конце концов я  подошла к каким-то ветхим ступенькам и,  уверенная в
том,  что именно о них шла речь,  спустилась вниз.  На улице, куда я попала,
действительно узкой,  не оказалось никакой гостиницы.  Я побрела дальше.  На
очень  тихой,  сравнительно чистой  и  хорошо вымощенной улице  я  приметила
горящий фонарь,  а  под ним дверь,  ведущую в довольно большой дом,  на один
этаж выше соседних зданий.  Может быть, это и есть гостиница? Хотя у меня от
усталости подкашивались ноги, я ускорила шаг.
     Но,  увы, дом этот не был гостиницей. Медная дощечка, прикрепленная над
входом, гласила: "Пансион для девиц", ниже - "Мадам Бек".
     Я  вздрогнула.  За  одно  мгновение десятки мыслей пронеслись у  меня в
мозгу,  но временем подумать и  принять какое-либо решение я не располагала.
Провидение шепнуло мне:  "Войди сюда.  Здесь  ты  и  найдешь приют".  Судьба
возложила на  меня свою могучую длань,  подчинила себе мою  волю,  управляла
моими действиями - я позвонила в дверь.
     Стоя в  ожидании,  я ни о чем не думала,  а лишь пристально смотрела на
камни  мостовой,  освещаемые фонарем,  считала их,  разглядывала их  форму и
блеск воды на зазубринах. Затем я позвонила вновь. Наконец дверь отворилась;
передо мной стояла служанка в изящной наколке.
     - Можно мне видеть мадам Бек? - спросила я.
     Думаю,  что, если бы я говорила по-французски, она бы меня не впустила,
но,  поскольку я  изъяснялась по-английски,  она решила,  что я  учительница
из-за границы,  приехавшая по делу,  связанному с пансионом,  и даже в столь
поздний час разрешила мне войти без неудовольствия или колебания.
     Через минуту я  уже сидела в холодной сверкающей гостиной с незажженным
изразцовым камином,  позолоченными украшениями и  натертым до  глянца полом.
Часы с маятником, стоявшие на каминной доске, пробили девять.
     Прошло минут пятнадцать. Нервы у меня были напряжены до крайности, меня
бросало то в жар,  то в холод.  Я неотрывно глядела на дверь - большую белую
створчатую  дверь,  отделанную  позолоченными украшениями.  Я  ждала,  чтобы
дрогнула и открылась хоть одна створка,  но все было тихо,  недвижно,  белые
двери не шелохнулись.
     - Вы  англиссанка?   -   раздался  рядом  со  мной  голос.  Я  чуть  не
подпрыгнула,  столь неожиданно прозвучали эти слова,  столь уверена я  была,
что нахожусь в  полном одиночестве.  Около меня витал не дух или призрак,  а
стояла довольно полная коренастая женщина,  в наброшенной по-домашнему шали,
капоте и чистом, нарядном чепце.
     Я  ответила на  ее вопрос утвердительно,  и  мы тотчас же,  без всякого
вступления,  завязали весьма примечательный разговор.  Мадам Бек (а это была
сама мадам Бек -  она вошла через маленькую дверь у  меня за спиной,  на ней
были домашние туфли,  и поэтому я не слышала, как она появилась и подошла ко
мне) -  итак,  мадам Бек израсходовала все свои познания в английском языке,
произнеся  фразу  "Вы  англиссанка?",  и  вынуждена была  сразу  перейти  на
французский, я же отвечала ей по-английски. Она в известной степени понимала
меня,  но,  поскольку я  решительно ничего не понимала и мы обе оглушительно
кричали (я не только никогда не встречала,  но и  вообразить не могла такого
удивительного дара речи,  каким обладала мадам Бек), то ощутимого успеха нам
добиться  не   удалось.   Вскоре  она  позвонила,   чтобы  получить  помощь,
появившуюся  в  виде  maitresse,  которая  какое-то  время  воспитывалась  в
ирландском монастыре  и  поэтому  считалась  отличным  знатоком  английского
языка.  Что  за  лицемерная особа была  эта  наставница -  типичная уроженка
Лабаскура!  Как терзала она язык Альбиона!  Все же она перевела мой нехитрый
рассказ.  Я  поведала ей,  как  покинула родину,  чтобы  лучше узнать мир  и
заработать себе на жизнь, я заявила, что готова выполнять любую работу, если
она  приносит пользу,  а  не  вред,  что  согласна стать няней при  ребенке,
компаньонкой у  какой-нибудь  дамы  или  даже  заниматься посильной домашней
работой.  Мадам все это слушала,  и по выражению ее лица мне показалось, что
рассказ мой дошел до ее сознания.
     - Il n'y a que les Anglaises pour ces sortes d'entreprises,  -  изрекла
она, - sont-elles donc intrepides ces femmes-la!*
     ______________
     *  На  такое  способны только англичанки,  они  удивительно бесстрашны!
(фр.)

     Она спросила,  как меня зовут и  сколько мне лет.  Смотрела она на меня
без сочувствия и без интереса -  ни тени участия или сострадания на лице.  Я
поняла,  что она не принадлежит к  тем людям,  которыми правят чувства.  Она
глядела на меня серьезно и пристально, изучая и оценивая мой рассказ.
     Послышался звук колокольчика.
     - Voila  pour  la  priere du  soir*,  -  сказала она  и  встала.  Через
переводчицу  она  распорядилась,   чтобы  сейчас  я  ушла,  а  завтра  утром
вернулась,  но меня это не устраивало;  я и подумать не могла об опасностях,
которые  ждут  меня  на  темной  улице.   Внутренне  горячась,  но  сохраняя
приличествующую случаю сдержанность,  я обратилась непосредственно к ней, не
обращая внимания на maitresse.
     ______________
     * Звонят к вечерней молитве (фр.).

     - Смею вас уверить,  мадам,  что, если вы воспользуетесь моими услугами
немедленно,  вы  не только не проиграете,  но извлечете из этого выгоду.  Вы
сможете убедиться в том, что я честно отрабатываю назначенное мне жалованье.
Если вы намерены взять меня к себе на службу,  то лучше, чтобы я осталась на
ночь у  вас.  Ведь не имея здесь знакомых и не владея французским языком,  я
лишена возможности найти пристанище.
     - Пожалуй,  вы правы, - согласилась она, - но вы можете предъявить хоть
какую-нибудь рекомендацию?
     - У меня ничего нет.
     Она поинтересовалась, где мой багаж, я объяснила ей, когда он прибудет.
Она  задумалась.  В  этот  момент из  вестибюля донесся звук  мужских шагов,
быстро направляющихся к парадной двери. (Тут я поведу рассказ так, как будто
тогда я  понимала,  что  происходит,  на  самом же  деле  я  почти ничего не
уловила, но впоследствии мне все перевели.)
     - Кто это там? - спросила мадам Бек, прислушиваясь к шагам.
     - Господин Поль,  -  ответила учительница.  - Он вел вечерние занятия в
старшем классе.
     - Он-то мне и нужен! Позовите его.
     Учительница  подбежала  к  двери  и  окликнула  господина  Поля.  Вошел
коренастый, смуглый человек в очках.
     - Кузен,  -  обратилась к нему мадам Бек, - хочу выслушать ваше мнение.
Всем известно,  как вы  искусны в  физиогномике.  Покажите свое мастерство и
исследуйте это лицо.
     Человек уставился на меня через очки.  Плотно сжатые губы и наморщенный
лоб,  должно быть,  означали, что он видит меня насквозь и никакая завеса не
может скрыть от него истину.
     - Мне все ясно.
     - Et qu'en dites-vous?*
     ______________
     * Ну что же вы скажете? (фр.).

     - Mais bien de choses*, - последовал ответ прорицателя.
     ______________
     * Многое (фр.).

     - Но плохое или хорошее?
     - Несомненно, и то, и другое.
     - Ей можно доверять?
     - Вы ведете переговоры по серьезному вопросу?
     - Она  хочет,   чтобы  я  взяла  ее  к  себе  на  должность  бонны  или
гувернантки.  Рассказала о  себе вполне убедительную историю,  но  не  может
представить никаких рекомендаций.
     - Она иностранка?
     - Видно же, что англичанка.
     - По-французски говорит?
     - Ни слова.
     - Понимает?
     - Нет.
     - Значит, в ее присутствии можно говорить открыто?
     - Безусловно.
     Он вновь пристально взглянул на меня.
     - Вы нуждаетесь в ее услугах?
     - Они бы мне пригодились.  Вы ведь знаете,  как мне отвратительна мадам
Свини.
     Он  опять  внимательно всмотрелся в  меня.  Окончательное суждение было
таким же неопределенным, как и все предшествующее.
     - Возьмите ее.  Если в этой натуре восторжествует доброе начало, то ваш
поступок будет вознагражден, если же - злое, то... eh, bien! ma, cousine, ce
sera toujours une bonne oeuvre*.
     ______________
     *   Послушайте,   кузина,   ведь  поступок  этот  все  равно  останется
благородным (фр.).

     Поклонившись и пожелав bon soir*, сей неуверенный вершитель моей судьбы
исчез.
     ______________
     * Спокойной ночи (фр.).

     Мадам все-таки в  тот вечер взяла меня к  себе на  службу,  и  милостью
божией я  была избавлена от  необходимости вернуться на пустынную,  мрачную,
враждебную улицу.


                                 Глава VIII

        "МАДАМ БЕК"

     Поступив в распоряжение maitresse, я прошла за ней по узкому коридору в
кухню -  очень чистую,  но  для  английского глаза непривычную.  Сначала мне
показалось,  что  в  ней нет ничего для приготовления пищи -  ни  очага,  ни
плиты,  но выяснилось,  я  просто не поняла,  что огромная печь,  занимающая
целый угол,  отлично заменяет и  то  и  другое.  Гордыня еще  не  обуяла мое
сердце,  но  все  же  я  ощутила облегчение,  когда убедилась,  что  меня не
оставили в кухне,  чего я несколько опасалась,  а провели в небольшую заднюю
комнатку,  которую здесь называли "чулан".  Кухарка в кофте, короткой юбке и
деревянных башмаках подала мне  ужин  -  мясо неизвестного происхождения под
странным кисловатым,  но приятным соусом,  картофельное пюре,  приправленное
сама не знаю чем - вероятно, уксусом и сахаром, тартинку, т.е. тонкий ломтик
хлеба с  маслом,  и  печеную грушу.  Я  была  благодарна за  ужин  и  ела  с
аппетитом, так как проголодалась.
     После  priere du  soir*  явилась сама  мадам,  чтобы вновь взглянуть на
меня.  Она провела меня через несколько чрезвычайно тесных спален -  позднее
мне  стало известно,  что  некогда они служили монахиням кельями,  эта часть
дома и впрямь была древней -  и через часовню - длинный, низкий, мрачный зал
с  тусклым распятием на стене и  двумя слабо горящими восковыми свечами.  Мы
вошли в  комнату,  где  в  маленьких кроватках спало трое детей.  Здесь было
душно и  жарко от  натопленной печи,  да  к  тому же  пахло чем-то отнюдь не
нежным,  а скорее крепким; аромат этот, столь неожиданный в детской комнате,
напоминал смесь дыма и спиртовой эссенции, короче - запах виски.
     ______________
     * Вечерней молитвы (фр.).

     Около  стола,  на  котором шипел  и  угасал  огарок оплывшей до  самого
подсвечника свечи,  крепко спала,  сидя на стуле, грузная женщина в широком,
полосатом,   ярком  шелковом  платье  и  совершенно  не  подходящем  к  нему
накрахмаленном переднике.  Для полноты и  точности картины следует отметить,
что рядом с рукой спящей красавицы стоял пустой стакан.
     Мадам созерцала эту  живописную сцену с  полным спокойствием:  лицо  ее
оставалось по-прежнему твердым -  ни улыбки, ни неудовольствия, ни гнева, ни
удивления,  она даже не  разбудила женщину!  Невозмутимо указав на четвертую
кровать,  она дала мне понять,  что здесь мне предстоит провести ночь. Затем
она  потушила свечу,  заменила ее  ночником и  тихо выскользнула в  соседнюю
комнату,  оставив дверь открытой, так, что была видна ее спальня - большая и
хорошо обставленная.
     Одни лишь благодарственные молитвы возносила я,  отходя ко  сну  в  тот
вечер. Сколь удивительная сила направляла меня тогда, сколь неожиданной была
забота обо мне.  Трудно было поверить, что не прошло и двух суток с тех пор,
как  я  покинула Лондон,  ведь я  была беззащитна,  как перелетная птица,  а
впереди виднелся лишь расплывчатый, туманный контур Надежды.
     Я  всегда спала  чутко,  и  на  сей  раз  в  глухую полночь я  внезапно
проснулась.  Кругом царила тишина,  а  передо мной  белела фигура -  мадам в
ночной рубашке.  Неслышно двигаясь, она обошла троих детей и приблизилась ко
мне.  Я притворилась спящей, и она долго на меня смотрела. Затем последовала
странная пантомима. Добрых четверть часа она просидела на краю моей постели,
пристально вглядываясь мне в лицо. Потом придвинулась еще ближе, наклонилась
ко  мне,  слегка приподняла мой  чепец  и  отвернула оборку,  чтобы  открыть
волосы,  затем посмотрела на мою руку,  лежавшую поверх одеяла. Проделав все
это,  она повернулась к стулу,  стоящему в ногах кровати,  на котором висела
моя  одежда.  Услышав,  что  она трогает и  поднимает со  стула мои вещи,  я
осторожно приоткрыла глаза, потому что, признаюсь, мне было очень интересно,
как далеко заведет ее тяга к изысканиям,  а довела она ее до того, что мадам
подвергла тщательному изучению каждый предмет моего туалета.  Я  догадалась,
что  она  руководствовалась желанием определить по  одежде,  какое положение
занимает хозяйка платья,  какими средствами располагает, аккуратна ли и т.д.
Цель она  преследовала разумную,  но  средства ее  достижения едва ли  можно
считать  благородными или  заслуживающими оправдания.  Она  вывернула карман
моего платья,  пересчитала деньги в кошельке,  открыла мою записную книжку и
хладнокровно просмотрела ее  содержимое,  вынув  хранившуюся между  листками
заплетенную прядку седых волос мисс  Марчмонт.  Особое внимание она  уделила
связке ключей,  их было три -  от чемодана,  секретера и рабочей шкатулки; с
этой связкой она ненадолго скрылась в своей комнате. Я бесшумно приподнялась
в постели, стала наблюдать за ней. Читатель! Она принесла ключи обратно лишь
после того,  как сняла с них слепок на куске воска,  который положила к себе
на  туалетный столик.  Совершив все эти дела благопристойно и  в  надлежащем
порядке,  она вернула все мое имущество на место, а платье тщательно сложила
и  повесила на  стул.  Какие же  выводы сделала она из проведенного осмотра?
Благоприятные для меня или нет?  Тщетно спрашивать.  На  каменном лице мадам
(ночью оно выглядело именно каменным, хотя, как я уже говорила, в гостиной у
нее был уютный, домашний вид) невозможно было найти ответ на эти вопросы.
     Выполнив свой долг,  а  я  чувствовала,  что  она рассматривает всю эту
процедуру как долг,  мадам бесшумно, подобно тени, поднялась и пошла к своей
комнате,  у  двери она  обернулась и  устремила взгляд на  поклонницу Вакха,
которая все еще спала,  издавая громкий храп. В этом взгляде таился приговор
миссис Свини (полагаю,  что на  языке англов или ирландцев ее  имя пишется и
произносится  Суини),   окончательное  решение  ее  судьбы.   Мадам  изучала
прегрешения своих подчиненных неспешно, но уверенно. Все это выглядело очень
не по-английски; да, я несомненно находилась в чужой стране.
     На  следующий день  я  познакомилась с  миссис  Суини  несколько ближе.
По-видимому, она представилась своей нынешней начальнице как английская леди
в стесненных обстоятельствах,  уроженка Мидлсекса,  говорящая по-английски с
чистейшим лондонским произношением.  Мадам,  уверенная в  своем безошибочном
умении со  временем обнаруживать истину,  удивительно смело,  не раздумывая,
нанимала людей к  себе  на  службу (что  подтвердилось и  на  моем примере).
Миссис Суини  стала  бонной троих  детей  мадам.  Вряд  ли  нужно  объяснять
читателям,  что на самом деле эта дама родилась в  Ирландии,  о  ее истинном
положении в обществе я не берусь судить,  но она отважно заявила, что в свое
время  ей  "доверили воспитание сына  и  дочери  одного  маркиза".  Я  лично
полагаю,  что она скорей была приживалкой,  няней,  кормилицей или прачкой в
какой-нибудь ирландской семье.  Говорила она  на  каком-то  невнятном языке,
приправленном грамматическими особенностями кокни.  Неизвестным  образом  ей
удалось приобрести гардероб,  отличавшийся подозрительной роскошью -  платья
из  плотного дорогого шелка,  явно  с  чужого плеча,  которые сидели на  ней
довольно скверно,  чепцы с оборками из настоящих кружев и,  наконец, главный
пункт этой описи -  настоящую индийскую шаль. Чары этой шали помогали миссис
Суини   вызывать  благоговение  среди  обитателей  дома,   временно  смягчая
презрительное  отношение  к  ней  учителей  и  прислуги,   а  когда  складки
величественного одеяния ниспадали с ее широких плеч,  то даже сама мадам Бек
с  искренним восхищением и удивлением говорила:  un veritable cachemire*.  Я
уверена,  что если бы не "кашемировая шаль", миссис Суини не продержалась бы
в  пансионе и  двух  дней,  только благодаря этому чуду  она  сохраняла свое
положение в течение целого месяца.
     ______________
     * Настоящий кашемир (фр.).

     Когда  миссис Суини узнала,  что  мне  предстоит занять ее  место,  она
показала себя в  полную силу -  яростно напала на  мадам Бек,  а  потом всей
тяжестью  обрушилась на  меня.  Мадам  перенесла  эту  метаморфозу и  тяжкое
испытание столь мужественно,  даже стоически,  что и  я,  боясь опозориться,
вынуждена была  сохранять хладнокровие.  Мадам Бек  неожиданно отлучилась из
комнаты,  и  через  десять минут у  нас  появился полицейский.  Миссис Суини
пришлось удалиться вместе с пожитками. Во время всей сцены мадам Бек ни разу
не нахмурилась и не произнесла ни одного резкого слова.
     Процедуру увольнения провели быстро  и  завершили до  завтрака:  приказ
удалиться отдан,  полицейский вызван, бунтовщица удалена, chambre d'enfants*
подвергнута окуриванию и вымыта,  окна открыты, и все следы благовоспитанной
миссис  Суини,  в  том  числе  и  нежный аромат эссенции и  спирта,  который
оказался фатальным свидетельством всех ее "как будто прегрешений"{82},  были
стерты и  навсегда исчезли с улицы Фоссет.  Все это,  повторяю,  произошло в
промежутке между  мгновением,  когда  мадам Бек  возникла,  подобно утренней
Авроре,  в дверях своей комнаты,  и моментом,  когда она спокойно уселась за
стол, чтобы налить себе первую чашку утреннего кофе.
     ______________
     * Детская (фр.).

     Около полудня меня призвали одевать мадам.  (По-видимому, мне надлежало
стать некоей помесью гувернантки с  камеристкой.)  До полудня она бродила по
дому в капоте,  шали и бесшумных комнатных туфлях.  Как отнеслась бы к таким
манерам начальница английской школы?
     Я  не  могла справиться с  ее прической.  У  нее были густые каштановые
волосы без седины, хотя ей уже минуло сорок лет. Заметив мое замешательство,
она высказала предположение:  "Вы,  наверно,  не служили горничной у себя на
родине",  после чего  взяла у  меня из  рук  щетку,  мягко отстранила меня и
причесалась сама. Продолжая одеваться, она мне то помогала, то подсказывала,
что  делать,  причем ни  разу не  позволила себе выразить неудовольствие или
нетерпение.  Следует заметить, что это был первый и последний раз, когда мне
предложили одевать  ее.  В  дальнейшем эту  обязанность исполняла  Розина  -
привратница.
     Одетая  должным образом,  мадам  Бек  являла собой  женщину невысокую и
несколько  грузную,   но   по-своему   изящную,   ибо   сложена   она   была
пропорционально. Цвет лица у нее был свежий, щеки - румяные, но не пунцовые,
глаза - голубые и ясные; темное шелковое платье сидело на ней так, как может
заставить его сидеть только портниха-француженка. Вид у нее был приятный, но
в соответствии с ее внутренней сутью несколько буржуазный.  Несомненно, весь
ее  облик был  гармоничен,  однако лицо  казалось противоречивым:  черты его
никак не  сочетались с  румянцем и  выражением покоя -  они  были  жесткими,
высокий и  узкий лоб свидетельствовал об уме и некоторой благожелательности,
но не о широте душевной,  а в ее спокойном, но настороженном взгляде никогда
не светился сердечный огонь и не мелькала душевная мягкость; губы у нее были
тонкие,  твердый рот иногда искажался злой гримасой. Мне представлялось, что
при ее острой восприимчивости и больших способностях, сочетающихся с внешней
мягкостью и смелостью, она поистине была Минос{83} в юбке.
     В  дальнейшем я обнаружила,  что она была и еще кое-кто в юбке{83}:  ее
звали Модест Мария Бек,  урожденная Кен,  но ей подошло бы имя Игнасия.  Она
занималась щедрой благотворительностью и  делала много добра.  Вряд ли какая
другая начальница правила когда-нибудь столь мягко.  Мне  рассказывали,  что
она  никогда  не  бранила  даже  невыноси