лжное удовольствиям и вели жизнь, подобающую
светской даме.  На днях я  видела вас в  концерте,  и  вы были одеты не хуже
других. А кто вам шьет?
     ______________
     * Милый друг (фр.).

     - Ишь, как хитро она подъехала! Кто мне шьет - вот что, оказывается, ее
интересует!  Не виляйте,  Джиневра,  говорите,  что вам от меня надо! У меня
вовсе нет желания проводить с вами время.
     - Но если мне хочется побыть с вами,  ange farouche*, то разве такое уж
большое значение имеет ваше неудовольствие?  Dieu merci**,  я-то  знаю,  как
справиться с  моей  одаренной  талантами соотечественницей,  с  этой  "ourse
Britannique"***. Итак, Ourson****, вы знакомы с Исидором?
     ______________
     * Неприступный ангел (фр.).
     ** Слава богу (фр.).
     *** Британской медведицей (фр.).
     **** Медвежонок (фр.).

     - Я знакома с Джоном Бреттоном.
     - Ах,  замолчите!  -  зажав уши,  воскликнула она. - От этих английских
имен у меня лопнут барабанные перепонки.  Как же поживает наш милейший Джон?
Прошу вас,  расскажите мне о нем.  Он, наверное, грустит, бедняга? Какого он
мнения о моем поведении на концерте? Не была ли я жестока?
     - А вы воображаете, что я обращала на вас внимание?
     - Изумительный  был  вечер.   О,   божественный  де  Амаль!   А   какое
удовольствие глядеть,  как дуются и умирают от огорчения другие!  Да еще эта
почтенная дама - моя будущая свекровь! Боюсь только, мы с леди Сарой слишком
пристально рассматривали ее.
     - Леди Сара не  взглянула на  нее,  а  что до  вашего поведения,  то не
тревожьтесь: ваши насмешки миссис Бреттон как-нибудь перенесет.
     - Возможно,  ведь старые дамы малочувствительны,  но  вот ее несчастный
сын - дело другое! Что же он сказал? - я видела, он терпел страшные муки.
     - Он сказал,  что у вас такой вид,  будто вы уже считаете себя госпожой
де Амаль.
     - Да неужели? - воскликнула она, не помня себя от радости. - Значит, он
заметил? Какая прелесть! Он, верно, с ума сойдет от ревности, не правда ли?
     - Джиневра,  вы  действительно решили  порвать  с  доктором  Бреттоном?
Неужели вы хотите, чтобы он оставил вас?
     - Да  вы  отлично знаете,  что  он  не  в  состоянии так поступить,  но
скажите, он действительно обезумел?
     - Конечно, - подтвердила я, - просто спятил.
     - Как же вы довезли его до дому?
     - Даже и сама не знаю!  Неужели вам не жаль его несчастную мать и меня?
Можете себе представить: мы с двух сторон крепко держим его, а он беснуется,
как в бреду,  и пытается вырваться.  Даже кучер так перепугался, что потерял
дорогу.
     - Да не может быть! Вы смеетесь надо мной! Послушайте, Люси Сноу...
     - Уверяю вас,  все это чистая правда;  более того, он все-таки вырвался
из наших рук, выскочил из экипажа и поехал отдельно от нас.
     - Ну, а потом?
     - А потом, когда он, наконец, добрался до дому, последовали неописуемые
события.
     - Пожалуйста, расскажите - это так забавно!
     - Вам это кажется забавным,  мисс Фэншо,  но,  -  добавила я  с мрачной
суровостью, - не забывайте поговорки: "Кому смех, а кому слезы".
     - Ну, и что же дальше, миленький Тимон?
     - Я  не смогу продолжать,  если не уверюсь,  что у  вас в сердце таится
хоть капля великодушия.
     - Таится, таится! Вы и понятия не имеете, сколько его у меня!
     - Прекрасно!  В  таком случае вы  можете представить себе,  как  сперва
доктор Грэм Бреттон оставляет нетронутым приготовленный ему ужин -  цыпленка
в кисло-сладком соусе, затем... но не стоит задерживаться на душераздирающих
подробностях;  достаточно сказать, что никогда в жизни, даже когда он тяжело
болел в  детстве,  миссис Бреттон не  приходилось столько раз поправлять ему
одеяло и простыни, как в ту ночь.
     - Так он метался?
     - Да,  он непрестанно ворочался с боку на бок,  и трудность заключалась
не только в том,  чтобы подоткнуть одеяло, но, главным образом, в том, чтобы
оно вновь не падало.
     - А что он говорил?
     - Что  говорил!  Неужто вы  сами  не  понимаете?  Он  звал  свою дивную
Джиневру,  проклинал этого дьявола -  де Амаля, бредил золотистыми локонами,
голубыми глазами, белоснежными руками, сверкающими браслетами.
     - Не может быть! Он заметил браслет?
     - Заметил ли он браслет?  Разумеется, даже я его приметила; более того,
он,  вероятно,  впервые увидел браслет у вас на руке. Джиневра, - я встала и
резко изменила тон,  -  давайте прекратим этот разговор. Ступайте заниматься
музыкой. - И я отворила дверь.
     - Но вы не рассказали мне всего.
     - Вам,  пожалуй, лучше не дожидаться, пока я расскажу вам все как есть.
Подобная откровенность с  моей  стороны едва ли  доставит вам  удовольствие.
Ступайте!
     - Злюка!  - воскликнула она, но подчинилась, ибо у нее не было законных
оснований оставаться на территории старшего класса, где распоряжалась я.
     Честно говоря,  на  сей  раз  она не  вызвала во  мне особой неприязни,
потому что  я  испытывала удовольствие,  сравнивая истинные события с  моими
выдумками и  вспоминая,  как веселился доктор Джон по дороге домой,  с каким
аппетитом ужинал и  в  какой христианской умиротворенности отошел ко сну.  А
это белокурое,  хрупкое создание, причинявшее ему муки, вызывало во мне гнев
лишь тогда, когда я видела, что он и вправду страдает.
     Прошло две недели;  я  вновь надела ярмо школьных занятий,  переходя от
страстных мечтаний о радостных переменах к смирению перед привычным.  Как-то
днем,  пересекая  carre  по  пути  в  выпускной  класс,  где  мне  надлежало
присутствовать на  уроке по "стилю и  литературе",  я  заметила у  одного из
венецианских окон Розину,  нашу консьержку.  Вид  у  нее,  как  всегда,  был
беспечный.  Она  вообще имела  обыкновение "стоять вольно".  Одну  руку  эта
барышня засунула в карман передника, а в другой держала письмо, невозмутимо,
но  внимательно  рассматривая  адрес  на  конверте  и  сосредоточенно изучая
печать.
     Письмо!  Видение в  образе письма терзало мой мозг уже целую неделю,  и
сейчас неодолимая магнетическая сила потянула меня к  этому белому конверту,
запечатанному  в  центре  красным  сургучом.  Не  знаю,  решилась  ли  бы  я
предложить Розине хоть на  мгновение показать мне его...  нет,  нет,  я  бы,
вернее всего,  трусливо проскользнула мимо,  страшась унизительной встречи с
Разочарованием:  сердце так трепетало у  меня в груди,  словно уже слышалась
его  тяжелая  поступь.  Но  то  было  заблуждение,  вызванное  моим  нервным
состоянием!  Это звучали стремительные шаги профессора литературы, распознав
которые я  обратилась в  бегство.  Если до  его появления в  классе я  успею
занять  свое  место,  обуздать учениц  и  привести их  в  состояние покорной
готовности к  уроку,  он,  возможно,  обойдет меня  вниманием,  но  если  он
заметит,  что  я  стою  без  дела в  carre,  не  миновать мне  многословного
внушения.  К счастью,  мне удалось сесть на место, заставить девиц утихнуть,
вытащить рукоделие и  приняться за него в окружении полной,  благопристойной
тишины до того,  как,  задев щеколду и с грохотом захлопнув дверь, в комнату
ворвался мосье Эманюель и отвесил преувеличенно низкий поклон,  предвещающий
взрыв гнева.
     Он,  как обычно, обрушился на нас, подобно удару грома, но, вместо того
чтобы с  быстротой молнии метнуться от двери к кафедре,  он прервал движение
на полпути -  у моего стола.  Повернувшись лицом ко мне и к окну, а спиной к
ученицам и  комнате,  он  устремил на  меня  мрачный взгляд,  полный  такого
недоверия,  что  в  ответ  мне  надлежало бы  тут  же  встать и  потребовать
объяснения.
     - Voila pour vous*, - провозгласил он, вытащив из жилета и возложив мне
на  стол письмо -  то  самое,  что я  видела в  руках у  Розины,  то  самое,
глянцевый лик и единственный,  как у циклопа,  кроваво-красный глаз которого
столь  четко и  точно отпечатались на  сетчатке моего внутреннего зрения.  Я
чувствовала,  я  была твердо уверена,  что это и есть ожидаемое мною письмо,
которое утолит  мои  упования,  удовлетворит мои  желания,  избавит меня  от
сомнений и  освободит от  оков  страха.  Вот  это-то  письмо мосье  Поль,  с
присущей  ему  непозволительной  бесцеремонностью,  забрал  у  консьержки  и
преподнес мне.
     ______________
     * Извольте! Это вам (фр.).

     Я  имела довольно причин,  чтобы рассердиться,  но мне было не до того.
Свершилось -  я  держу в руках не жалкую записочку,  а заключающий в себе по
меньшей  мере  целый  лист  бумаги  конверт -  плотный,  твердый,  прочный и
приятный на ощупь.  А вот и надпись -  "Мисс Люси Сноу", - сделанная четким,
ясным,  ровным,  решительным почерком,  и  сургучная печать -  круглая,  без
изъянов, умело оттиснутая крепкой рукой с изящными инициалами "Д.Г.Б.". Меня
охватило ощущение счастья -  это  радостное чувство переполнило мое сердце и
оттуда заструилось по всем жилам. В кои-то веки и мое желание исполнилось. Я
держала в руках зримую и осязаемую частицу истинного счастья, а не мечту, не
плод воображения,  не  одно из  тех фантастических,  несбыточных упований на
удачу,  какие не поддерживают человека,  а лишь истощают его,  не кушанье из
манны  небесной,   лишь   недавно  превозносимое  мною  столь  неумеренно  и
безотрадно,  которое  вначале тает  на  устах,  оставляя вкус  невыразимой и
сверхъестественной сладости,  а  в  конце  концов вселяет отвращение в  наши
души,  бредящие природной земной пищей  и  исступленно умоляющие небожителей
забрать себе небесную росу и благовонные масла, - пищу богов, несущую гибель
смертным.  На мою же долю выпали не леденцы,  не зернышки кориандра{249}, не
ломкие вафли,  не  приторный мед,  а  первозданная лакомая снедь  охотника -
питательная,  здоровая дичь,  вскормленная в  лесу или  в  поле,  -  свежая,
полезная   и   поддерживающая  жизнь.   Снедь,   какую   требовал  умирающий
патриарх{249} от  своего  сына  Исава,  обещая  взамен  последнее  отеческое
благословение.   Для  меня  она  была  неожиданным  подарком,  и  я  в  душе
благодарила бога за  то,  что он  ниспослал его мне,  а  вслух поблагодарила
простого смертного, воскликнув: "Благодарю вас, благодарю вас, мосье!"
     Мосье  презрительно скривил  губы,  бросил  на  меня  злобный взгляд  и
зашагал к  кафедре.  Мосье Поль не отличался добросердечием,  хотя и  у него
были некоторые хорошие черты.
     Прочла ли я  письмо сразу,  тут же на месте?  Набросилась ли немедля на
свежее мясо, как если бы Исав приносил его каждый день?
     Нет,  я соблюдала осторожность. Пока мне с избытком хватало того, что я
вижу конверт с  печатью и  на  ней  три четких инициала.  Я  выскользнула из
комнаты и разыскала ключ от большого дортуара, который на день запирали. Там
я подошла к своему бюро и стремительно, боясь, что мадам проберется вверх по
лестнице и  оттуда  будет  подсматривать за  мной,  выдвинула ящик,  открыла
шкатулку,  вынула из  нее  бумажник и,  усладив себя  еще  одним взглядом на
конверт,  со  смешанным чувством  благоговейного страха,  стыда  и  восторга
прижалась губами к печати. Потом я завернула неиспробованное, но зато чистое
и  неоскверненное сокровище в  папиросную бумагу,  вложила его  в  бумажник,
закрыла шкатулку и  ящик,  заперла на ключ дортуар и вернулась в класс;  мне
казалось,  что волшебные сказки и дары фей стали явью. Какое поразительное и
сладостное безумие! А ведь я еще не прочла письмо - источник моего восторга,
даже не ведала еще, сколько в нем строк.
     Я  переступила порог  классной  комнаты  и...  о,  ужас!..  Мосье  Поль
буйствовал как помешанный!  Одна из учениц отвечала урок недостаточно внятно
и не ублажила его слух и вкус,  и вот теперь она и другие девочки рыдали,  а
он,  с багровым от гнева лицом,  неистовствовал на кафедре.  Смешно сказать,
но, лишь только я появилась в комнате, он набросился на меня.
     "Не я  ли наставница этих девиц?  А  учила ли я их,  как надлежит вести
себя благородным барышням?  Не я ли разрешила,  а вернее, в чем он ни минуты
не сомневается,  советовала им давиться собственным родным языком,  жевать и
мять его зубами,  словно из  каких-то  низких соображений они стыдятся слов,
которые произносят?  Нет,  дело тут не в застенчивости!  Он-то знает, что за
этим кроется:  гадкая лжечувствительность -  детище или  предтеча всяческого
зла. Вместо того чтобы видеть ужимки, гримасы и жеманство, слышать, как жуют
и  глотают  слова  благородного  языка,  терпеть  поголовное  притворство  и
отталкивающее упрямство учениц старшего класса,  лучше уж подбросить их этим
несносным  petites-maitresses*,   a  самому  довольствоваться  преподаванием
азбуки малюткам третьего класса".
     ______________
     * Захудалым учителишкам (фр.).

     Что  можно было  ответить на  эту  тираду?  Ровным счетом ничего,  и  я
надеялась, что он разрешит мне промолчать. Однако гроза вспыхнула вновь.
     "Ага, значит, мы не желаем отвечать на его вопросы? По-видимому, здесь,
в  этом  похожем на  изысканный будуар  старшем классе с  вычурными книжными
шкафами,  покрытыми зеленым  сукном  партами,  с  безвкусными жардиньерками,
дрянными картинами и картами в рамках и с наставницей иностранкой - так вот,
здесь, по-видимому, принято считать, что профессор литературы не заслуживает
ответа на вопросы!  Он не сомневается, что эта идея, новая для здешних мест,
ввезена из la Grande Bretagne*,  - уж слишком она отдает островной наглостью
и высокомерием".
     ______________
     * Великобритании (фр.).

     На мгновение наступило затишье - девочки, которые никогда и слезинки не
уронили из-за  учительских нотаций,  захлебывались в  рыданиях и,  казалось,
таяли  от  неистового  жара,  исходившего от  мосье  Эманюеля.  Я  пока  еще
сохраняла спокойствие и даже отважилась продолжать свою работу.
     Не то мое затянувшееся молчание,  не то движение руки, делающей стежки,
окончательно вывело мосье Эманюеля из  терпения:  он спрыгнул с  возвышения,
понесся к печке,  стоявшей около моего стола, налетел на нее, зацепил и чуть
не  сорвал с  петель железную дверцу,  так  что  из  печки  полыхнул огонь и
посыпались искры.
     - Est-ce  que  vous avez l'intention de  m'insulter?*  -  проговорил он
тихим разъяренным голосом, делая вид, что приводит в порядок печку.
     ______________
     * Вы, видимо, намерены оскорбить меня? (фр.)

     Пора было хоть немного утихомирить его, если удастся.
     - Mais, Monsieur*, - ответила я, - да ни за что на свете я не стану вас
оскорблять.  Я  ведь не  забыла,  как вы  однажды предложили,  чтобы мы были
друзьями.
     ______________
     * Но, мосье (фр.).

     Я  не ожидала,  что у меня дрогнет голос,  но это произошло,  и,  как я
полагаю,  не от испуга,  переживаемого в тот момент, а от того восторженного
волнения,  которое посетило меня ранее.  Следует признать, правда, что гневу
мосье  Поля  была  присуща некая затаенная страстность,  способная исторгать
слезы.  И  я,  не  чувствуя  себя  ни  несчастной,  ни  испуганной,  все  же
расплакалась.
     - Allons,  allons!*  -  воскликнул  он,  оглянувшись  вокруг  и  увидев
настоящий всемирный потоп.  -  Я  поистине чудовище и злодей.  У меня только
один носовой платок, - добавил он, - и, конечно, если бы их было двадцать, я
бы  обеспечил вас  всех,  а  так  придется  отдать  его  вашей  учительнице.
Возьмите, пожалуйста, мисс Люси.
     ______________
     * Полноте, полноте! (фр.)

     И он протянул мне сверкающий чистотой шелковый носовой платок.  Будь на
моем  месте человек,  не  знающий мосье Поля и  не  привыкший к  нему и  его
поступкам, он бы, разумеется, опешил, отверг сделанное ему предложение и так
далее,  и тому подобное.  Но мне было совершенно ясно, что такое поведение к
добру  не  приведет,  что  малейшее колебание оказалось бы  роковым для  уже
забрезжившего мирного  завершения конфликта.  Я  встала,  с  благопристойным
видом и готовностью взяла у мосье Поля платок, отерла глаза и села на место,
продолжая держать в  руке белый флаг и принимая все предосторожности,  чтобы
до конца урока не притронуться ни к иголке,  ни к наперстку,  ни к ножницам,
ни к муслину.  Мосье Поль уже много раз бросал подозрительные взгляды на эти
предметы -  он  их  смертельно ненавидел,  так  как  считал,  что  рукоделие
отвлекает внимание от  его персоны.  В  оставшееся до  звонка время он сумел
дать  очень увлекательный урок и  был  чрезвычайно бодр и  дружелюбен.  Тучи
сразу же рассеялись, засияло солнце, слезы уступили место улыбкам.
     Покидая класс, он вновь задержался у моего стола.
     - Ну,  а  как ваше письмо?  -  спросил он,  на  этот раз уже с  меньшим
раздражением.
     - Я еще не прочла его, мосье.
     - Разумеется,  самое  вкусное оставили на  закуску,  в  детстве я  тоже
оставлял напоследок самый зрелый персик.
     Догадка его  была  столь близка к  истине,  что  лицо  у  меня внезапно
вспыхнуло.
     - Не  правда ли,  вы с  нетерпением ждете сладостного мгновения,  когда
останетесь одна и прочтете, наконец, письмо? О, вы улыбаетесь! Что ж, нельзя
судить вас слишком строго - "la jeunesse n'a qu'un temps"*.
     ______________
     * Юность бывает только раз (фр.).

     Он было повернулся к выходу, но я воскликнула, вернее, прошептала:
     - Мосье,  мосье!  Я  не хочу,  чтобы вы заблуждались относительно этого
письма,  -  это просто дружеское письмо,  ручаюсь вам,  хоть еще и не прочла
его.
     - Je  concois,  je  concois:  on  sait ce que c'est d'un ami.  Bonjour,
Mademoiselle*.
     ______________
     *  Понятно,  понятно это -  письмо всего лишь от  друга.  До  свидания,
мадемуазель (фр.).

     - Мосье, вы забыли платок.
     - Оставьте его у  себя,  пока не прочтете письмо,  а  потом вернете его
мне, и я прочту в ваших глазах, каков дух послания.
     Когда он ушел,  а  девочки высыпали из класса и  побежали в berceau,  а
оттуда в  сад,  чтобы,  как обычно,  порезвиться до  обеда,  то есть до пяти
часов,  я  еще  недолго постояла в  раздумье,  рассеянно наматывая платок на
руку. Сама не знаю почему - скорее всего, обрадованная мелькнувшим отблеском
золотого  детства,   ободренная  внезапно  возвратившейся  ко   мне  детской
веселостью,  счастливая сознанием свободы и,  главное,  тешимая мыслью,  что
наверху,  в  бумажнике,  в  шкатулке,  в ящике хранится мое сокровище,  -  я
принялась подбрасывать и  ловить платочек,  как бы играя в  мяч.  Но вдруг у
меня над плечом появилась рука,  высунувшаяся из  обшлага сюртука,  прервала
забаву, схватив изобретенную мною игрушку и спрятав ее со словами:
     - Je vous bien que vous vous moquez de moi et de mes effets*.
     ______________
     *  Теперь я  убедился,  что вы издеваетесь надо мной и моими поступками
(фр.).

     Коротышка был поистине страшен -  эдакий вечно меняющийся и  вездесущий
дух, причуды и местопребывание которого невозможно угадать.


                                 Глава XXII

        "ПИСЬМО"

     Когда  все  в  доме  стихло,  когда отобедали и  смолк шум  игр,  когда
сгустились  сумерки  и  в  столовой  зажгли  тихую  настольную лампу,  когда
приходящие разошлись по домам, до утра откричался звонок, отстучалась дверь,
когда мадам уютно уселась в  столовой с  матерью и  подружками,  тогда-то  я
проскользнула на кухню -  вымаливать свечку для особенного случая;  прошение
мое было удовлетворено приятельницей моей Готон, она шепнула:
     - Mais certainement,  chou-chou, vous en aurez deux, si vous voulez*. -
И со свечой в руке я тихонько пошла в спальню.
     ______________
     * Ш-ш, хоть две берите, пожалуйста (фр.).

     К великой своей досаде, я обнаружила в постели захворавшую воспитанницу
и  еще более опечалилась,  узнав под батистовыми сборками чепчика черты мисс
Джиневры Фэншо;  правда, она лежала тихо, но во всякую минуту могла обрушить
на  меня  град  своей болтовни;  в  самом деле,  веки ее  дрогнули под  моим
взглядом, убеждая меня в том, что недвижность эта лишь уловка и она зорко за