ечать,  ибо он был капризен, как,
по  общему  мнению,  бывают капризны одни  женщины;  вдобавок "lunettes" (он
раздобыл новые) служили ему  оправданием мелких оплошностей.  Как бы  то  ни
было,  он  прошел  мимо  Зели,  обогнул  стол  и,  не  успела  я  вскочить и
посторониться,  пробормотал:  "Ne bougez pas"*,  - и водворился между мною и
мисс Фэншо, вечной моей соседкой, чей локоть я чувствовала постоянно, как ни
упрашивала я ее то и дело "убраться от меня подальше".
     ______________
     * Не двигайтесь (фр.).

     Легко сказать "Ne  bougez pas";  но  как  это  сделать?  Я  должна была
освободить ему место и  еще просить подвинуться учениц.  Джиневра "грелась",
как  она  выражалась,  возле меня  в  зимние вечера,  докучала мне  вознею и
вынуждала меня порой закалывать в  пояс булавку для защиты от ее локтя;  но,
очевидно, с мосье Эманюелем так обращаться не следовало, и потому я отложила
работу,  очищая место для его книги, и отодвинулась сама - не более, однако,
чем на метр:  всякий разумный человек счел бы такое расстояние достаточным и
приличным.  Но мосье Эманюель вовсе не был благоразумен:  трут и огниво, вот
что он был такое! - и он тотчас высек пламя.
     - Vous ne voulez pas de moi pour voisin,  -  зарычал он,  - vous donnez
des airs de caste;  vous me traitez en paria, - сказал он мрачно. - Soit, je
vais arranger la  chose*.  -  И  он принялся за дело.  -  Levez-vous toutes,
Mesdemoiselles**, - возгласил он.
     ______________
     * Вы не желаете сидеть со мною рядом,  вы делаете вид, что принадлежите
особой касте, а я пария для вас. Что ж, посмотрим (фр.).
     ** Встаньте все, сударыни (фр.).

     Девушки встали.  Он заставил их перейти за другой стол. Затем он усадил
меня на краю лавки и,  аккуратно передав мне мою корзинку,  шелк,  ножницы -
все мое имущество, - уселся на противоположном конце.
     При полной нелепости этой сцены никто не посмел засмеяться:  шутнице бы
дорого обошелся этот смех.  Что же до меня,  я отнеслась ко всему совершенно
хладнокровно.   Я  сидела  в  одиночестве,   лишенная  возможности  общения,
занималась своим делом, была покойна и ничуть не печалилась.
     - Est-ce assez de distance?* - спросил он строго.
     ______________
     * Теперь места хватит? (фр.)

     - Monsieur en est l'arbitre*, - сказала я.
     ______________
     * Мосье сам так решил (фр.).

     - Vous savez bien que  non.  C'est vous qui avez cree ce  vide immense;
moi je n'y ai pas mis la main*.
     ______________
     * Сами знаете, что нет. Это вы устроили. Я тут ни при чем (фр.).

     И он приступил к чтению.
     На  свою беду,  он  выбрал французский перевод того,  что он назвал "un
drame de William Shakespeare;  le faux dieu,  -  продолжал он, - de ces sots
paiens,  les Anglais"*. Едва ли мне следует объяснять, как изменилась бы его
оценка, будь он в духе.
     ______________
     *  Драмой Вильяма Шекспира,  ложного кумира глупых язычников,  англичан
(фр.).

     Разумеется,  французский перевод никуда не годился,  а  я и не пыталась
скрыть презрения,  которое вызывали иные  жалкие пассажи.  Я  не  собиралась
высказываться,  но ведь можно выразить отношение и без слов.  Навострив свои
"lunettes",  мосье  ловил  каждый  мой  взгляд;  кажется,  он  ни  одного не
прозевал;  в  конце концов глаза его отбросили свое укрытие,  чтобы ничто не
мешало им  метать молнии,  и  уже он  распалялся в  добровольном изгнании на
северном полюсе,  горячей -  судя по атмосфере в  комнате,  -  чем уместно б
распаляться под прямыми лучами Рака.
     Когда чтение окончилось,  трудно было  предсказать,  даст ли  он  выход
своему раздражению или уйдет сдержавшись.
     Сдержанность была ему несвойственна;  но какой же дала я  ему повод для
прямого неудовольствия?  Я не произнесла ни звука и,  по справедливости,  не
заслуживала осуждения или кары за то одно,  что дала мускулам у  глаз и  рта
несколько больше вольности, чем обыкновенно.
     Внесли  ужин,  состоявший  из  хлеба  и  молока,  разбавленного  теплой
водичкой.  Булочки и стаканы стояли на столе,  и из уважения к профессору их
не раздавали.
     - Ужинайте,  сударыни,  -  сказал он,  будто бы поглощенный пометами на
своем Шекспире.  Все повиновались.  Я тоже взяла стакан и булку,  но тут мне
сильнее прежнего захотелось кончить работу, и я принялась за нее, не покидая
места ссылки,  жуя хлеб и отхлебывая из стакана с совершенным sangfroid*,  с
несвойственным мне  самообладанием,  самое меня  приятно удивлявшим.  Верно,
беспокойный,  раздражительный,  колючий мосье Поль как магнит собирал вокруг
себя  все  возбуждение и  напряжение,  и  мне  не  оставалось ничего,  кроме
безмятежности.
     ______________
     * Хладнокровием (фр.).

     Он поднялся.  Неужто так и уйдет,  не произнеся ни слова? Да, вот уж он
поворотился к дверям.
     Нет:  возвращается; но, быть может, затем лишь, чтобы взять карандашный
футляр, забытый на столе?
     Взял  -  вложил карандаш,  выхватил,  сломал грифель,  очинил,  сунул в
карман и... быстро подошел ко мне.
     Девушки и  наставницы,  сидевшие за  другим  столом,  разговаривали без
стесненья;  они  всегда  беседовали за  едой  и,  привыкши говорить быстро и
громко, теперь не церемонились.
     Мосье Поль подошел и стал позади меня.  Он спросил,  чем я занята,  и я
отвечала, что делаю цепочку для часов.
     Он спросил, для кого, и я сказала, что "для одного моего друга".
     Мосье Поль наклонился и  (как пишут в  романах,  но сейчас эта метафора
буквально соответствовала истине) "прошипел" мне на ухо несколько колкостей.
     Он говорил, что из всех известных ему женщин я самая неприятная; что со
мною  немыслимо  быть  в   дружеских  отношениях.   Что  у  меня  "caractere
intraitable"* и  упрямый до  невозможности.  Он  сам не  знает,  что на меня
находит;  но  с  какими бы  мирными и  дружественными намерениями ко  мне ни
подойти,  глядь -  и  я  обращаю согласие в  раздор,  а доброжелательство во
враждебность.  Он смеет заверить меня, что он, мосье Поль, желает мне добра;
он  никогда умышленно не  огорчал меня и  мог бы,  кажется,  по крайней мере
рассчитывать на  то,  что  к  нему станут относиться хотя бы  как к  доброму
знакомому;  и что же?  как я с ним обращаюсь!  Сколько язвительной бойкости,
что за страсть перечить и "fougue"** несправедливости!
     ______________
     * Характер невыносимый (фр.).
     ** Жар (фр.).

     - Бойкость? Страсть? Fougue? я и не знала...
     - Chut!  a  l'instant!*  Вот,  вот вы  опять за свое!  -  vive comme la
poudre**.   -  Жаль,  очень  жаль;  он  сожалеет  об  этой  моей  несчастной
особенности. "Emportement"*** и "chaleur"****, быть может, и великодушные, и
все же он боится,  как бы они мне не повредили.  А  жаль:  в глубине души он
полагает,   что  я  не  вовсе  лишена  добродетелей,  и  если  бы  только  я
прислушалась к доводам рассудка и держалась бы сдержанней, скромней, не была
бы  "en l'air",  такой "coquette"*****,  не  рисовалась бы,  не придавала бы
такого  значения наружному блеску,  который и  нужен-то  лишь  затем,  чтобы
привлекать внимание людей,  замечательных главным образом своим ростом, "des
couleurs de  poupee",  "un nez plus ou moins bien fait"****** и  неслыханной
глупостью,  -  мой характер можно бы еще назвать сносным, а то и образцовым.
Но так... И здесь он запнулся.
     ______________
     * Замолчите! Сейчас же! (фр.)
     ** Настоящий порох (фр.).
     *** Вспыльчивость (фр.).
     **** Горячность (фр.).
     ***** Суетной, кокеткой (фр.).
     ****** Кукольной окраской и более или менее изящным носом (фр.).

     Мне стоило только посмотреть на него,  или протянуть руку,  или сказать
что-нибудь примирительное;  но я  испугалась,  а  когда я  пугаюсь,  я  либо
смеюсь,  либо плачу;  во  всем этом трогательное как-то  странно мешалось со
вздором.
     Я  думала,  он  кончил,  но  нет:  он  сел,  чтобы  продолжать со  всем
удобством.
     Раз уж  он,  мосье Поль,  коснулся этого болезненного предмета,  то  он
осмелится ради моего же  блага навлечь на  себя мой  гнев и  остановиться на
перемене,  которую он заметил в моем наряде. Он без колебаний признает, что,
когда он впервые меня заметил - или, вернее, стал время от времени мимоходом
меня замечать,  -  он был доволен мною: основательность, строгая простота, в
этих стенах особенно приятная,  внушали ему на мой счет лучшие надежды.  Чье
роковое влияние заставило меня  вдруг  прикалывать к  шляпе цветы,  надевать
"des cols brodes"*,  a  однажды даже появиться в алом платье?  Он,  конечно,
догадывается, но не скажет этого вслух.
     ______________
     * Вышитые воротнички (фр.).

     Я снова прервала его, но на сей раз с возмущением.
     - Алое,   мосье  Поль?   Вовсе  оно  не   алое.   Розовое,   и   притом
бледно-розовое, да еще с черными кружевами.
     - Розовое или алое,  барежевое или желтое,  палевое или лазоревое - мне
все равно: щегольские, легкомысленные цвета; что же до кружев, то это просто
"colifichet de plus"*.  - И он вздохнул, сожалея о моем падении. Он вынужден
с грустью признать,  что не может рассмотреть эту тему подробно,  как ему бы
того хотелось:  не  зная в  точности названий этих "babioles"**,  он рискует
напутать  и   неизбежно  стать  мишенью  моих  насмешек  и   раздражить  мой
неуравновешенный и порывистый нрав.  Он только хочет сказать - и уж здесь-то
не  боится ошибиться,  -  что  в  последнее время мои  наряды приобрели "des
facons mondaines"***, и ему больно это видеть.
     ______________
     * Лишние безделки (фр.).
     ** Глупостей (фр.).
     *** Легкомысленный вид (фр.).

     Признаюсь,  мне трудно было понять,  что за "facons mondaines" усмотрел
он в  моем зимнем мериносе с  простым белым воротником:  когда я  задала ему
этот вопрос,  он  сказал,  что  все вместе выглядит вызывающе -  и  вдобавок
"шейный бант"...
     - Но  если вы  не  позволяете носить ленты женщине,  мосье,  то  вы уж,
верно,  и  у  мужчин не одобряете ничего такого?  -  и  я  показала ему свою
цепочку из шелка и  золота.  В  ответ он только застонал -  очевидно,  из-за
моего легкомыслия.
     Он  помолчал немного,  наблюдая за  моей как  никогда усердной работой,
потом  спросил,  стану  ли  я  ненавидеть его  после  того,  что  он  сейчас
наговорил.
     Не помню в точности,  что я ему отвечала;  кажется,  промолчала вообще;
знаю только,  что мы  сумели расстаться дружески и  уже от дверей мосье Поль
вернулся объяснить,  что не следует думать, будто он решительно против моего
алого платья ("Розового! Розового!" - не утерпела я); он не станет отрицать,
что оно,  вообще говоря,  выглядит красиво (на самом-то деле, мосье Эманюель
определенно предпочитал яркие  цвета);  он  только  хотел  посоветовать мне,
надевая его,  держаться так,  словно  оно  шито  из  "bure" цвета  "gris  de
poussiere"*.
     ______________
     * Грубой шерсти, серой, как пыль (фр.).

     - А как же цветы на шляпе,  мосье?  -  осведомилась я. - Они ведь такие
маленькие...
     - Бог с ними, - сказал он. - Только не давайте им распускаться.
     - А бант, мосье, хотя бы ленточка?..
     - Va pour le ruban!* - был милостивый ответ.
     ______________
     * Ленточка - пусть! (фр.)

     На том мы и порешили.


     "Браво,  Люси Сноу!  -  сказала я  себе.  -  Ну и  выслушала ты лекцию,
получила "rude savon"*,  и  все  из-за  несчастной привязанности к  светской
суете!  Кто бы  мог подумать?  А  ты-то  считала себя унылой и  благонравной
особой!  Мисс  Фэншо  полагает,  что  ты  второй Диоген.  На  днях  мосье де
Бассомпьер  деликатно  переменил  разговор,   когда  речь  зашла  о   бурных
дарованиях актрисы Вашти,  оттого что,  как  он  мягко заметил,  "мисс Сноу,
кажется, неинтересна эта тема". Для доктора Бреттона ты только "тихоня Люси"
- существо скромное,  словно тень,  и ты слышала,  как он говорил: "Все беды
Люси от  чрезмерной чопорности во вкусах и  поведении,  и  еще ей не хватает
яркости в характере и костюме".  Ты сама так думаешь;  того же мнения и твои
друзья;  но  вот откуда ни  возьмись является человек,  совершенно на них не
похожий, и резко осуждает тебя за то, что ты слишком легкомысленна и бойка -
слишком подвижна и непостоянна -  чересчур ярка и пестра.  Суровый маленький
человечек -  безжалостный блюститель нравов  -  собирает мелкие разрозненные
грешки  твоего тщеславия:  жалкие розовые сборки,  бахромку венчиком,  кусок
ленты,  глупое кружево -  и призывает тебя к ответу за все вместе взятое. Ты
уж привыкла,  что мимо тебя проходят,  как мимо тени,  тебе в диковину, если
кто-то  с  раздражением поднимает руку,  чтобы заслониться от  твоих палящих
лучей".
     ______________
     * Головомойку (фр.).


                                 Глава XXIX

        "ИМЕНИНЫ МОСЬЕ ПОЛЯ"

     На другое утро я  поднялась чуть свет и  кончала свою цепочку,  стоя на
коленях  на  полу  посредине  спальни,   возле  столика,  при  слабом  свете
угасающего ночника.
     У  меня вышел весь бисер и весь шелк,  а цепь все была коротковата и не
так красива,  как мне бы хотелось;  я  сплела ее вдвое,  зная,  что бьющая в
глаза красота, по закону притяжения противоположностей, должна удовлетворить
вкусу того,  для кого я  старалась.  Мне понадобился еще и маленький золотой
зажим,  по  счастию,  он имелся на единственном моем ожерелье;  я  осторожно
отделила и прикрепила его, потом плотно смотала готовую цепочку и вложила ее
в шкатулку, которую купила, соблазнившись ее привлекательностью: она была из
тропических ракушек кораллового цвета  и  украшена венчиком сверкающих синих
камней.  На  внутренней крышке я  старательно выцарапала ножницами известные
инициалы.


     Читатель,  верно, помнит описание именин мадам Бек; не забыл он и того,
что  каждый  год  в  сей  праздник  полагалось подносить  виновнице красивый
подарок по  подписке.  Кроме самой мадам,  этой привилегией пользовался лишь
родственник ее и  советчик мосье Эманюель.  В последнем случае все,  однако,
происходило  иначе,   без  заранее  составленного  плана,   и  это  еще  раз
доказывало,  что  профессор  литературы  пользовался уважением  воспитанниц,
несмотря на свои чудачества,  вспыльчивость,  предубеждения. Ничего особенно
дорогого ему не дарили:  он ясно давал понять,  что не примет ни серебра, ни
драгоценностей. Но ему нравились скромные подношения - цена нисколько его не
занимала:    бриллиантовое   кольцо   или   золотая   табакерка,   врученные
торжественно,  обрадовали бы его меньше,  чем цветок или рисунок, подаренные
просто и от души.  Такова была его натура.  Он был человек,  может быть,  не
очень  разбиравшийся  в  окружающем,  зато  он  чувствовал  сердцем  "Восток
свыше"{334}.
     Именины мосье Поля приходились на четверг, первое марта. Стоял чудесный
солнечный день;  с  утра  по  обыкновению была служба,  а  занятия кончились
раньше,  и  разрешалось днем гулять,  делать покупки и  ходить в гости;  все
вместе  повлекло  некоторую  нарядность  туалетов.   Пошли  в   ход   чистые
воротнички,  унылые  шерстяные платья  сменились более  светлыми  и  яркими.
Мадемуазель Зели Сен-Пьер в  этот четверг облачилась даже в  robe de  soie*,
что  скаредный Лабаскур  почитал  непозволительной роскошью;  более  того  -
говорили,  будто она посылала за coiffeur'om**,  чтобы он причесал ее;  иные
наблюдательные воспитанницы заметили,  что она оросила носовой платок и руки
новыми и модными духами. Бедная Зели! В то время она постоянно твердила, как
ей надоело жить в  трудах и одиночестве;  как мечтает она об отдыхе,  о том,
чтобы кто-то  позаботился о  ней,  о  том,  чтобы муж платил ее долги (долги
ужасно ее стесняли), пополнял ее гардероб и не мешал ей, как она выражалась,
gouter un peu les plaisirs***.  Давно поговаривали,  будто она заглядывается
на  мосье Эманюеля.  Мосье Эманюель нередко в  свою  очередь разглядывал ее.
Иногда он  несколько минут кряду смотрел ей  в  глаза.  Я  видела,  как он с
четверть часа глядел на  нее,  пока класс сочинял в  тишине,  а  он  праздно
восседал на  эстраде.  Чувствуя на себе этот взгляд василиска,  она ежилась,
польщенная  и  в  то  же  время  растерянная,   а  мосье  Поль  наблюдал  ее
переживания,  иногда  словно  пронзая  ее  взглядом;  он  обнаруживал  порой
безошибочную проницательность,  умея пробраться в  тайники самых сокровенных
движений сердца и  различить под  пышным покровом тощие пустоши духа  -  его
уродливые  стремления,  потаенные  лживые  изгибы  -  врожденную  увечность,
хромоту или,  что  еще  много того хуже,  взращенный порок или уродство.  Не
существовало такого изъяна,  которого не  простил бы мосье Эманюель,  если в
нем  честно  сознавались;  но  если  его  испытующий  взор  встречал  низкое
упорство,  если его неумолимое исследование обнаруживало скрытность и ложь -
о,  тут он делался жесток и,  я бы даже сказала, зол! Торжествующе срывал он
завесу с  несчастного,  съежившегося горемыки,  безжалостно выставляя его на
позор,  -  и  вот он стоял нагишом,  жалкое воплощение лжи и  добыча ужасной
правды,   чей  неприкрытый  лик  ослепляет.   Он   полагал,   что  поступает
справедливо;  что  же  до  меня,  то  я  сомневаюсь,  вправе ли  человек так
поступать  с  другим;  не  раз  в  продолжение этих  экзекуций хотелось  мне
вступиться за  жертву,  а  сам  он  вызывал  у  меня  негодование и  горькую
укоризну. Но я не в силах была его разуверить.
     ______________
     * Шелковое платье (фр.).
     ** Парикмахером (фр.).
     *** Получать кое-какие удовольствия (фр.).

     Отзавтракали,   отстояли  службу;   прозвенел  звонок,   и  залы  стали
наполняться   народом:    начинался   любопытный   спектакль.    Ученицы   и
воспитательницы сидели ровными рядами,  чинно  и  настороженно;  в  руках  у
каждой   было   по   букету  чудесных  свежих  цветов,   наполнявших  воздух
благоуханием;  только у  меня  не  было букета.  Мне  нравится,  когда цветы
растут,  но,  сорванные,  они  теряют для  меня прелесть.  Я  вижу,  как они
обречены погибели, и мне становится грустно от этого сходства их с жизнью. Я
никогда не дарю цветов тем, кого люблю, и не желаю принимать их от того, кто
мне дорог.  Мадемуазель Сен-Пьер заметила,  что я сижу с пустыми руками; она
не  могла поверить,  что  я  оказалась так оплошна;  ее  взгляд с  жадностью
блуждал по мне и вокруг - не припрятала ли я где цветочка, хоть пучка фиалок
например,   -   чтобы  заслужить  похвалу  своему  вкусу  и  оригинальности.
Прозаическая "Anglaise" не  оправдала опасений парижанки:  она  не  припасла
решительно ничего,  ни цветка,  ни листика -  точно зимнее дерево. Сообразив
это, Зели улыбнулась с явным удовольствием.
     - Как умно с  вашей стороны,  мисс Люси,  что вы не стали тратиться,  и
какая я дура, что выбросила на ветер два франка! За пучок тепличных цветов!
     И она с гордостью показала великолепный букет.
     Но тише!  шаги:  его шаги. Они приближались как всегда скоро, но в этой
стремительности нам мерещилась не просто живость или решимость. В то утро мы
различили  в  "поступи"  (выражаясь  романтически) нашего  профессора  некое
благоволение; и мы не ошиблись.
     Он  вошел,  как еще один луч солнца,  в  уже и  без того ярко озаренное
первое отделение. Утренний свет, пробегавший по нашим цветам и смеявшийся по
стенам,  еще  пуще  взыграл от  добродушного привета мосье Поля.  Для  этого
случая он  оделся как настоящий француз (хотя я  сама не знаю,  для чего это
говорю,  ведь у него в крови не было ничего французского или лабаскурского).
Контуры тела не исчезали за неотчетливыми и  словно злоумышленными складками
черного,  как сажа, сюртучка; напротив, его фигуру (какая уж есть - не стану
ее расхваливать) ловко облегал пристойный костюм с шелковой манишкой -  одно
удовольствие смотреть.  Вызывающая  варварская феска  исчезла:  он  вошел  с
непокрытой головою,  держа  в  облитой  перчаткой руке