вся  эта
суета и отталкивала и забавляла. Однако, несмотря на предубеждение и досаду,
я все же,  наблюдая за ним,  ощутила какое-то милое простодушие во всем, что
он делал и говорил, и заметила у него на лице выражение силы, выделявшее его
из множества бесцветных физиономий: глубина и проницательность взгляда, мощь
бледного,  открытого  выпуклого лба,  подвижность чрезвычайно выразительного
рта. Правда, силе его недоставало спокойствия, но зато ее отличали живость и
пылкость.
     В  зале  царил  хаос:  одни  просто стояли,  другие прогуливались,  все
смеялись и  болтали.  Малиновая ложа  представляла собой  красочное зрелище:
длинная  черная  туча  мужчин  распалась и  перемешалась с  радугой  дамских
нарядов;  к королю подошли два или три офицера и заговорили с ним. Королева,
покинув кресло,  плавным шагом  двигалась вдоль  ряда  барышень,  встававших
перед ней.  Я видела,  что каждую она удостаивает любезным словом,  ласковым
взглядом или  улыбкой.  Двух  хорошеньких англичанок,  леди Сару и  Джиневру
Фэншо,  она  одарила даже  несколькими фразами;  когда  она  удалилась,  обе
девушки,  особенно  последняя,  казалось,  пылают  от  восторга.  Вскоре  их
окружили дамы,  а  потом и  несколько мужчин,  из коих ближе всех к Джиневре
оказался граф де Амаль.
     - Здесь  ужасно душно  и  жарко,  -  произнес доктор Бреттон,  внезапно
поднявшись со  стула,  -  Люси,  мама,  вам не хочется хоть немного подышать
свежим воздухом?
     - Идите, Люси, - откликнулась миссис Бреттон, - а я, пожалуй, посижу.
     Я  бы  охотно тоже осталась на  месте,  но  желание Грэма было для меня
важнее моего собственного, и я отправилась с ним на улицу.
     Ночь была холодной, но Джон, казалось, не замечал этого; ветра не было,
ясное ночное небо усеяли звезды.  Я куталась в меховую накидку. Мы несколько
раз прошлись туда и  обратно по  тротуару,  и  когда попали под свет фонаря,
Грэм заглянул мне в глаза.
     - Вы что-то загрустили, Люси, - уж не из-за меня ли?
     - Мне показалось, что вы чем-то расстроены.
     - Нисколько.  Хочу, чтобы вы были в таком же хорошем настроении, как я.
Я убежден, Люси, что умру не от разбитого сердца. Меня могут мучить боли или
слабость,  но  болезнь  или  недомогание,  вызванные  любовными страданиями,
никогда еще не  одолевали меня.  Ведь вы же сами видите,  что дома я  всегда
бываю весел?
     - Обычно да.
     - Я  рад,  что  она смеялась над моей матерью.  Да  я  не  променяю мою
старушку на целую дюжину красавиц. Эта издевка принесла мне огромную пользу.
Благодарю вас,  мисс Фэншо!  -  Он снял шляпу с кудрявой головы и насмешливо
поклонился. - Да, да, - повторил он, - я ей весьма признателен. Благодаря ей
я убедился,  что девять десятых моего сердца крепки,  как булат, и лишь одна
десятая кровоточит от легкого укола, но рана заживет мгновенно.
     - Сейчас вы сердитесь и негодуете; поверьте, завтра все будет выглядеть
по-иному.
     - Это я-то сержусь и негодую!  Вы меня плохо знаете. Напротив, гнев мой
остыл,  я  холоден,  как  нынешняя ночь,  которая,  кстати,  для вас слишком
прохладна. Пора вернуться в залу.
     - Доктор Джон, как внезапно вы переменились!
     - Вы ошибаетесь;  но,  впрочем, если во мне и произошла перемена, то по
двум причинам - одну из них я вам открыл. А теперь пойдемте.
     Мы с  трудом пробрались к  нашим местам:  лотерея уже началась,  кругом
царила неразбериха, проход был забит людьми, и мы то и дело останавливались.
Вдруг мне  почудилось,  что кто-то  окликнул меня,  я  оглянулась и  увидела
поблизости вездесущего,  неотвратимого мосье Поля.  Он вперил в меня мрачный
пристальный взгляд,  хотя,  пожалуй,  этот взгляд относился не ко мне,  а  к
моему розовому платью,  которое,  наверное,  и было причиной саркастического
выражения  на  его  лице.   Он  вообще  не  отказывал  себе  в  удовольствии
покритиковать туалеты учительниц и  пансионерок мадам Бек,  и  первые,  надо
сказать,  считали такую  манеру оскорбительной бестактностью;  мне  же  пока
ничего подобного пережить не  пришлось,  вероятно,  потому,  что  мои унылые
будничные наряды не могли обратить на себя внимание.  В  тот вечер я не была
расположена терпеть его нападки,  поэтому и сделала вид, что не замечаю его,
отвернулась и уставилась на рукав доктора Джона,  подумав,  что мне доставит
больше  удовольствия,  успокоения,  приятности и  тепла  смотреть на  черный
рукав,  чем на смуглую и  противную физиономию коротышки-профессора.  Доктор
Джон,  сам того не ведая,  как бы поддержал мой выбор, наклонившись ко мне и
промолвив ласковым тоном:
     - Вот,  вот, держитесь ко мне поближе, Люси, эти суетливые аборигены не
слишком заботятся об остальных людях.
     Однако остаться до  конца последовательной мне не  удалось:  поддавшись
гипнотическому или какому-то иному воздействию - непрошеному, тягостному, но
мощному,  -  я вновь оглянулась, чтобы проверить, ушел ли мосье Поль. Как бы
не  так,  он  стоял на прежнем месте и  глядел нам вслед,  но совсем другими
глазами -  он проник в мой замысел и понял,  что я избегаю его. Насмешливое,
но  не  жестокое  выражение лица  сменилось мрачной  хмуростью,  и  когда  я
поклонилась  ему,   надеясь  уладить  недоразумение,   то  ответом  мне  был
невообразимо церемонный и суровый кивок головы.
     - Кого вы так разгневали, Люси? - с улыбкой прошептал доктор Бреттон. -
Что это у вас за свирепый друг?
     - Профессор из пансиона мадам Бек, очень сердитый человечек.
     - Да,  вид у него сейчас очень сердитый -  в чем же вы провинились? Что
произошло? О Люси! Пожалуйста, скажите мне, что все это значит.
     - Уверяю вас, ничего таинственного. Мосье Эманюель очень "exigeant"*: я
уставилась на ваш рукав,  а не присела перед ним в реверансе, значит, по его
мнению, я не выказала ему должного уважения.
     ______________
     * Требовательный (фр.).

     - Этот малень...  -  начал было доктор Джон, но дальнейшее осталось мне
неизвестным,  ибо тут меня чуть не сбили с ног. Мосье Поль продирался вперед
мимо нас,  не  обращая внимания на безопасность окружающих и  расталкивая их
локтями, так что люди начали теснить друг друга.
     - Мне кажется,  он принадлежит к тем,  кого сам назвал бы "mechant"*, -
сказал доктор Бреттон. Я с ним согласилась.
     ______________
     * Злюка (фр.).

     С  трудом мы  пробрались сквозь толпу и  наконец уселись на свои места.
Колесо лотереи крутилось уже  почти целый час;  это было веселое и  занятное
зрелище;  у  нас были билеты,  и  мы  все трое при очередном повороте колеса
переходили от надежды к унынию.  Две девочки - одна шести, другая пяти лет -
вытаскивали  из  колеса  талончики  с  номерами,   и  тут  же  с  подмостков
объявлялось,  какие  билеты  выиграли.  Выигрышей было  много,  но  все  они
ценности не представляли.  Нам с  доктором Джоном повезло -  обоим выпало по
выигрышу:   мне  достался  портсигар,  а  ему  дамская  шляпка  -  воздушный
серебристо-голубой  тюрбан,  украшенный сбоку  белоснежным плюмажем.  Доктор
Джон горел желанием совершить со мною обмен,  но я не вняла доводам рассудка
и  храню  портсигар до  сих  пор:  он  напоминает мне  былые времена и  один
счастливый вечер.
     Ну,  а  что  до  доктора Джона,  то  он,  держа  тюрбан двумя  пальцами
вытянутой вперед руки, глядел на него со смешанным выражением почтительности
и  смятения,  что не могло не вызвать смеха.  Наконец,  перестав смотреть на
шляпку, он вознамерился было положить нежное изделие на пол, у своих ног, не
имея,  по-видимому,  ни  малейшего представления,  как  следует обращаться с
предметами подобного рода,  и если бы не вмешательство миссис Бреттон, он, я
полагаю,  пришлепнул бы  тюрбан на  манер цилиндра и  сунул его  под  мышку,
однако его матушка уложила шляпу в картонку, откуда ее ранее извлекли.
     Грэм весь вечер был в  радужном настроении,  и  его веселость выглядела
естественной и  непринужденной.  Объяснить,  как  он  держался в  тот вечер,
нелегко:  было в  его поведении что-то необычное,  своеобразное.  Я  увидела
редкое умение обуздывать страсти и неисчерпаемый запас здоровых сил, которые
без  чрезмерного для них напряжения одолели Разочарование,  вырвав до  конца
его  жало.   Его  тогдашнее  поведение  напомнило  мне  те  особенности  его
характера,  которые  я  наблюдала,  когда  сопровождала  его  при  посещении
бедняков,  заключенных и  других  страдальцев,  населяющих Нижний  город:  в
докторе Джоне совмещались решимость,  терпеливость и доброта. Кому же он мог
не  нравиться?  Он не проявлял ни нерешительности,  которая заставила бы вас
размышлять,  как  помочь  ему  преодолеть колебания,  ни  раздражительности,
нарушающей покой и  подавляющей радость;  с  его уст не  слетали язвительные
колкости, оскорбляющие человека до глубины души; глаза его не метали злобных
взглядов,  которые,  как  отравленные ржавые стрелы,  поражают вас  прямо  в
сердце:  рядом с ним царили мир и спокойствие,  а вокруг него -  благодатное
дружелюбие.
     И  все же  он не простил и  не забыл мисс Фэншо.  Сомневаюсь,  что гнев
быстро улетучивался из души доктора Бреттона,  а  уж если он разочаровался в
ком-нибудь,  то -  навсегда.  Он несколько раз поглядывал на Джиневру, но не
украдкой,  со смирением,  а открыто,  как сторонний наблюдатель. Де Амаль не
отходил от  Джиневры ни на шаг,  подле нее сидела и  миссис Чамли,  и  они с
головой погрузились в оживленную беседу, чем, впрочем, были заняты не только
те,  кто сидел в  малиновой ложе,  но и  зрители попроще.  В  пылу разговора
Джиневра один-два  раза  взмахнула рукой,  и  при  этом у  нее  на  запястье
сверкнул  великолепный браслет.  В  глазах  у  доктора  Джона  блеснуло  его
отражение и зажгло в них гнев и иронию; он рассмеялся.
     - Пожалуй,  -  заявил он, - я возложу тюрбан на алтарь моих приношений;
там  он,  несомненно,  обретет  признание:  ни  одна  гризетка не  принимает
подарков с такой готовностью, как Джиневра. Непостижимо! Ведь она из хорошей
семьи.
     - Но  вам не известно,  какое воспитание она получила,  доктор Джон,  -
возразила я.  - Всю жизнь ее продержали в заграничных пансионах, и она имеет
законное  основание  оправдывать большинство своих  недостатков невежеством.
Кроме того,  из ее слов можно заключить, что родители ее воспитывались в том
же духе.
     - Мне  всегда  было  ясно,  что  она  не  богата,  и  прежде эта  мысль
доставляла мне удовольствие, - сказал он.
     - Она и мне говорила то же,  - подтвердила я, - в таких делах она очень
правдива и  никогда не  станет лгать,  в  отличие от ее соучениц -  уроженок
Лабаскура.  Семья  у  нее  большая,  и  родители занимают такое  положение в
обществе и  располагают такими  связями,  которые вынуждают их  жить  не  по
средствам;  сочетание  стесненных  обстоятельств  и  врожденной  беспечности
породило  беспредельную неразборчивость в  средствах при  желании  сохранить
благопристойность. Такова обстановка, в которой выросла девочка.
     - Я так и думал...  но питал надежду переделать ее.  Однако,  Люси,  по
правде говоря,  сегодня,  глядя на нее и де Амаля,  я ощутил нечто новое.  Я
почувствовал это  еще  до  того,  как  она  столь  дерзко  поступила с  моей
матушкой.  На меня очень неприятное впечатление произвел взгляд, которым они
обменялись, когда вошли в залу.
     - Что вы  имеете в  виду?  Ведь для вас не новость,  что они заигрывают
друг с другом?
     - Какое же  заигрывание!  Это  всего лишь невинная девичья хитрость,  с
помощью которой пытаются привлечь к  себе избранника.  Я  же говорю совсем о
другом - во взгляде, которым они обменялись, скрывался тайный сговор, а в ее
взгляде не было девической чистоты. На женщине, которая способна послать или
принять подобный взгляд,  я  ни  за  что  не  хотел бы  жениться,  будь  она
прекрасна,  как Афродита.  Скорее я  уж взял бы за себя простую крестьянку в
коротких юбках и высоком чепце, но был бы уверен, что она честная девушка.
     Я  не могла сдержать улыбку.  Он,  конечно,  сгущал краски -  честность
Джиневры,  несмотря на ее взбалмошность,  не вызывала сомнений.  Так я ему и
сказала, но он покачал головой в знак несогласия и заявил, что не доверил бы
ей свое доброе имя.
     - Это как раз единственное,  -  возразила я,  -  что вы можете спокойно
доверить ей.  Она без зазрения совести опустошила бы кошелек мужа, промотала
бы его состояние и не пощадила ни его терпения,  ни склонностей, но при этом
она никому, в том числе и самой себе, не разрешила бы чернить его репутацию.
     - Да вы прямо-таки превратились в ее адвоката,  -  заметил он.  - Уж не
хотите ли вы, чтобы я вновь надел на себя сброшенные цепи?
     - Нет,  напротив, я рада видеть вас свободным и надеюсь, что вы надолго
останетесь независимым, но будьте при этом справедливым.
     - Но, Люси, я справедлив, как сам Радамант{234}. И все-таки, когда меня
отталкивают,  я  не  могу не испытывать гнева.  Глядите!  Король и  королева
встали.  Мне  нравится королева -  у  нее  очень приятное лицо.  Мама ужасно
устала, боюсь, мы не довезем ее до дому, если тотчас же не уедем.
     - Это я-то устала,  Джон?  -  воскликнула миссис Бреттон -  вид у нее и
впрямь был не менее оживленный и  бодрый,  чем у сына.  -  Берусь пересидеть
тебя:  давай останемся здесь до утра и посмотрим, кто из нас раньше выбьется
из сил - я или ты.
     - Предпочел бы не ставить подобного опыта,  ибо вы, мама, действительно
самое неувядаемое из  всех  вечнозеленых растений и  самая цветущая из  всех
почтенных  дам.  Будем  считать,  что  мы  вынуждены столь  срочно  покинуть
общество из-за слабых нервов и хрупкого организма вашего сына.
     - Ленивец!  Тебе  просто захотелось спать,  и  ты  требуешь,  чтобы  мы
подчинились твоему  капризу.  Кстати,  и  у  Люси  довольно  измученный вид.
Стыдитесь,  Люси!  В  вашем возрасте я  была способна выезжать по семь раз в
неделю,  сохраняя при этом здоровый цвет лица.  Ну так и быть,  пойдемте,  и
можете хихикать над  почтенной дамой  сколько угодно,  а  она  позаботится о
картонке и тюрбане.
     Именно так она и  поступила.  Я  хотела взять у  нее коробку,  но она с
притворным презрением оттолкнула меня,  заявив, что мне впору позаботиться о
самой себе. Не связанная теперь, в разгар наступивших после отбытия короля и
королевы "разрухи и разора"{234},  этикетом, миссис Бреттон двинулась вперед
и проложила нам путь через толпу. Грэм следовал за ней, возвещая: "Никогда в
жизни не приходилось мне видеть более очаровательной гризетки с  картонкой в
руках, чем моя матушка". Он также посоветовал мне обратить внимание на явное
пристрастие  миссис   Бреттон   к   небесно-голубому  тюрбану   и   высказал
уверенность, что она собирается со временем надеть его.
     Ночь была очень холодной и темной, но нам удалось быстро нанять экипаж.
Внутри было тепло и уютно, как у камина, и поездка домой оказалась, пожалуй,
еще более приятной,  чем дорога в  концерт.  Удовольствию нашему не помешало
даже  то  обстоятельство,  что  кучер,  пробыв в  лавке  "marchand de  vin"*
значительную часть  того  времени,  которое мы  провели на  концерте,  долго
тащился  по  темной  и  пустынной  дороге  и  пропустил поворот,  ведущий  к
"Террасе";  мы же, болтая и смеясь, не заметили этой оплошности, пока миссис
Бреттон не заявила,  что всегда считала их замок местом отдаленным,  но лишь
теперь поняла,  что он  расположен где-то  на  краю света,  ибо мы  едем уже
полтора часа, а нужного поворота еще не сделали.
     ______________
     * Торговца вином (фр.).

     Тогда  Грэм  выглянул наружу  и  увидел  лишь  затянутые туманом  поля,
разделенные невидимыми низкими  изгородями,  о  существовании которых  можно
было только догадываться по  окаймлявшим их  рядам кустов и  лип.  Поскольку
поблизости от "Террасы" ничего похожего на этот пейзаж не было,  он смекнул,
что произошло,  приказал кучеру осадить лошадей, выбрался из экипажа, сел на
козлы и  взял вожжи в свои руки.  Он и доставил нас благополучно домой после
того, как мы пропутешествовали лишние полтора часа.
     Марта  позаботилась о  нас  -  в  камине весело горел огонь,  стол  был
красиво накрыт к ужину;  все это производило самое отрадное впечатление.  Мы
разошлись по  своим  комнатам,  когда  уже  занималось зимнее  утро.  Снимая
розовое платье и кружевную накидку, я пребывала в гораздо лучшем настроении,
чем когда их  надевала.  Думаю,  что не каждый,  кто ослепительно блистал на
концерте,  мог  сказать о  себе то  же  самое,  ибо  не  всех судьба одарила
радостью дружбы, приносящей успокоение и непритязательные надежды.


                                 Глава XXI

        "ВОЗВРАЩЕНИЕ"

     Еще три дня,  и  я  должна вернуться в  пансион.  С грустью провожала я
уходящие мгновения,  с наслаждением остановила бы их бег, но, глядя на часы,
я видела, с какой неумолимой быстротой минута сменяет минуту.
     - Люси, вы сегодня не уедете от нас, - стала убеждать меня за завтраком
миссис Бреттон, - вы ведь знаете, что мы можем выговорить вам отсрочку.
     - Я бы не стала просить об отсрочке, даже если это ничего бы не стоило,
- возразила я.  -  Я  хочу лишь одного -  чтобы прощание было уже позади и я
вновь обосновалась на улице Фоссет.  Я должна уехать сейчас же,  немедленно,
мой чемодан уже упакован и стянут ремнями.
     Однако мой  отъезд зависел от  Грэма,  выразившего желание сопровождать
меня, а он весь день был занят и вернулся домой, когда уже смеркалось. Между
мною и Бреттонами завязался недолгий спор - они настаивали, чтобы я осталась
до завтра,  а я,  смирившись перед неизбежным,  пришла в такое волнение, что
чуть не расплакалась.  Я  ждала расставания с  тем же нетерпением,  с  каким
приговоренный к смерти,  стоя на эшафоте,  ждет,  когда,  наконец, опустится
топор;  я страстно желала, чтобы казнь свершилась. Миссис Бреттон с сыном не
могли понять,  сколь глубоким было мое  нетерпение,  ибо им  не  приходилось
переживать подобное состояние души.
     Когда доктор Джон  помог мне  выйти из  экипажа,  было уже  темно.  Над
входом горел  фонарь;  как  и  весь  день,  моросил мелкий ноябрьский дождь;
мокрый тротуар отражал свет фонаря.  Еще не прошло и  года,  как я,  точно в
такую  же  ночь,  впервые остановилась у  этого  порога;  вокруг  ничего  не
изменилось. Я помнила даже форму булыжников на мостовой, которые я, одинокая
просительница,  рассеянно созерцала,  ожидая с  бьющимся сердцем,  когда мне
откроют дверь.  В ту же ночь я ненадолго встретилась с тем, кто сейчас стоял
рядом со мной.  Напомнила ли я  ему хоть раз об этой встрече,  попыталась ли
объясниться?   Нет,   мне  и  не  хотелось  говорить  о  ней,  ибо  приятное
воспоминание сохранится вернее, если оно спрятано глубоко в памяти.
     Грэм дернул дверной колокольчик.  Дверь открылась тотчас же, потому что
как раз в это время уходили пансионерки,  которые оставались здесь до самого
вечера, а дома только ночевали, и Розина была начеку.
     - Не входите,  -  попросила я доктора Джона, но он уже перешагнул порог
ярко освещенного вестибюля.  Я просто не хотела,  чтобы он заметил у меня на
глазах слезы  -  его  мягкой натуре не  следовало лишний раз  сталкиваться с
подобными проявлениями печали. Он стремился прийти людям на помощь, исцелить
их даже в тех случаях,  когда его врачебное искусство,  по всей вероятности,
не могло ни вылечить, ни принести облегчения.
     - Не унывайте,  Люси.  Помните, что матушка и я остаемся вашими верными
друзьями. Мы вас не забудем.
     - Я тоже, доктор Джон.
     Внесли мой чемодан.  Мы  пожали друг другу руки,  он  направился было к
выходу,  но  вновь повернулся ко  мне,  видимо,  не  сделав или не договорив
чего-то, что выразило бы полнее его великодушные побуждения.
     - Люси, - произнес он, следуя за мной, - вам будет здесь очень одиноко?
     - Сначала - да.
     - Ну,  ничего,  мама скоро заедет к вам, а я... сейчас скажу вам, что я
сделаю.  Я  напишу  письмо,  знаете,