- Я буду вам мешать?
     - Да, Полли.
     - Потому что я маленькая?
     - Потому что ты маленькая и хрупкая. Путешествовать могут лишь взрослые
и  сильные люди.  Только не  грусти,  деточка,  у  меня от этого разрывается
сердце. Папа скоро вернется к своей Полли.
     - Но я, по правде, почти совсем не грустная.
     - Ведь Полли было бы жалко, чтоб папа страдал?
     - Еще как.
     - Тогда  Полли  не  должна ни  унывать,  ни  плакать при  прощании,  ни
грустить после папиного отъезда. Может она это выполнить?
     - Она постарается.
     - Надеюсь, так и будет. Тогда прощай. Мне пора ехать.
     - Как, уже? Сейчас?
     - Сию минуту.
     Она сжала дрожащие губы.  Отец всхлипывал,  а девочка,  как я заметила,
сумела сдержать слезы.  Поставив ее  на пол,  он попрощался за руку со всеми
присутствующими и отбыл.
     Когда хлопнула парадная дверь, Полли с криком "Папа!" упала на колени в
кресло.
     Ее  тихие стенания продолжались долго и  звучали как евангельское "Боже
мой!  Боже мой!  Для чего ты меня оставил?".  Я заметила,  что еще несколько
минут она  испытывала невыносимые душевные муки.  За  эти короткие мгновения
детства она  перенесла более  тяжкие  страдания,  чем  многие взрослые,  ибо
такова ее натура,  и если жизнь ее будет долгой,  ей суждено не раз пережить
подобные мгновения.  Все  молчали.  Миссис Бреттон прослезилась под влиянием
материнских чувств.  Грэм,  который что-то писал, поднял глаза и взглянул на
нее. Я, Люси Сноу, оставалась спокойной.
     Девочка,  которую никто не  трогал,  сама сделала то,  чего не  мог  бы
совершить никто другой,  -  превозмогла невыносимые муки, а затем, насколько
было в  ее силах,  заглушила их в себе.  В тот день и на следующий она ни от
кого не принимала знаков сочувствия, а потом стала к ним терпимей.
     Вечером третьего дня,  когда она,  осунувшаяся и молчаливая,  сидела на
полу, вошел Грэм и, не говоря ни слова, бережно взял ее на руки. На этот раз
она не сопротивлялась,  а,  наоборот,  положила головку ему на плечо и через
несколько минут уснула;  он  отнес ее наверх,  в  спальню.  Меня не удивило,
когда на  следующее утро,  проснувшись,  она сразу спросила:  "А  где мистер
Грэм?".
     Случилось так,  что именно в  это утро Грэм не явился к завтраку -  ему
нужно было сделать какие-то упражнения к  первому уроку,  и он попросил мать
прислать ему чашку чая в  кабинет.  Полли выразила желание сделать это,  она
всегда стремилась чем-нибудь заняться или  кому-нибудь помочь.  Ей  доверили
чашку,  так как,  при всей своей подвижности,  она отличалась аккуратностью.
Поскольку дверь  в  кабинет была  напротив столовой,  через коридор,  я  все
видела.
     - Что вы делаете? - спросила она, остановившись на пороге кабинета.
     - Пишу, - ответил Грэм.
     - А почему вы не завтракаете с мамой?
     - Я очень занят.
     - Вы хотите завтракать?
     - Конечно.
     - Тогда, пожалуйста.
     Она поставила чашку на пол у  двери,  как тюремщик,  принесший узнику в
камеру кувшин воды, и удалилась. Потом она снова вернулась.
     - А что вы будете есть?
     - Хочу  сладенького.  Будь  доброй  девочкой,  принеси мне  чего-нибудь
повкуснее.
     Она подошла к миссис Бреттон.
     - Пожалуйста, сударыня, дайте для вашего мальчика что-нибудь вкусное.
     - Выбери сама, Полли. Ну, что дать моему мальчику?
     Она отобрала понемногу от всех лучших блюд на столе,  а потом вернулась
и  шепотом попросила мармеладу,  которого к  завтраку не подали.  Однако она
получила его (миссис Бреттон для этой пары ничего не  жалела),  и  мы вскоре
услышали,  как Грэм превозносит ее  до небес,  обещая ей,  что когда у  него
будет свой дом, она станет его домоправительницей, а если проявит кулинарные
таланты,  то  -  кухаркой.  Так  как  она  долго не  возвращалась,  я  пошла
посмотреть,  что там происходит,  и обнаружила,  что они с Грэмом завтракают
Tete-a-tete*.  - Она стоит у его локтя и делит с ним его порцию. Правда, она
деликатно отказалась от мармелада, вероятно, чтобы я не заподозрила, что она
добивалась его не  только для Грэма,  но и  для себя.  Она вообще отличалась
щепетильностью и тонкостью.
     ______________
     * Вдвоем (фр.).

     Вспыхнувшая  таким   образом  дружба   не   оказалась  скоропреходящей,
напротив,  время  и  дальнейшие события  способствовали ее  упрочению.  Хотя
возраст,  пол, интересы и т.п. должны были бы препятствовать их общению, они
всегда  находили тему  для  разговоров.  Я  заметила,  что  Полли  полностью
раскрывала особенности своего  характера только  перед  Грэмом.  Привыкнув к
новому дому,  она  стала  подчиняться миссис Бреттон с  большей готовностью,
которая сводилась,  правда, к тому, что она целыми днями сидела на скамеечке
у ног миссис Бреттон,  выполняла порученную ей работу, вышивала или рисовала
карандашом на  грифельной доске,  но при этом никак не проявляла своеобразия
своей натуры.  Я  даже не наблюдала за ней в  таких случаях,  потому что она
переставала быть  интересной.  Но  как  только стук парадной двери извещал о
возвращении Грэма и наступлении вечера, в ней совершалась резкая перемена: в
одно мгновенье она оказывалась на верхней площадке лестницы и приветствовала
Грэма замечанием или угрозой.
     - Опять ты не вытер как следует ноги! Я скажу твоей маме.
     - А, хлопотунья! Ты уже здесь?
     - Да,  и  ты  до меня не дотянешься.  Я  выше тебя,  -  она просовывала
головку между прутьев перил, так как еще не могла дотянуться до них.
     - Полли!
     - Мой  мальчик!  (Это  обращение  к  нему  она  заимствовала  у  миссис
Бреттон.)
     - Я погибаю от усталости,  - заявлял Грэм, прислоняясь к стене в мнимом
изнеможении.  - Мистер Дигби (директор школы) замучил меня работой. Спустись
вниз и помоги мне нести книги.
     - Знаю, ты хитришь!
     - Вовсе нет,  Полли,  это истинная правда.  Меня просто ноги не держат.
Иди сюда.
     - У тебя глаза равнодушные, как у кошки, но я знаю, ты готов к прыжку.
     - К прыжку? Ничего подобного, я на это неспособен. Иди сюда.
     - Я спущусь,  если ты пообещаешь,  что не тронешь меня, не схватишь, не
станешь крутить в воздухе.
     - Я? Ни за что в жизни (падает в кресло).
     - Тогда положи книги на нижнюю ступеньку, а сам отойди на три ярда.
     - Он выполнял ее приказания, а она с опаской спускалась по лестнице, не
сводя глаз с переутомленного Грэма. Ее приближение, разумеется, пробуждало в
нем  новые силы,  тут  же  поднималась шумная возня.  Иногда она  сердилась,
иногда относилась к  этому спокойно,  и нам слышно было,  как она,  ведя его
вверх по лестнице, говорила:
     - А теперь,  мой мальчик,  пойдем и ты выпьешь чаю,  я уверена,  что ты
проголодался.
     Забавно было смотреть, как она сидит рядом с Грэмом, пока он ест. В его
отсутствие она  всегда вела  себя  очень тихо,  но  при  нем  становилась до
назойливости заботливой и хлопотливой хозяюшкой. Нередко мне хотелось, чтобы
в такие моменты она немного утихомирилась, но она целиком посвящала себя ему
- все  ей  казалось,  что  она недостаточно его опекает,  она потчевала его,
словно  турецкого султана.  Она  постепенно выставляла перед  ним  тарелки с
разными яствами,  и когда ему уже нечего было больше желать,  она вспоминала
еще о чем-нибудь и шепотом говорила миссис Бреттон:
     "Сударыня,  может быть,  вашему сыну хочется пирога,  знаете,  сладкого
пирога,  который стоит вот там" (указывая на  буфет).  Обычно миссис Бреттон
была против того,  чтобы к  чаю подавали сладкий пирог,  но Полли продолжала
настаивать:  "Один кусочек,  только ему,  ведь он ходит в школу,  нам с мисс
Сноу совсем не нужно такого угощения, а ему так хочется".
     Грэму действительно очень хотелось пирога,  и  он  почти всегда получал
его.  Нужно отдать ему должное -  он  бы с  удовольствием поделился со своей
благодетельницей полученной наградой,  но она этого не допускала,  а если он
настаивал -  огорчалась на  весь вечер.  Для  нее высшим даром был не  кусок
пирога, а возможность стоять рядом с ним и полностью владеть его вниманием и
беседой.
     Она  удивительно  легко  умела  приспособиться к  разговорам  на  темы,
которые интересовали его.  Можно  было  подумать,  что  у  этого ребенка нет
собственных мыслей или образа жизни,  что ее жизнь,  поступки и все существо
должны непременно растворяться в другом человеке: теперь, когда около нее не
было отца,  она  приникла к  Грэму и,  казалось,  жила его  чувствами и  его
жизнью.  Она  мгновенно  выучила  имена  всех  его  однокашников,  запомнила
наизусть характеристики,  которые он  им давал,  для чего ей достаточно было
один раз выслушать описание каждого.  Она всегда угадывала, о ком идет речь,
и  могла  целый  вечер  разговаривать о  совершенно  неизвестных  ей  людях,
отчетливо  представляя себе  их  взгляды,  манеры  и  нрав.  Иных  она  даже
научилась передразнивать,  например,  помощник учителя, к коему юный Бреттон
питал отвращение,  видимо,  отличался странностями, она мгновенно их уловила
из  рассказа  Грэма  и  изображала  к  совершенному удовольствию последнего.
Однако миссис Бреттон осудила и запретила это занятие.
     Ссорились дети редко, но однажды он тяжко обидел ее.
     По  случаю дня  рождения Грэма  к  обеду были  приглашены его  друзья -
подростки.  Полина проявила живой интерес к  событию.  Ей  приходилось часто
слышать  об  этих  мальчиках,  ведь  именно  о  них  Грэм  больше  всего  ей
рассказывал.  После обеда юные джентльмены остались в столовой одни и вскоре
весьма оживились и расшумелись.  Проходя через прихожую,  я обнаружила,  что
Полина в  полном одиночестве сидит на нижней ступеньке лестницы,  пристально
глядя на полированные панели двери,  ведущей в столовую,  и нахмурив брови в
напряженном раздумье.
     - О чем ты думаешь, Полли?
     - Да  так,  ни  о  чем.  Мне  просто хотелось бы,  чтобы эта дверь была
стеклянной и  я  бы  видела,  что там делается.  Мальчикам,  кажется,  очень
весело,  и мне хочется пойти к ним.  Я хочу быть с Грэмом и наблюдать за его
друзьями.
     - Что же мешает тебе пойти туда?
     - Я боюсь.  А вы думаете,  стоит попытаться? Можно, я постучу в дверь и
попрошу разрешения войти?
     Я решила,  что они, вероятно, не станут возражать против ее общества, и
посоветовала ей попробовать.
     Она  постучала сначала совсем  неслышно,  но  при  второй попытке дверь
приоткрылась и  просунулась голова Грэма,  у  него  был  очень  веселый,  но
нетерпеливый вид.
     - Чего тебе надо, обезьянка?
     - Войти к тебе в комнату.
     - Ах  так!  Очень мне  нужно с  тобой возиться!  Отправляйся к  маме  и
госпоже Сноу и скажи им, чтобы они уложили тебя в постель.
     Каштановая шевелюра и раскрасневшееся возбужденное лицо скрылись, дверь
со стуком захлопнулась. Полли стояла совершенно потрясенная.
     - Почему он так разговаривает со мной?  Никогда такого не бывало,  -  с
ужасом проговорила она. - В чем я провинилась?
     Я собралась было утешить ее и воспользоваться случаем, чтобы внушить ей
некоторые философские истины,  которых у  меня было немало в  запасе.  Но не
успела я  начать свою речь,  как она заткнула пальцами уши и ничком легла на
циновку.  Ни  Уоррен,  ни  кухарка не  смогли сдвинуть девочку с  места,  ее
оставили там, пока она не поднялась по собственной воле.
     Грэм  в  тот  же  вечер совершенно забыл об  этой истории и,  когда его
друзья ушли,  как обычно направился к ней,  но она с горящими гневом глазами
оттолкнула его руку, не попрощалась с ним на ночь и ни разу не взглянула ему
в  лицо.  На следующий день он не обращал на нее внимания,  а  она буквально
окаменела.  Днем позже он пытался узнать у нее, что случилось, но она упорно
молчала.  Он,  конечно,  не сердился на нее всерьез, слишком уж неравны были
силы,  однако пытался успокоить и задобрить девочку,  спрашивая,  почему она
сердится и  что он такого сделал.  Вскоре она смягчилась и заплакала,  он ее
приласкал,  и  они вновь стали друзьями.  Однако она была из  тех,  для кого
такие случаи не проходят бесследно:  я  заметила,  что после этого удара она
больше никогда не  разыскивала его,  не ходила за ним следом,  не домогалась
его внимания.  Как-то я  попросила ее отнести не то книгу,  не то еще что-то
Грэму, когда тот сидел у себя при закрытых дверях.
     - Я подожду,  пока он выйдет,  - сказала она гордо. - Не хочу причинять
ему беспокойство - ведь ему придется встать и открыть мне дверь.
     У  юного Бреттона был любимый пони,  на  котором он часто ездил верхом;
она  всегда следила из  окна  за  его  отъездом и  возвращением.  Она  очень
гордилась,  когда ей  разрешали проехать на  пони по  двору,  но  никогда не
просила об этом одолжении.  Однажды она вышла во двор, чтобы посмотреть, как
Грэм спешивается.  Она стояла,  прислонившись к  воротам,  а  в глазах у нее
светилось страстное желание покататься.
     - Полли, хочешь поскакать галопом? - спросил Грэм довольно небрежно.
     Думаю, что ей его тон показался слишком небрежным.
     - Нет, спасибо, - ответила она и отвернулась с полным безразличием.
     - Напрасно, - настаивал он. - Уверен, тебе бы очень понравилось.
     - Меня это нисколько не привлекает, - последовал ответ.
     - Неправда. Ты сказала Люси Сноу, что очень хочешь покататься.
     - Люси Сноу - болтушка, - услышала я (произношение не по летам развитой
особы выдавало ее истинный возраст), и с этими словами она удалилась.
     Грэм, войдя следом за ней, заметил матери:
     - Мама, по-моему, нам ее подкинули эльфы, она - кладезь странностей, но
без нее мне было бы скучно,  она развлекает меня гораздо больше,  чем вы или
Люси Сноу.


     - Мисс Сноу,  -  сказала мне как-то  Полина (с  некоторых пор она стала
иногда беседовать со  мной,  когда мы  ночью оставались одни в  комнате),  -
знаете, в какой день недели мне больше всего нравится Грэм?
     - Как я могу знать такие странные вещи? Разве в остальные дни недели он
другой?
     - Конечно!   Неужели  вы   не  замечали?   Лучше  всего  он  бывает  по
воскресеньям:  весь день проводит с  нами,  всегда спокойный,  а  по вечерам
такой добрый.
     Для  такого мнения были  некоторые основания:  посещения церкви и  тому
подобные  занятия  действовали  на  Грэма  успокаивающе,  вечера  он  обычно
посвящал мирным, хотя и довольно беспечным развлечениям у камина в гостиной.
Он устраивался на диване и звал к себе Полли.
     Грэм  несколько  отличался  от  других  подростков.  Бурная  активность
нередко сменялась у  него периодами раздумья.  Получал он удовольствие и  от
чтения,  причем  не  глотая  все  без  разбору,  а  проявляя в  выборе  книг
своеобразие своей  личности и  даже  инстинктивный вкус.  Правда,  он  редко
высказывался,  но  мне  приходилось видеть,  как он  сидит и  размышляет над
прочитанным.
     Полли  устраивалась около  него,  стоя  на  коленях  на  подушечке  или
коврике, и между ними начиналась беседа вполголоса. До меня долетали обрывки
их разговора,  и  надо признать,  в эти моменты Грэмом владел более добрый и
ласковый дух, чем в другие дни.
     - Ты выучила какие-нибудь гимны на этой неделе, Полли?
     - Да, один, очень красивый, из четырех стихов. Сказать?
     - Говори, только как следует, не торопись.
     После того как она прочтет или,  вернее,  пропоет тонким голоском гимн,
Грэм делал некоторые замечания по поводу манеры исполнения и  наставлял ее в
искусстве декламации. Она быстро все запоминала и отличалась способностями к
подражанию,  главное же,  для  нее  было наслаждением угодить Грэму,  и  она
поэтому  оказалась  прилежной  ученицей.  После  декламации гимна  следовало
чтение -  часто  главы из  Библии.  Замечаний делать почти не  приходилось -
девочка отлично могла прочесть любое простое повествование.  Если  в  тексте
шла речь о  вещах ей понятных и  интересных,  она читала его с замечательной
выразительностью.   Иосиф{40},  брошенный  в  яму,  божественное  откровение
Самуилу,  Даниил в  львином рву  -  таковы были ее  любимые эпизоды,  причем
страдания первого трогали ее особенно глубоко.
     - Бедный Иаков!  -  то и дело восклицала она,  и губы у нее дрожали.  -
Ведь он так любил своего сына Иосифа.
     - Он любил его,  -  добавила она однажды,  - так же сильно, Грэм, как я
люблю тебя.  Если бы  ты  умер (и она приоткрыла книгу,  нашла нужный стих и
прочла его),  я бы поступила,  как Иаков. Он не хотел утешиться и сказал: "С
печалью сойду к сыну моему в преисподнюю"{40}.
     С  этими словами она обняла Грэма ручонками и прижала его длинноволосую
голову к себе.  Помню,  эта сцена поразила меня своим безрассудством:  такое
чувство испытываешь,  когда видишь,  как неосторожно ласкают опасного и лишь
наполовину укрощенного зверя. Не то чтобы я боялась, что Грэм обидит девочку
или  грубо  обойдется  с  ней,   но  допускала,  что  он  ответит  ей  такой
небрежностью и  раздражением,  которые  будут  для  нее  болезненным ударом.
Вообще-то  он  переносил подобные  излияния  чувств  спокойно  -  иногда  ее
искренняя любовь даже вызывала у него в глазах добродушное удивление. Как-то
он сказал:
     - Ты любишь меня почти как сестренка, не правда ли?
     - О, я очень, очень люблю тебя.


     Однако изучать характер этой девочки мне пришлось недолго.  Не прошло и
двух месяцев с ее приезда в Бреттон,  как прибыло письмо от мистера Хоума, в
котором он  сообщал,  что остается со  своими родственниками по  материнской
линии на Европейском континенте,  к Англии питает неприязнь, не намерен сюда
возвращаться,  вероятно,  еще в течение многих лет и желает,  чтобы его дочь
немедленно приехала к нему.
     - Интересно,  как  она  отнесется к  этому известию?  -  сказала миссис
Бреттон,  прочитав письмо. Меня это тоже занимало, и я вызвалась сообщить ей
новость.
     Войдя в гостиную -  в этой тихой и нарядной комнате Полли любила сидеть
в одиночестве,  и ей можно было вполне довериться, потому что она ничего там
не трогала или,  вернее, не портила того, до чего дотрагивалась, - я застала
ее в позе маленькой одалиски, на кушетке, полузатененной оконными гардинами.
Выглядела она  довольной,  около себя разместила все  необходимые для работы
предметы:  белую  рабочую  шкатулку,  лоскутки  муслина,  обрывки  лент  для
кукольных  шляпок.  Кукла,  надлежащим образом  одетая  в  чепчик  и  ночную
рубашечку,  лежала в  колыбели.  Полли укачивала ее с серьезностью,  которая
свидетельствовала о  том,  что  девочка  глубоко верит  в  способность куклы
чувствовать и спать. Одновременно она рассматривала лежащую у нее на коленях
книжку с картинками.
     - Мисс Сноу,  -  прошептала она,  -  какая замечательная книжка. Арапка
(так  окрестил куклу  Грэм,  и,  действительно,  ее  смуглое  личико  весьма
напоминало эфиопскую физиономию),  Арапка уснула, и я теперь могу рассказать
вам о книге.  Только нужно тихо говорить,  чтобы не разбудить ее.  Эту книгу
мне дал Грэм.  В ней написано про страны, которые находятся далеко-далеко от
Англии,  добраться до  них можно,  только проплыв на корабле тысячи миль.  В
этих странах живут дикари,  мисс Сноу,  они носят не такую одежду, как мы, а
некоторые ходят почти совсем без одежды, чтобы им было прохладно, потому что
там  ужасно жаркая погода.  Вот  тут на  картинке тысячи дикарей собрались в
пустынном месте,  на равнине,  покрытой песком, окружили человека в черном -
очень,  очень хорошего англичанина-миссионера, и он читает им проповедь, вон
он под пальмой стоит (и она показала мне маленькую цветную картинку).  А вот
эти  картинки,  -  продолжала она,  -  еще более страннее,  чем та  (правила
грамматики иногда забывались).  Это замечательная Великая китайская стена, а
вот китайская леди, у нее ноги меньше моих. А это дикая лошадь, а вот самое,
самое странное - край льдов и снегов, где нет ни зеленых полей, ни лесов, ни
садов. Там обнаружили кости мамонта, а теперь мамонтов нет на свете. Вы даже
не знаете,  что это такое,  но я