ого и необъяснимого внутреннего смятения,  как в тот вечер:  целый час
грусть и веселье, воодушевление и печаль поочередно овладевали моим сердцем.
Я  плакала горькими слезами,  но не потому,  что мадам не доверяла мне -  ее
доверие мне было совершенно безразлично,  -  а  по каким-то другим причинам.
Запутанные,  тревожные мысли подорвали присущее мне самообладание.  Но  буря
стихла, и на следующий день я вновь стала прежней Люси Сноу.
     Подойдя к своему столу,  я убедилась,  что все ящики надежно заперты, и
при  самой  тщательной проверке их  содержимого мне  не  удалось  обнаружить
никаких перемен или беспорядка. Немногочисленные платья были сложены так же,
как я  их  оставила,  на  прежнем месте лежал букетик белых фиалок,  некогда
безмолвно преподнесенный мне  незнакомцем (с  которым я  ранее  и  словом не
перемолвилась),  цветы я засушила и вложила в самое нарядное платье, ибо они
обладают  прелестным  ароматом;  непотревоженными остались  черный  шелковый
шарф, кружевная вставка и воротнички. Если бы мадам помяла хоть одну из моих
вещей,  мне  было бы  гораздо труднее простить ее,  но  убедившись,  что все
сохранилось в  полном порядке,  я  решила:  "Что прошло,  то миновало!  Я не
пострадала, за что же мне таить зло в душе?"
     Меня приводило в недоумение одно обстоятельство, над разгадкой которого
я  ломала голову не менее упорно,  чем мадам,  когда она старалась в  ящиках
моего туалета найти доступ к  полезным для нее сведениям.  Каким образом мог
доктор Джон,  если он не участвовал в затее с ларцом, знать, что его бросили
в сад,  и так быстро оказаться в нужном месте,  чтобы начать поиски? Желание
раскрыть эту тайну мучило меня так сильно, что мне пришла в голову вот какая
дерзкая мысль: "А почему бы мне, если представится возможность, не попросить
самого доктора Джона разъяснить мне это загадочное совпадение?"
     И поскольку доктор Джон не появлялся,  я и впрямь верила,  что осмелюсь
обратиться к нему с подобной просьбой.
     Маленькая Жоржетта уже  выздоравливала,  поэтому  врач  приходил теперь
редко и,  вероятно,  вообще прекратил бы  свои  визиты,  если бы  не  мадам,
которая настаивала,  чтобы  он  время от  времени посещал их,  пока  девочка
совсем не оправится.
     Однажды вечером мадам  вошла в  детскую после того,  как  я  прослушала
сбивчивую молитву Жоржетты и уложила ее в постель.  Тронув ребенка за ручку,
мадам сказала:
     - Cette enfant a toujours un peu de fievre*.  - A потом, бросив на меня
не присущий ей беспокойный взгляд,  добавила: - Le docteur John l'a-t-il vue
dernierement? Non, n'est-ce pas?**
     ______________
     * Этого ребенка всегда немного лихорадит (фр.).
     ** Доктору Джону не приходилось видеть ребенка в последнее время? (фр.)

     Конечно, никто в доме не знал это лучше, чем она сама.
     - Я ухожу,  pour faire quelques courses en fiacre*, - продолжала она, -
заеду и  к доктору Джону и пошлю его к Жоржетте.  Хочу,  чтобы он сегодня же
вечером посмотрел ее:  у  ребенка горят  щеки  и  пульс частый.  Принять его
придется вам, меня ведь не будет дома.
     ______________
     * Найму фиакр и поеду по некоторым делам (фр.).

     На самом деле девочка уже выздоравливала,  ей просто было жарко в  этот
знойный июльский день,  и  врач с  лекарствами был ей  нужен не больше,  чем
священник и  соборование.  Кроме  того,  мадам редко,  как  она  выражалась,
"ездила по делам" вечерами,  и уж тем более никогда не уходила из дому, если
предстоял визит доктора Джона.  Все поступки мадам в  тот вечер указывали на
какой-то умысел с  ее стороны -  это было очевидно,  но тревожило меня мало.
"Ха-ха!  Мадам,  -  посмеивался  Веселый  нищий{131},  -  ваш  острый  ум  и
находчивость повернули не в ту сторону".
     Она  отбыла,  надев дорогую шаль и  изящную chapeau vert tendre*.  Этот
оттенок был бы несколько рискован для менее свежего и яркого лица,  но ее не
портил.  Я  гадала,  каковы ее  намерения:  действительно ли она пошлет сюда
доктора Джона и придет ли он - ведь он, может быть, занят.
     ______________
     * Шляпу светло-зеленого цвета (фр.).

     Мадам поручила мне следить,  чтобы Жоржетта не уснула до прихода врача,
поэтому  у  меня  появилось  много  дел  -  я  рассказывала девочке  сказки,
приспосабливая их  язык к  ее  возможностям.  Я  любила Жоржетту -  она была
чутким и  нежным ребенком -  и  получала удовольствие,  когда держала ее  на
коленях или  носила по  комнате.  В  тот  вечер она  попросила меня положить
голову к  ней на  подушку и  даже обняла меня ручками за  шею.  Ее объятие и
движение,  которым она прильнула ко мне щекой,  чуть не вызвали у меня слезы
от  чувства  щемящей нежности.  Этот  дом  не  изобиловал добрыми чувствами,
поэтому чистая капля  любви из  такого кристального источника казалась столь
отрадной,  что  проникала  глубоко  в  душу,  покоряла  сердце  и  на  глаза
навертывались слезы.
     Прошло полчаса или час,  и Жоржетта сонно пролепетала, что хочет спать.
"А ты и будешь спать,  - подумала я, - malgre maman et medecin*, если они не
появятся в ближайшие десять минут".
     ______________
     * Несмотря на маму и доктора (фр.).

     Но  тут  звякнул  колокольчик,  и  лестница  задрожала  под  невероятно
стремительными  шагами.   Розина  ввела   доктора  Джона  в   комнату  и   с
бесцеремонностью,  свойственной не только ей, но и всем служанкам в Виллете,
осталась  послушать,   о   чем  он  будет  говорить.   В  присутствии  мадам
благоговейный  страх  перед  ней  заставил  бы  Розину  отправиться  в  свои
владения,  состоящие из  прихожей и  комнатки,  но  меня,  других учителей и
пансионерок  она  просто  не  замечала.  Она  стояла,  изящная,  нарядная  и
развязная, засунув руки в карманы пестрого передничка, и без тени страха или
смущения рассматривала доктора Джона,  как если бы это был не живой человек,
а картина.
     - Le marmot n'a rien,  n'est ce pas?* - сказала она, дернув подбородком
в сторону Жоржетты.
     ______________
     * У девчушки ничего нет, конечно? (фр.)

     - Pas beaucoup*, - ответил доктор, быстро выписывая какое-то безобидное
лекарство.
     ______________
     * Ничего серьезного (фр.).

     - Eh,  bien!* -  продолжала Розина, подойдя к нему совсем близко, когда
он отложил карандаш.  -  А как шкатулка? Вы нашли ее? Мосье исчез вчера, как
coup-devent**, я не успела даже спросить его.
     ______________
     * Ну что ж! (фр.)
     ** Порыв ветра (фр.).

     - Да, нашел.
     - Кто же бросил ее?  - не успокаивалась Розина, непринужденно спрашивая
о  том,  что и  я  могла бы  узнать,  если бы набралась смелости задать этот
вопрос: как легко иным дойти до цели, недостижимой для других.
     - Это,  пожалуй,  останется в тайне,  - ответил доктор Джон коротко, но
без тени высокомерия -  очевидно,  он полностью постиг особенности характера
Розины, да и вообще гризеток.
     - Mais,  enfin*,  -  настаивала она, нисколько не смущаясь, - раз мосье
бросился искать ее,  значит, он знал, что шкатулка упала, как же он проведал
об этом?
     ______________
     * Но ведь (фр.).

     - Я осматривал больного мальчика в соседнем коллеже,  -  сказал он, - и
заметил, как шкатулка выпала из окна его комнаты, вот я и отправился поднять
ее.
     Как просто все объяснилось!  В  записке упоминалось,  что в  тот момент
врач смотрел "Густава".
     - Ah  ca!  -  не  преминула заметить Розина,  -  il  n'y  a  donc  rien
la-dessous: pas de mystere, pas d'amourette, par exemple?*
     ______________
     * Ах,  вот что! значит, тут ничего не кроется - ни секрета, ни любовной
интрижки? (фр.)

     - Pas plus que sur ma main*,  -  проговорил доктор и протянул раскрытую
ладонь.
     ______________
     * Не больше, чем у меня на ладони (фр.).

     - Quel dommage!  -  отозвалась Розина.  -  Et  moi  -  a  qui tout cela
commencait a donner des idees*.
     ______________
     *  Как  жаль!  А  у  меня-то  как  раз  начали  складываться  некоторые
предположения (фр.).

     - Vraiment! Vous en etes a vos frais*, - последовал невозмутимый ответ.
     ______________
     * Неужели? Значит, вы потерпели на этом убыток (фр.).

     Розина надула губки.  Доктор не мог сдержать смеха, увидев ее гримаску.
Когда  он  смеялся,  у  него  на  лице  появлялось особенно доброе и  мягкое
выражение. Я заметила, что рука доктора потянулась к карману.
     - Сколько раз вы открывали мне дверь за последний месяц? - спросил он.
     - Мосье  следовало бы  вести  счет  самому,  -  с  готовностью ответила
Розина.
     - Будто  мне  больше нечего делать!  -  насмешливо отозвался он,  но  я
увидела,  что он дает ей золотую монету,  которую она приняла без церемоний,
после чего полетела открывать парадную дверь,  где колокольчик звонил каждые
пять  минут,  так  как  наступило  время,  когда  за  приходящими  ученицами
присылали из дому слуг.
     Читателю не следует думать о Розине слишком дурно - по существу, она не
была плохой,  а  просто не понимала,  как позорно хватать все,  что дают,  и
какое  бесстыдство -  трещать  как  сорока,  обращаясь к  благороднейшему из
христиан.
     Из  вышеприведенного эпизода мне удалось узнать кое-что не  связанное с
ларцом,  а  именно,  что сердце доктора Джона разбито не  по  вине розового,
муслинового или серого платья и не из-за передника с кармашками - эти наряды
были явно столь же непричастны к  его страданиям,  сколь и  голубая кофточка
Жоржетты.  Что ж,  тем лучше.  Но кто же виновница?  Что лежит в основе всей
этой истории?  Каковы ее источники и как ее объяснить?  Кое-что прояснилось,
но как много еще оставалось нераскрытым!
     "Впрочем,  -  сказала я себе,  -  это не твое дело",  и, отведя взор от
лица,  на которое я невольно смотрела вопросительным взглядом, я отвернулась
к  окну,  выходившему в  сад.  Между тем  доктор Джон,  стоявший у  кровати,
медленно  натягивал  перчатки  и  наблюдал  за  своей  маленькой пациенткой,
которая, засыпая, смежила веки и приоткрыла розовые губки. Я ожидала, что он
уйдет,  быстро поклонившись, как обычно, и пробормотав "до свидания". Он уже
взял  шляпу,  когда  я,  подняв  глаза  на  высокие  дома,  окаймляющие сад,
заметила,  что решетку на упомянутом выше окне осторожно приоткрыли, затем в
отверстие просунулась рука,  махавшая белым платочком.  Не знаю, поступил ли
из  невидимой для меня части нашего дома ответ на этот сигнал,  но тотчас же
из окна вылетело что-то легкое и белое - несомненно, записка номер два.
     - Посмотрите! - помимо воли воскликнула я.
     - Куда?  -  взволнованно отозвался доктор Джон и шагнул к окну.  -  Что
это?
     - Опять  то  же  самое,  -  ответила я.  -  Махнули платочком и  что-то
бросили.  -  И  я  указала на  окно,  которое теперь уже  закрылось и  имело
лицемерно невинный вид.
     - Немедленно  спуститесь  вниз,  поднимите  это  и  принесите  сюда,  -
мгновенно распорядился он,  добавив:  -  На вас никто не обратит внимания, а
меня сразу заметят.
     Я  отправилась не мешкая.  После недолгих поисков я нашла застрявший на
нижней ветке  куста сложенный листок бумаги,  схватила его  и  отнесла прямо
доктору Джону. Полагаю, что на сей раз меня не заметила даже Розина.
     Он тотчас же, не читая, порвал записку на мелкие клочки.
     - Имейте в  виду,  -  промолвил он,  глядя на  меня,  -  она  ничуть не
виновата.
     - Кто? - спросила я. - О ком вы говорите?
     - Так вы не знаете?
     - Не имею понятия.
     - И не догадываетесь?
     - Нисколько.
     - Если бы я знал вас лучше,  я бы,  возможно,  рискнул довериться вам и
таким  образом  поручить вашим  заботам  одно  невиннейшее,  прекрасное,  но
несколько неопытное существо.
     - То есть сделать из меня дуэнью?
     - Да,  - ответил он рассеянно. - Сколько ловушек расставили вокруг нее!
- добавил он задумчиво и  впервые бросил на меня пристальный взгляд,  полный
нетерпеливого стремления убедиться,  достаточно ли у меня доброе лицо, чтобы
доверить мне  опеку над неким эфирным созданием,  против которого ополчились
силы тьмы.  Я  не  обладала особым призванием опекать эфирные создания,  но,
вспомнив случай на станции дилижансов, я почувствовала, что должна заплатить
добром за добро, и, насколько могла, любезно дала понять, что "готова в меру
своих сил позаботиться о каждом, к кому он проявляет интерес".
     - Это интерес стороннего наблюдателя,  -  произнес он с достойной,  как
мне показалось,  сдержанностью.  - Мне знаком тот никчемный человек, который
дважды посягнул на святость этой обители,  мне приходилось встречать в свете
и  предмет его  пошловатого ухаживания.  Превосходство ее  тонкой натуры над
прочими людьми и врожденное благородство,  казалось, должны были бы оградить
ее от дерзкой наглости.  Однако в действительности дело обстоит не так. Если
бы я  мог,  я бы сам охранял невинное и доверчивое создание от сил зла,  но,
увы, я не могу приблизиться к ней... - Он умолк.
     - Ну что ж,  я согласна помочь вам,  -  проговорила я, - скажите только
как. - И я стала лихорадочно перебирать в уме всех обитательниц нашего дома,
пытаясь найти среди них  сей идеал,  сию бесценную жемчужину,  сей бриллиант
без изъяна.  "Это,  должно быть, мадам, - решила я. - Из нас всех только она
умеет изображать совершенство,  а  что касается доверчивости,  неопытности и
т.п.,  то тут доктору Джону тревожиться не стоит. Однако такова его причуда,
и я не стану ему противоречить,  приноровлюсь к его прихоти: пусть его ангел
остается ангелом".
     - Но  уведомьте  меня,  на  ком  именно  должна  я  сосредоточить  свое
внимание,  -  произнесла я  чинно,  посмеиваясь про себя от  мысли,  что мне
придется стать покровительницей мадам Бек или какой-нибудь из ее учениц.
     Доктор Джон,  следует заметить, обладал чувствительной нервной системой
и сразу инстинктивно улавливал то,  чего не ощутил бы человек с менее чуткой
душой, - он быстро смекнул, что я немного потешаюсь над ним. Лицо его залила
краска, и, слегка улыбнувшись, он отвернулся и взял шляпу, намереваясь уйти.
У меня сжалось сердце от угрызений совести.
     - Я непременно,  непременно помогу вам,  -  с жаром воскликнула я.  - Я
сделаю все, что вам угодно. Буду сторожить вашего ангела, буду заботиться об
этой юной особе, только скажите, кто она.
     - Как может статься,  чтобы вы не знали?  -  сказал он серьезно и очень
тихим голосом.  -  Такую безупречную, добрую, неописуемо прекрасную! Второй,
подобной ей, здесь быть не может. Совершенно очевидно, что я имею в виду...
     И тут задвижка двери, соединявшей комнату мадам Бек с детской, внезапно
щелкнула,  будто  дрогнула  тронувшая  ее  рука,  и  послышалось неудержимое
чиханье,  которое пытались подавить.  Подобные неприятности случаются даже с
лучшими из  лучших.  Мадам (изумительная женщина!)  как  раз  находилась при
исполнении  служебных  обязанностей.   Она  незаметно  вернулась  домой,  на
цыпочках пробралась наверх и  оказалась у  себя в  комнате.  Если бы  она не
чихнула,  то  услышала бы  все до конца,  как и  я,  кстати,  но злополучное
чиханье вынудило доктора Джона замолчать. Он стоял, пораженный ужасом, а она
вошла в  комнату -  бодрая,  невозмутимая,  в  наилучшем и  притом спокойном
настроении:  даже тот,  кому ведом ее  нрав,  мог  бы  решить,  что она лишь
недавно вернулась домой, и с презрением отверг бы самую мысль о том, что она
добрые  десять  минут  подслушивала под  дверью,  прильнув ухом  к  замочной
скважине.  Она  заставила себя чихнуть еще раз,  объявила,  что "enruhmee"*,
затем  принялась рассказывать,  как  ездила "courses en  fiacre"**.  Колокол
возвестил час молитвы, и я оставила ее наедине с доктором Джоном.
     ______________
     * Простужена (фр.).
     ** В фиакре по делам (фр.).


                                 Глава XIV

        "ПРАЗДНИК"

     Как только Жоржетта выздоровела, мадам отослала ее в деревню. Мне стало
грустно -  я любила эту девочку,  и разлука с ней усугубила мое одиночество.
Но мне не следовало бы жаловаться.  Я жила в доме, где кипела жизнь, и могла
бы завести приятелей, если б сама не предпочла уединения. Все учительницы по
очереди делали попытки завязать со мной самые близкие отношения,  я  всех их
испробовала.  Одна из  них  оказалась достойной женщиной,  но  ограниченной,
нечуткой и себялюбивой. Вторая, парижанка, при благородной внешности, в душе
была растленной особой без убеждений,  без правил,  без привязанностей;  под
внешней  благопристойностью вы  обнаруживали  низкую  душу.  Она  отличалась
поразительной страстью к  подаркам,  и в этом от ношении третья учительница,
вообще-то особа бесхарактерная и  незаметная,  была весьма на нее похожа,  с
той лишь разницей,  что ей  была свойственна алчность.  Ею владела страсть к
деньгам как таковым.  При виде золотой монеты ее  зеленые глаза загорались -
такое  редко приходится наблюдать.  Однажды она,  в  знак  глубокого ко  мне
расположения,  повела меня наверх и,  открыв потайную дверцу,  показала свой
клад -  кучу шероховатых больших пятифранковых монет общей суммой примерно в
пятнадцать гиней.  К этому кладу она относилась с такой же любовью,  с какой
птица относится к  снесенным ею  яйцам.  Это были ее  сбережения.  Она часто
говорила мне о них с таким безумным и неослабным обожанием,  которое странно
наблюдать в человеке, не достигшем еще двадцатипятилетнего возраста.
     Парижанка же,  напротив,  была  расточительной (во  всяком  случае,  по
склонностям,  а  на  деле -  не  знаю) и  злобной.  Змеиная головка ее злобы
мелькнула предо мною на мгновение лишь однажды.  Я  успела уловить,  что это
весьма  диковинная  гадина,   и  необычность  этого  создания  разожгла  мое
любопытство -  если  бы  она  выползла  смело,  я,  возможно,  сохранила  бы
философское спокойствие,  не  отступила  бы  и  хладнокровно рассмотрела всю
длинную тварь от  раздвоенного языка до покрытого чешуей кончика хвоста,  но
она лишь зашуршала в  листках скверного бульварного романа и,  натолкнувшись
на  опрометчивое и  неразумное  изъявление  гнева,  юркнула  меж  страниц  и
скрылась. С тех пор парижанка меня возненавидела.
     Она  постоянно была  в  долгах,  так  как  еще  до  получения жалованья
приобретала на  всю  сумму  не  только туалеты,  но  и  духи,  косметические
снадобья,  сласти и  разные пряности.  Как равнодушна и бессердечна была эта
женщина ко  всему,  кроме  наслаждений!  Вот  она  словно стоит передо мною:
худощавая, тонкое бледное лицо с правильными чертами, прекрасные зубы, узкие
губы,  крупный выступающий вперед подбородок, большие, но совершенно ледяные
глаза,  выражавшие одновременно мольбу  и  неблагодарность.  Она  смертельно
ненавидела всякую работу и обожала нелепо,  бездушно, бессмысленно расточать
время, что в ее понимании и было истинным наслаждением.
     Мадам Бек отлично понимала ее характер. Как-то она заговорила со мной о
ней,  и  в  ее  словах  я  ощутила  своеобразное смешение  проницательности,
равнодушия и неприязни.  Я спросила,  почему она не увольняет эту особу. Она
ответила откровенно:  "Потому,  что  мне  так выгоднее",  -  и  отметила уже
известное мне обстоятельство -  мадемуазель Сен-Пьер обладала исключительной
способностью держать  в  повиновении  обычно  непокорных  школьниц.  От  нее
исходила парализующая сила -  спокойно, без шума и принуждения она сковывала
их,  как  безветренный мороз  сковывает бурный поток.  В  приобщении детей к
наукам от  нее было мало проку,  но зато никто не мог превзойти ее в  умении
держать учениц в строгости и добиваться выполнения всех правил приличия. "Je
sais bien qu'elle n'a pas de principes, ni, peut-etre, de moeurs"*, - честно
признавалась мадам,  но  всегда  с  философским видом  присовокупляла:  "son
maintien en  classe est  toujours convenable et  rempli meme  d'une certaine
dignite; c'est tout ce qu'il faut. Ni les eleves ni les parents ne regardent
plus loin; ni, par consequent, moi no