человека столь высокого звания,  я сделала шаг,
чтобы уйти. Но он остановил меня и спросил:
     - В чемодане остались все ваши деньги?
     Как благодарна была я судьбе, что могу ответить чистую правду:
     - Нет,  мне  хватит  денег  (у  меня  в  кошельке было  почти  двадцать
франков),  чтобы прожить в гостинице до послезавтра, но я здесь впервые и не
знаю, где гостиницы и как к ним пройти.
     - Могу дать вам адрес такой гостиницы,  какая вам нужна,  - успокоил он
меня, - я вам объясню, где она, это совсем близко, и вы легко ее найдете.
     Он  вырвал листок из  записной книжки,  написал несколько слов и  отдал
мне.  Я  еще раз убедилась в его доброте,  а не верить ему или его советам и
адресу, который он вручил мне, было для меня почти так же невозможно, как не
верить Библии.  Лицо  его  светилось великодушием,  а  выразительные глаза -
честностью.
     - Самый  короткий путь  туда  -  по  бульвару и  затем  через  парк,  -
продолжал он,  -  но сейчас слишком темно и поздно,  нельзя идти одной через
парк, я вас провожу.
     И  мы двинулись в полной темноте,  под сплошным моросящим дождем,  он -
впереди,  я - следом. На бульваре не было ни души, мы шли по грязной дороге,
с  деревьев стекала вода;  в  парке  было  темно,  как  глубокой ночью.  Мой
проводник скрылся из глаз в густом мраке деревьев и тумана,  и я шла за ним,
руководствуясь лишь звуком его шагов.  Я ничего не боялась; думаю, я была бы
готова следовать за его легкой поступью на край света.
     - Теперь, - сказал он, когда мы пересекли парк, - идите по этой широкой
улице  до  лестницы,  освещенной двумя фонарями,  -  вы  сразу ее  заметите;
спустившись по  ней,  вы выйдете на узкую улочку,  а  там и  гостиница.  Там
говорят по-английски, и вам сразу станет легче. Спокойной ночи.
     - Доброй  ночи,  сэр,  -  ответила я,  -  примите мою  самую  искреннюю
благодарность. - И мы расстались.
     Еще долгое время спустя тешило меня сладостное воспоминание о его лице,
которое  светилось  сочувствием  к  одиноким,   и  о  его  манере  говорить,
выражавшей рыцарское отношение к бедным и слабым,  молодым и неопытным. Этот
юный джентльмен был истинным англичанином.
     Я  быстро пошла по  великолепной улице,  затем по площади,  окаймленной
величественными зданиями,  над которыми вознеслись контуры высоких куполов и
шпилей,  вероятно,  дворцов или храмов -  мне трудно было разобрать. Как раз
когда я  проходила вдоль какого-то портика,  из-за колонн внезапно выскочили
двое усатых мужчин с  сигарами в  зубах.  Одеждой они  старались походить на
джентльменов,  но, бедняги, какие плебейские у них были лица! Они заговорили
со  мной наглым тоном и  не  отставали от меня ни на шаг,  хотя я  шла очень
быстро.  К счастью,  нам встретился патруль, и моим преследователям пришлось
ретироваться.  Однако они успели довести меня до  полуобморочного состояния,
и,  когда я пришла в себя, оказалось, что я понятия не имею, где нахожусь, с
гулко  бьющимся сердцем я  остановилась в  полной растерянности.  Я  боялась
далее  подумать о  новой встрече с  этими усатыми хихикающими болванами,  но
надо было разыскать указанную мне дорогу.
     В